Лазарь Модель: Мистика жизни подполковника Алексея Рудакова

НОЧНОЙ ФИЛИН

Костер догорал. Только искорки от него продолжали улетать куда-то на небо. Но, не пролетев и нескольких сантиметров, они тут же гасли, замирая в кромешной мгле. 

– Так и наша жизнь, – подумал Василий Алексеевич, незаметно поглядывая, как беседовали мальчишки: его десятилетний сын Алеша и соседский мальчик, живший в том же селе, Вовка Тедиков (по прозвищу Макарыч).
Вот уже пятнадцатый день они все вместе обитали в лесу, вдали от дома. И через несколько дней Рудаков-старший собирался вернуться со своей гвардией в Советское – как называли их село.

– Леха, ты куда? – спросил Вовка приятеля, когда тот, поднявшись отошел от костра.
– Подожди, сейчас вернусь, – ответил тот, отойдя к дереву, росшему метрах в трех от разведенного огня, справиться «по нужде».

Пока мальчишки переговаривались, Василий Алексеевич подцепил на край палки картошку, запекшуюся в костре, и протянул ее Вовке.

– Смотри, не обожгись, ешь осторожно, не спеша, – добавил он вполголоса.
Мальчик снял картофелину с острия прута и стал перебрасывать ее с руки на руку, чтобы остыла, ища в темноте глазами приятеля.

Темень стояла жуткая. Воздух в лесу, в предгорье Уральских гор, был очень густой, плотный. Казалось, подвесишь топор – он не упадет на землю. Стоило отойти от огня чуть в сторону, «пиши пропало», ни зги не видно, даже кончиков пальцев своей руки.

Стоя около дерева, Леша поискал глазами отблески искорок, улетавших наверх, и хотел было двинуться в их сторону, как уловил чей-то напряженный взгляд, направленный в его сторону. Ярко оранжевые глаза цепко, мертвой хваткой смотрели прямо на него неподвижным взором. От этого воинствующего взгляда ему стало «не по себе», хотя он и был не робкого десятка.

Пересилив себя, Алеша решил всмотреться в темноту. На дереве была птица. Только очень и очень странная. Помимо цепенеющего взгляда, у нее оказалась круглая голова, еле видная во мгле, и торчащие в разные стороны уши.

– Филин, – догадался мальчик, хотя никогда не видел его раньше. – Но что же мне так страшно? Это всего лишь навсего птица.

Однако страх не уходил, оцепенение тоже. И все-таки он с усилием сделал шаг в сторону, направившись к своим. Филин тут же повернул голову, провожая ребенка неподвижным, жутковатым взглядом. Так в кромешной мгле, под колючим взглядом птицы, он добрался до места.

Началась ночь. Василий Алексеевич, затушив костер, проверив, чтобы не возгоралась зола, отправился с ребятами в шалаш, сложенный из веток, где они улеглись в спальные мешки, подстелив под себя на землю хворост. Он заснул сразу. Вовка тоже вскоре стал привычно посапывать носом, и только Леша никак не мог заснуть. 

Мальчик ворочался, ворочался с боку на бок. Почему-то неприятное ощущение не покидало его, что было очень непривычно. Нет, это был не страх, что-то другое, но это что-то другое надорвало внутри какую-то нить. Нить уверенности в себе, нить спокойствия. Алеша ни за что на свете не признался бы никому в этом ощущении, будучи по природе упрямым и гордым человеком. Промучившись так почти час, он, наконец, задремал, прижавшись во сне к отцу. Так было спокойнее. 

Наутро все позабылось, все страхи улетучились, рассеялись, словно дымка тумана над рекой. Только во время обеда, когда они ели гороховый суп, который сварил в котелке на разожженном снова костре Василий Алексеевич, Леша спросил:

– Пап, а ты видел вчера филина?
– Страшный такой? – тут же отозвался Вовка. – Я видел. Глаза, что орехи. Смотрит на тебя, того гляди бросится.
– Да, страшный, – отозвался Леша.

