Лазарь Модель: Творчество: «Я — есьмь» или «Я слышу?»

Люблю вокзалов
                             суету.
Мельканье лиц, 
             прощанье, 
                        встречи.
Как будто догорают
                            свечи,
И оказавшись
              в междуречье, 
Вдруг ощущаешь
                          немоту.

Люблю вокзалов
                             суету.   
За шум и гам,
                     за «маету»
За  чувства жизни
                         остроту,
И  слёз прекрасных
                           наготу.                 
Люблю вокзалов
                             суету.   
За мир любви
                      и доброту. 

Лазарь Модель

Электричка на перроне Ярославского вокзала Москвы застыла в ожидании последних пассажиров. Мужчина, лет сорока, моложавый, темноволосый, очень симпатичный, интеллигентного вида «клеил» двадцатилетнюю девушку, по виду студентку, которая в отдалении от подруг у входа в вагон выясняла «обстановку боем». Своей рукой она легкомысленно, но чувственно, била по его руке, пока он ей предлагал: «Поедем со мною на дачу». На что она отвечала: «Ну, да приедешь, а там жена и пятеро детей». «Нет, жены нет», — уверял он, видимо, был в разводе.

Я прошел в вагон и сел. Напротив меня расположилось трое молодых людей. Очень симпатичная девушка, одетая достаточно «откровенно», «по-летнему», что для патриархальных устоев Советского Союза было редкостью, и двое молодых людей. Один из них невысокого роста, ссутуленный и невзрачного вида, судя по всему, муж девушки, не обращая на жену никакого внимания, упоённо разговаривал с высоким красавцем-другом на философские темы, а тот скучающим видом показывал, что ему было бы гораздо интересней поболтать о чем-нибудь с симпатичной супругой приятеля, да его не для этого позвали на дачу.

Невзрачный молодой человек, продолжая говорить, попутно угощал приятеля клубникой, напрочь забыв о супруге:

«Писатель, — говорил он, — описывает Природу. Но читатель, каким бы ни был талантливым автор, никогда не увидит, скажем, солнце таким, каким его увидел и описал писатель. Для читателя это будет вторичное восприятие, и «не факт», что правильное, истинное».  

Почему-то та стародавняя история буквально всплыла у меня перед глазами, когда я прочитал недавно одну статью нашего современника о поэме Пушкина «Евгений Онегин». 

В публикации речь велась с позиции рядового человека (обывателя), живущего в двадцать первом веке, и думающего (даже уверенного в том), что он хорошо знает историю, а потому может спокойно судить о времени Пушкина, и даже о нем самом.  

У меня лично сложилось впечатление (прошу прощения, если я ошибся), что автор материала убежден, будто Татьяна Ларина была, с точки зрения морали тех лет, чуть ли не «падшей» девушкой, признавшись Онегину в любви в письме, при этом могла пасть и ещё ниже. Александр Сергеевич же был молодым человеком (двадцать четыре года) со всеми вытекающими отсюда последствиями. 

От таких рассуждений в моей голове (каюсь) возникло странное ощущение. Ощущение негодующего «Матроскина» Эдуарда Успенского, гневно размахивающего руками и кричащего: «Отдайте нашу посылку» (… отдайте мне моего Пушкина).

Нет, конечно, я понимаю: «Не суди других, да не судим будешь …» И всё-таки … Можем ли мы взглядом отсюда (из нашего времени), думая, что знаем историю (да знаем ли мы её?!) не только оценивать далёкое Прошлое, но ещё и оценивать творчество, и ни кого-нибудь, а Александра Сергеевича Пушкина?

Когда же я немного успокоился, то задумался уже в более конструктивном ключе вот о чём: «Можно ли, в принципе, говорить о творчестве, не понимая (я никого не хочу обидеть), что такое творчество?»

Наверное, у каждого, кто соотносит себя с творческим «ремеслом», свой взгляд на эту профессию, и свой «Путь» в ней. Я скажу о том, как стал писать стихи (если то, что я пробовал и пробую делать, действительно можно отнести к стихотворству).

В восьмидесятые годы, начав понемногу заниматься журналистикой, я стал относить некоторые материалы в московские газеты «Вечерняя Москва», «МК», потом на радио. И как-то одному известному журналисту, публицисту (впоследствии поэту) из «МК» показал записную книжечку, куда записывал первые стихи.