Василий Алексеевич внимательно посмотрел на сына. Мальчик никогда не говорил раньше о своих страхах. Но ничего не сказав, Василий Алексеевич промолчал. 
«Сами пусть разбираются», – решил он.

День пролетел незаметно. Ребята ходили по лесу. Собирали ягоды (июль – самое время), белые грибы на зиму, хворост для костра. Устав, к вечеру вновь собрались у огня испечь картошку, которую любили брать прямо дымящуюся из углей.

Солнце клонилось к западу. Красивый закат медленно, но уверенно спустился на землю. Темнело. Наступали сумерки, подкравшись, как всегда, незаметно. Мальчики мерно, монотонно разговаривали у костра, когда чья-то огромная тень пронеслась чуть в стороне. Распустив крылья, точно веером, их старый знакомый бесшумно пронесся над землей, приговорив к смерти летучую мышь. Та не успела и пискнуть, как филин вонзил в нее свои страшные, острые когти, воинственно выпустив клюв. Жалобный всхлип был последним, что издала его жертва. 

Когда видишь, как гибнет живое существо, обреченно пища, трепыхаясь в когтях хищной птицы, у тебя сжимается сердце. Это зрелище не для слабонервных. Ребята притихли, перестали разговаривать между собой. Им было жалко мышонка. Вечер явно оказался испорченным, и в таком настроении они отправились спать.

Прошло еще два дня. Пролетели «в лет», незаметно, стремглав, как всегда пролетает лето. И опять наступила ночь, но уже накануне отъезда. А когда они заснули, Лешу, точно назло, вновь разбудил страшный крик птицы.

– У … у … ух! – кто-то жутко кричал в лесу. 

А в ответ, немного поодаль от их поляны, словно эхо, раздался другой такой же крик.
– У … ух! – прозвучало в ответ.

Ночная мгла, темень и эти жуткие крики. Вовка тоже проснулся.
– Спите, не бойтесь, – успокоил ребят Василий Алексеевич. Но до утра они так и не сомкнули глаз. Под самое утро, в полудреме, мальчикам показалось, как чья-то призрачная тень мелькнула у входа в палатку. Кто это был? Дух леса, разбуженный филином? Или сам филин обернулся образом человека?

Кто знает. Лучше не думать об этом. Василий Алексеевич, будучи человеком очень наблюдательным и хорошо знающим сына, заметил, что ему до сих пор как-то «не по себе».

– Что, сынок, ночные страхи? Вспоминаешь нового лесного знакомца?

Мальчик удивился проницательности отца, тому, как он на него смотрел все понимающим взглядом, и только пожал неопределенно плечами в ответ.

– А ты попрощайся с ним, – неожиданно сказал Василий Алексеевич.
– Как это? – удивился Леша.
– Представь мысленно и поговори.

Алеша ничего не ответил. Однако отойдя в сторону так и сделал. Он представил мысленно птицу. Они, будто смотрели друг на друга, когда в голове у Леши промелькнула мысль: «Никогда ничего в жизни не бойся. Прощай…»

Судьба завязала первый «узелок» на память.

ЛЕЖАЧЕГО БЬЮТ 

– Эй, ты! Подойди сюда.

На противоположной стороне небольшого переулка была группа ребят. Шпана человек пять. Кричал самый маленький из них, который стоял немного в стороне. Алексей остановился. Трехэтажная «хрущевка», серая, невзрачная, с тремя маленькими подъездами и плохо освещающими лампочками, возле которой он остановился, замерла вместе с ним в ожидании. 

В девять часов вечера в феврале было совсем темно. Темно и пустынно. Люди давно вернулись домой с работы. На улицу никто в это время уже не выходил. Некуда, магазины, работавшие до девяти вечера, закрыты, да и боялись жители близлежащих домов ходить по темному переулку. Лишь небольшой отблеск далекого фонаря с улицы, шедшей перпендикулярно, дававший слабый отблеск света сюда, оживлял пространство, наполняя его жизнью.

Алексей хорошо знал, что обычно происходило после таких окриков. Кто-то сначала задирался, потом за него «якобы» вступались другие и начинали избивать прохожего. Им было неважно, кто перед ними: парень, старик, еле ковыляющий домой с палочкой и продуктами в сетке, девчонка молодая (ее могли изнасиловать) или кто-то еще. Шпану ненавидели, боялись, и она знала это.

Куйбышев, где Алексей учился в железнодорожном училище на машиниста поездов, был заполнен этой шпаной. Над шпаной по иерархии блатного мира находились «отсидевшие». Милиция предпочитала не связываться просто так с этой «шатией-братией», пока что-то не происходило. 

Вот и теперь, остановившись, Алексей, нарочито не спеша, начал отряхивать с ботинок только выпавший снег, взяв для этого лежащую невдалеке ветку, раздумывая одновременно, что ему делать дальше. Затем поднял какую-то палку и произнес в ответ:

– Иди сам сюда. Я жду …

Напряженная тишина отозвалась беззвучным эхом. Но никто тоже не подошел к нему, и тогда он продолжил свой путь.

На душе скребли кошки.

– Трус, трус, – повторял мысленно себе. – Почему я не подошел к ним?

В семнадцать лет не хочется никому уступать, да это было и не в его характере.

***
Частный сектор, в котором училище арендовало квартиры своим учащимся из-за нехватки мест в общежитии, располагался на улице Ленина. В Советском Союзе не было города, где не было бы улицы с таким названием.

Частный сектор – одно название «частный». Одноэтажные, двухэтажные дома с четырьмя подъездами и с такими же однокомнатными или двухкомнатными квартирами с высокими, в отличие от «хрущевок», потолками. Квартиры невзрачные, обшарпанные, с некрасивыми обоями, общим туалетом с ванной и холодной, редко с горячей, водой в общем санузле и на кухне. 

Внешне здания были обычно из серого или желтого кирпича неказистого вида. Но по сравнению с бараками, которые еще до недавнего времени были повсюду после войны в городах, все это казалось для людей «шиком». В одной из комнат двухкомнатных квартир этих «хором» вместе с хозяевами в другой комнате и жили «пэтэушники». 

Здесь, в доме номер «два» и в квартире «два», жил Алексей с хозяйкой – сорокалетней Валентиной Ивановной, очень умной, доброй, симпатичной женщиной, и ее маленькой дочкой – пятилетней Алиной.

Было утро, воскресенье, поэтому Леша встал чуть позже, в полвосьмого. Зимнее, пасмурное утро без солнышка на небе не располагало к тому, чтобы вставать «ни свет ни заря» Умывшись, пошел на кухню есть картошку в мундирах, которую готовила по утрам хозяйка, добавляя к ней на завтрак луковицу с куском черного хлеба и слабо заваренный чай с ложкой сахара, а изредка, по выходным, еще и яблочным вареньем на блюдце впридачу. Настроение – противное, вспоминался все время тот случай, который произошел несколько дней назад со шпаной района. Неприятное ощущение внутренней униженности, слабости, даже некоторого страха одновременно с жаждой неудовлетворенного самолюбия. 

Валентина Ивановна внимательно посмотрела на парня, угадав его настроение:

– Леш, ты чего? Плохо себя чувствуешь, заболел или случилось что?

Алексей неопределенно пожал плечами, давая понять, что не расположен особо разговаривать.

Но хозяйка не отставала:
– Давай, давай, рассказывай, в чем дело. Что произошло?

Валентина Ивановна часто проявляла о нем материнскую заботу, понимая, что он – один, без родителей, в чужом городе.
– Да шпана несколько дней назад пристала, – нехотя произнес он. – В принципе, ничего не произошло, просто неприятно, повел себя осторожно. Дома – всегда дрался в таких случаях.