В ответ услышал: «К вашей прозе у меня нет вопросов, но поэзия — совсем не ваше». На долгие годы для меня это появилось «табу» на стихи. И лишь спустя лет пятнадцать, ко мне снова стало что-то «приходить». Произошло это, когда всё чаще и чаще, будучи к тому времени больше десяти лет верующим, начал думать об Устройстве Мира, о совершаемых нами деяниях, грехах, мере ответственности за них, за всё то, что мы совершаем в жизни.

Я не понимал, как ко мне «приходило» что-то, старался просто записывать и очень расстраивался, когда «связь» прекращалась. Одно из первых стихотворений того, «нового» времени было: 

О, Господи! К твоим ногам
Смиренно я клоню колени
Пусть ни позор, ни стыд,
                         ни срам
Не омрачат мое смиренье.

О, Господи! Храни меня 
           от Честолюбия и Власти
Пусть там гуляет сладострастье
Но разве только в этом счастье?!

О, Господи! Храни меня 
      от поцелуев – что грешны,
которые полны надежды,
     но так обманчиво нежны.

О, Господи! Храни меня…
    Как много я еще желаю,
К твоим ногам вновь
                       припадаю,
и лишь молю – 
                     прости меня. 

Это стихотворение полностью выражало моё отношение к творчеству. Пишешь «не ты», ты только отражаешь то, что должен воспроизвести на бумаге.

Наверное, не все со мной соглашались с таким подходом к творческим начинаниям, к творческой деятельности (любой), но я искал подтверждение своим мыслям и их находил.

Как-то раз мы с моим близким товарищем — писателем, публицистом, известным журналистом, много лет проработавшим в журнале «Природа и Человек», Германом Арутюновым поехали навестить фотокорреспондента ряда изданий и газет Яна Майданюка (Царство ему Небесное). И Герман в разговоре рассказал о себе: «Я сажусь ночью работать, настраиваюсь на какую-то «волну» и … начинаю писать».

Не так давно мой товарищ продолжил то старое своё высказывание: 

— Писать лучше на грани бодрствования и сна, когда тебя ничего не отвлекает от «писанины», когда ты вне земной, дневной «суеты», и окунаешься в «творческую пустоту», куда и приходят мысли. 

О том же писали и великие мыслители прошлого.

Сократ: «Каждый творец обязан выражать свое состояние души». 

Платон: «Творцом может быть каждый, если у него есть то, что его вдохновляет». 

Вольтер: «Творение говорит о своем творце». 

А вот что писал о творчестве Александр Сергеевич Пушкин.

Отрывок из поэмы «Осень»

 … И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута — и стихи свободно потекут.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,
Но чу! — матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз — и паруса надулись, ветра полны;
Громада двинулась и рассекает волны.

И как в разговоре о творчестве не вспомнить музыкантов, композиторов, художников.

Было бы очень странно, если бы Марк Шагал кому-то объяснял с точки зрения обычной жизни, почему у него на картинах маленькие человечки. Или бы Пабло Пикассо попытался выразить обыденными словами то, что он видел. А Божественные сюжеты? Разве их можно описать языком мирской «суеты», рассказать, как к тебе это «пришло», как ты это увидел? 

Несколько лет назад известный музыкальный «шоумен» Артём Варгафтик вёл на канале «Культура» передачи, посвященные музыке. На одном таком «шоу» собрались многие известные композиторы. Ведущий спросил: «Как приходит музыка?» Первым отреагировал Максим Дунаевский, подняв глаза «кверху» …

Думаю, о том же могли бы рассказать не только мастера «искусства», но и великие учёные. Мне с детства, со школы почему-то не даёт покоя история, как к Менделееву «пришла» его таблица. Он увидел её во сне.

Тем не менее, мне не хочется в разговоре о творчестве, «транслировать» свой личный взгляд на всё и всех вокруг. Дело даже не в том, что нельзя в чём-либо претендовать на единственно правильное мнение. Это понятно. Просто высказывая какой-то взгляд, ты лишь даёшь собственное понимание, субъективное мнение, своё видение. А у кого-то оно может быть абсолютно иным, прямо противоположным.

И вот это было бы интересно услышать.

Лазарь Модель.