– Правильно сделал, что не полез «на рожон». Дома, это дома. Там знаешь всех, и плохих, и хороших. Знаешь, от кого что ждать можно. А тут «пырнут» ножом, и поминай, как звали. Никто не заступится, и даже знать не будет, пока милиция не найдет «лапками кверху, не дай бог …»

Помолчав немного, она добавила:

– Они раньше все к моему младшему брату Кольке приставали. Был бы он здесь, вдвоем вам бы легче было.
– А где он сейчас? – спросил теперь уже Леша.

Валентина Ивановна помрачнела, нахмурилась, в краешке глаза показалась слеза. Почувствовав неладное, Алексей примолк, но хозяйка через некоторое время сама продолжила разговор, пока Леша завтракал.

– С армии он не вернулся. Ему уже «дембель», да баллон с газом накануне рядом с ним взорвался. Мне дали телеграмму. Владивосток. Место дальнее. А у него, кроме, меня никого нет. Родители наши давно умерли. Я взяла срочно билет по телеграмме, поехала к нему. Приезжаю в часть, говорю, так мол и так, к брату в лазарет приехала. Взводный молчит, потупился. Потом говорит: «А не испугаетесь? Вы его не узнаете».

– Кровью мое сердцем зашлось. – продолжила свой рассказ хозяйка. – Но взяла в себя в руки. Оделась медсестрой, как они сказали, на лицо мне надели повязку, чтобы он не узнал. Вошла вместе с другим медперсоналом. А он как увидел нас, только на меня и смотрит. Глаза в глаза. Потом говорит: «Пусть останется медсестра с повязкой на лице».

– Он умер у меня на глазах вскоре, – с трудом закончила Валентина Ивановна. 

Больше говорить она не могла. Отвернувшись от Алексея к стене, навзрыд разрыдалась. Минут пять ее плечи содрогались от плача. Леша не знал, что сказать, чем успокоить. Но через некоторое время эта мужественная женщина успокоилась сама, взяла себя в руки, и они закончили этот неожиданно тяжелый завтрак.

***
Рассказ женщины произвел сильное впечатление. Хотя Леша и не был чересчур сентиментальным. Просто было по-человечески жалко брата хозяйки от нелепости трагичного случая. Да и самому Алексею скоро идти в армию. Как было об этом не думать? Однако, прошло время, и Леша стал забывать об этой истории, и забыл бы совсем, если бы не одно событие…

В тот день, устав в ПТУ, Алексей спал как «убитый». Ночь опустила свои рукава с неба на землю, окутав ее своим одеянием. Сквозь плотные, обветшалые шторы слабо проникал свет луны. Впрочем, он мало беспокоил молодого человека, и сон его не прервался бы, если бы из коридора не стали раздаваться странные звуки:

«Топ, топ, топ», – словно кто-то шел там, громко топая босыми ногами.
– Алинка, что ли, или Валентина Ивановна? – подумалось ему. – Странно, обычно никто так не ходит, у всех тапочки на ногах, не слышно идут. 

Удивленный парень вышел в коридор, но никого там не было, как не было никого ни в туалете, ни в ванной, куда он тоже заглянул. Подошел тихонько к комнате хозяев, за дверью тишина, даже слабое посапывание девчушки, обычно издаваемое ею во сне, не слышно. Пожав плечами, Леша пошел в свою комнату и лег снова спать. В молодости быстро засыпаешь после прерванного сна.

Утром Валентина Ивановна перед тем, как повести Алинку в детский сад, как всегда, налила ему чаю, положив еще бутерброд с сыром на тарелку. Леше она показалась задумчивой. Поэтому он спросил:

– А у вас все в порядке? Никто не заболел? Кто-то ночью ходил по коридору. 

Лицо Валентины Ивановны передернулось и омрачилось:

– Коля ночью приходил, – невнятно сквозь зубы произнесла она. – Полнолуние…

Наверное, если бы разорвался вблизи орудийный снаряд, это на Алексея произвело бы меньшее впечатление. С чем с чем, а с такими явлениями он никогда раньше не сталкивался. Ничего не сказав, чтобы не обидеть хозяйку, парень с недоверием на лице отошел в сторону.

Валентина Ивановна заметила выражение его глаз.

– Да я понимаю. В это мало верится. Я раньше и сама не верила. Только первые полгода после гибели брата, он все время ко мне приходил, был рядом. Я не могла одна дома находиться. Зайду в ванную, стираю, его вижу, огонь взрыва слышу. Из дома убегала, пока вечером Алинку не приведу или на работу не уйду в свою смену, не могла успокоиться. Я и в церковь ходила, свечки ставила за упокой. (При этих словах Леша невольно вздрогнул, про Церковь вслух не принято было говорить). Потом это закончилось, слава Богу. 

– Долго ничего не было, – продолжала женщина, – а сегодня ночью брат опять приходил.

Женщина умолкла, потом тихо промолвила:

– Ты бы Леша поостерегся сегодня. Не ходил бы никуда.

Алексей ничего не ответил, попрощавшись вышел из дома. Не верилось ему во все это. А на улице постепенно совсем все забылось, отлегло от сердца. Придя в училище, он уже не вспоминал ничего.

***
Незаметно наступил вечер. В железнодорожном училище они сегодня помощниками машинистов водили уже составы. Ощущение, когда ты ведешь или помогаешь вести железнодорожный локомотив, ему было бы сейчас трудно, просто невозможно, передать словами. Впечатление от того, что огромная махина подчиняется тебе, слушается твоих движений, управляется твоей рукой, формировали непроизвольно в нем чувство, нет, не значимости и не величия, а какой-то внутренней самостоятельности, уверенности в себе.

Думая обо всем этом, Алексей шел на встречу с Лидой, с которой они встречались полгода. Лида училась на медсестру, приехав в Куйбышев из Оренбуржья. Она была стройна, спортивна и хороша собой.

Шел снег. Летел крупными хлопьями, как это бывает в феврале, заползал под воротник, ложился комьями на шапку, мешая смотреть впереди себя. Из-за этого он не сразу заметил девушку, вышедшую из-за угла, пока она сама не подхватила его под руку.

– Леш, ты чего, идешь, ничего не замечаешь? Я тебе издали киваю, киваю, а ты и не смотришь.
– Да снег перед глазами, – начал оправдываться, улыбаясь, он. – Ничего, главное, что в кино успеем. 

На душе было светло, настроение радостное, на сердце тепло. Так было всегда, когда они встречались.

Они жили недалеко друг от друга. Улица Революции, где было общежитие медучилища, шла параллельно его улице Ленина. А кинотеатр «Буревестник» был как раз в переулке между их улицами.

Но при подходе к кинотеатру к ним двинулась из-за угла небольшая группа ребят, человек шесть. Беглого взгляда Леше было достаточно, чтобы понять надвигающуюся опасность: к ним двигалась шпана. Как иногда это бывало с ним перед серьезной дракой, немного засосало под ложечкой. Это был не страх. Он и вида не подал, что должно произойти, чтобы не напугать Лиду, только сказал ей:

– Ты иди, возьми билеты, я тебя догоню, ребята знакомые. 

Ничего не подозревая, девушка пошла к кассе. До ребят оставалось метров семь, когда они стали расходиться веером, обходя его со всех сторон. Подойдя ближе, они сомкнули круг и тогда он услышал почему-то знакомый голос:
– Ну что, опять здесь ползаешь?
Голос принадлежал маленькому парню, который к нему приставал, «задирался» несколько дней назад.

Алексей осмотрелся. Отступать, чтобы не было окружения сзади, было некуда. Шпана хорошо знала свое дело. Тогда он поднял руки вверх, как делал, когда боксировал на ринге. И в этот момент произошло неожиданное. Один из шести обступивших его ребят вдруг произнес:

– Ребята, не надо его трогать. Он в нашем училище учится.

Леша присмотрелся. Это был Толян. Знакомый парень из параллельной группы в ПТУ. 

Однако «маленький» не унимался. Он, видимо, был у них главный.

– Заткнись и не вякай, – бросил он зло Толе. 

Но Толян не стал сдавать «своих». Это было не в его правилах.
– Тогда я вместе с ним. Как хотите …

Что произошло в этот момент с «малышом»! Трудно было передать. Лицо этого невзрачного на вид, невысокого, но сбитого в плечах и крепко сложенного главаря (видно спортсмена) перекосилось. Маленькие люди не терпят, когда им возражают. Комплекс Наполеона развит у всех, кто хочет властвовать. Не разговаривая, низкорослый сложил руку в кулак и с дикой злобой в лице снизу вверх ударил Толяна. Тот рухнул как подкошенный. Остальные, выполняя волю главаря, бросились избивать непослушного опричника, лежавшего на земле, ногами.

Все произошло настолько быстро, настолько не по сценарию, что Алексей даже опомниться не успел. Но увидев упавшего Толю, он не раздумывая бросился на его защиту и… тут же получил удар ножом в живот. Заметив мелькнувший в чьей-то руке нож, блеснувший сталью, Леша успел опустить руки в карманы пальто и выставил вперед наружную ткань, поэтому нож только слегка скользнул по телу, не войдя внутрь.

В больнице он пробыл недолго. Не больше недели. А через месяц, сдав экзамены в училище, он ушел в армию. И ту давнюю историю уже не вспоминал.

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Казарма была наполнена тревожной тишиной спящей после отбоя «спецчасти» и едким смрадом от тяжелого дыхания уставших солдат. Только изредка где-то слышалось похрапывание молодых, крепких бойцов вперемежку со сладким посапыванием этих вчерашних детей.

– Леха, ты веришь в судьбу? – полушепотом спросил Пашка. Кровати их стояли рядом. и Павел слегка свесился со своей, чтобы не разбудить других.

Но Алексею говорить не хотелось: настроения не было, да и сон одолевал. 

– Не знаю. Давай спать, – пробормотал он сквозь зубы.

Потом все-таки добавил:

– Даже если судьба и дает нам испытания, от нас зависит – преодолеешь их или нет. 
– А в случай ты веришь? Почему меня призвали позже тебя, но попал я тоже в «спецназ» и все время рядом с тобой? 
– Не знаю, – сказал Алексей, – всем видом показывая, что не склонен сейчас, в полдвенадцатого ночи к разговорам. Боковым зрением он поймал недовольное лицо Пашки. Круглолицый, розовощекий, тот больше походил на комсомольского работника, нежели на «спецназовца». 

Сегодня Павел не унимался:

– Ну, а сны к чему снятся? Мне почему-то тропинка в горах в забытьи видится. И я по ней несусь вниз. Иной раз просыпаюсь, аж лоб в испарине от страха. Может, предчувствие какое?

Леша слышал это уже в полузабытьи, ничего больше не отвечая.

Кто знает, быть может, этот разговор Алексей больше и не вспомнил бы, если бы на следующий день они с Павлом не оказались в горах. Их уазик мчался от склада с боеприпасами по тропинке к подножию. Павел крутил баранку, Леша сидел на сиденье рядом.

Они проехали полпути. Скалистые места сменялись слабой горной растительностью по краям дороги. Кустарники без листьев, трава высохшая, деревца, гнущиеся к земле, стояли вдоль пути. День медленно клонился к вечеру, солнышко спускалось за горизонт. Ехали молча. И было совсем неожиданно, когда валун скатился с горы на тропу прямо перед ними.

Камень был небольшой, сантиметров 30 высотой, между тем, колесо машины въехало на него, и весь уазик отнесло влево к обочине. Павел буквально вцепился в руль, это не помогло. Выровнять машину не удалось, и она, перескочив бордюр, буквально понеслась со склона вниз, перевернувшись несколько раз через кабину.

Алексей ударился о крышу автомобиля головой и потерял на минуту сознание. Когда пришел в себя, уазик уже перестал вращаться, встав в перевернутом состоянии у подножия горы. Голова гудела, тело ныло. Особенно болела рука, которую выбило из плеча.

Превозмогая боль, он разбил сапогом стекло кабины и выбрался наружу. Затем на качающихся ногах вернулся к кабине и попробовал открыть дверь с Пашкиной стороны. Ее заклинило. Через некоторое время он повторил попытку и дергал ее до тех пор здоровой рукой, пока она, наконец, не поддалась.

Теперь удалось волоком вытащить друга. Отдохнув, оттащил его в сторону. Пока Алексей с Пашкой выбирался из машины, та загорелась, заполыхав ярким пламенем. Однако они уже были на безопасном расстоянии.

Леша с ужасом смотрел на горящий автомобиль и не мог поверить, что это произошло с ними. Из этого состояния его вывел стон.

– А-а-а, – стонал в небольшом отдалении Павел.
– Пашка, терпи, мы живы. Сейчас по рации вызовем своих, – прошептал Алексей. Говорить громко он не мог, что-то перехватывало от волнения внутри.

Помощь пришла два часа спустя. Спустились на вертолете. Павла на носилках понесли к кабине летчика. Он жестом подозвал к себе Лешу и слабыми губами прошептал:

– Сон, Леша, сон …. Помнишь? 

Больше ничего он сказать не смог.

ОДИНОЧКА

На КПП душно, и пахнет смрадом, а еще откуда-то тянет дымком «Беломора», хотя курить здесь строго запрещено. 

«Откуда этот неприятный запах?» – подумал Алексей, приоткрывая дверь из проходной своей спец. части на улицу. Но как только он взялся за ручку, и, приоткрытая дверь, впустил свежий воздух, услышал, как кто-то тихо сказал:

– Помоги мне …

От неожиданности Леша оглянулся. Никого рядом с ним не было. В КПП ни души. Майор Приходько, крепкий сорокалетний военный, дежуривший с ним в этот день, только-только ушел ужинать. Уже восемь вечера, а ужин в семь.

«Странно, – подумал Алексей. – Кто это прошептал?»

Однако через минуту произошло еще одно странное событие. Дверь в КПП снаружи отворилась и женский, скрипучий, старческий голос прокричал:

– Убивают…

Алексей выскочил на улицу.

Шел октябрь. Мелкий дождь моросил весь день. 

Возле двери со стороны улицы никого.

– Куда делась старушка? – пронеслось у него в голове, дальше раздумывать было некогда.

Впереди в метрах в пятидесяти мелькнули какие-то тени, при его приближении все разбежались в разные стороны. Когда он подошел ближе, увидел, что на земле лежал человек. Алексей подбежал к нему. 

Это был мужчина, в легкой коричневой куртке, без шапки, лежавший ничком вниз. Алексей перевернул его на спину. Совсем молодой парень, лет девятнадцати не больше, лежал с полузакрытыми глазами. Его тело казалось бездыханным. Красивое, выразительное, с черными бровями и правильными чертами лицо было, словно окаменевшим. 

И тут странная мысль мелькнула в голове Рудакова: «Это что, он меня позвал? Да, нет, не может быть. Он здесь лежит полумертвый. И все-таки…»

На какое-то мгновение Алексей оцепенел и растерялся. Он не заметил, как рядом оказалась милицейская машина, как из нее вышел сержант, подошел к нему. Пришел в себя уже в отделении.

Допрос проводил следователь. Низкого роста, невзрачного вида, с тупым выражением лица, наведя на него мощную лампу света, он четвертый раз задавал один и тот же вопрос:

– Так, за что ты его ударил ножом? У вас с ним был конфликт?

Алексей смотрел на выражение лица этого невзрачного и, видимо, не очень далекого человека и про себя с ужасом думал: «Вряд ли я ему что объясню. Он ничего не понимает».

– Я уже говорил вам, что не знаю парня. Когда подбежал, он лежал раненый, я даже не понял, живой ли он? 

– Не хочешь сознаться? Зря. Зря, я тебе говорю, – ответил следователь. – Пройдет время, все равно расскажешь, и не такие сознавались.

Поместили Алексея в одиночную камеру. Ему нельзя было контактировать с другими гражданскими заключенными. За эти дни, показавшиеся Рудакову вечностью, еще несколько раз следователь вызывал его на допрос. Служитель закона, как Алексей и предположил в первый же день, явно не отличался ни умом, ни красноречием.
– Сознаешься, все равно сознаешься, – твердил он.
Безысходность положения усиливалась день ото дня. Только сейчас до Рудакова стало по-настоящему доходить, что произошло, и от этого ощущения иногда пронизывал холодный пот.

***

Сегодня было ровно три недели заключения. «Одиночка» напоминала клетку. Каменные стены, цементный пол, железная дверь с маленьким окошком для передачи пищи и небольшое окошко в стене напротив двери на высоте около двух метров. 
В этом полутемном, вечно сыром, холодном, неотапливаемом помещении дни были похожи один на другой. Наверное, он бы потерял им счет, если бы в первый же день не нашел маленький острый осколок цемента, которым стал делать отметины на полу в углу камеры.
Утром день начался с того, что в приоткрытое окошко железной двери просунулась противная, хмурая физиономия тюремного надзирателя, долговязого и неразговорчивого, протянувшего железную миску с какой-то разведенной на сырой воде полужидкой массой, называемой кашей, с куском черствого хлеба в довесок.
Затолкав в себя это месиво, Алексей начал привычно измерять шагами камеру, считая вслух. 
– Раз, два, три, – и так до пяти, идя от двери до другой стены камеры с маленьким окошком с решеткой снаружи.
Дойдя до этой решетки, Леша стал смотреть сквозь нее на улицу, где шел дождь. «Кап, кап, кап», – уныло входило с улицы в душу. Тоска охватывала его сердце.
Потом он снова пошел назад, измеряя шагами эту проклятую одиночную камеру:
– Раз, два, три…
Так целый день. От двери до стены – посмотреть дождь за окном, от окошка с дождем – обратно к двери.
– Раз, два, три …

После ужина Алексей сел на жесткий топчан и долго сидел, уставившись в никуда. Постепенно у него в ушах стал слышаться какой-то шум, напоминавший рев ветра. Он опрокинулся головой на цементную стену. Из его груди вырвалось:

– У… у… у… ууу…

От этого «У … у … у … ууу» хотелось еще больше завыть. Завыть как собака, завыть или повеситься.

И снова тянулись эти нудные, бездумные дни. 

– Раз, два, три… – от двери к стене.
– Раз, два, три… – от стены к двери.

Прошло некоторое время, и он стал чувствовать, что сходит с ума. Голова плыла, дни стали путаться., в ушах постоянно шел шум. Тогда он стал вспоминать стихи, детские считалки, события школы.

– Буря мглою небо кроет… – твердил он сам себе.
– На одном крыльце сидели: царь царевич, король королевич, сапожник, портной…

Потом он вызывал воспоминание, как пришел в первый класс и сразу влюбился в девочку с косичками в соседнем ряду – Галочку Кондратьеву.

«Как давно все это было», – казалось теперь.

А вот они с другом – Вовкой Тедиковым (Макарычем) – ушли в лес и пробыли там 20 дней. 

Так он продержался еще несколько дней. А потом… потом ощущение того, что можно в одиночке сойти с ума, вновь вернулось.

Кто знает, чем бы это все закончилось, если бы через некоторое время в милицию не явился сержант их части Шмаров и не сознался в содеянном. Оказалось, что раненый был братом девушки, с которой встречался Шмаров и которую бросил. Брат явился к части, хотел выяснить отношения, завязалась драка, и он вытащил нож. Он долго молчал, и, может, молчал бы дальше, если бы его не замучила совесть.

Лазарь Модель.