Борис Гулько: К столетию Василия Васильевича Смыслова

Каждое время несёт свой характер. 5–4-й века до н.э. были временем великих философов, обретавших в древнегреческих полисах. Первая половина 20-го века стала порой гениальных физиков. Период с 1945 года, начавшийся с радио-матча СССР–США, в котором советские шахматисты разгромили соперников со счётом 14.5:5,5, и до 1972 года, когда Роберт Фишер прервал доминирование СССР в шахматах, выиграв матч на первенство мира у Бориса Спасского, был золотым веком шахмат. Одним из ярких персонажей этого времени являлся седьмой чемпион мира Василий Васильевич (В.В.) Смыслов, столетие которого шахматный мир отметил 24 марта с.г.

Обычно для истории: яркие личности ходят парами, сопровождаемые своими двойниками или антиподами: Ньютон с Лейбницем, Пушкин с Лермонтовым, Фрейд с Юнгом. Тем более в шахматах. Годы с 1948 по 1957 были окрашены соперничеством Ботвинника и Смыслова. В 1948 году Ботвинник выиграл матч-турнир за звание чемпиона мира. Смыслов был вторым. В 1954 году матч за первенство мира между ними завершился ничьей, и Ботвинник сохранил титул, в 1957 году матч выиграл В.В. и стал чемпионом, но на следующий год Ботвинник победил в матч-реванше, и вернул чемпионство себе.

Ещё более драматичным было соперничество Каспарова и Карпова, сыгравших между собой в 1984–90 годы 5 матчей на первенство мира. Но после победы Фишера над Спасским в 1972 году Золотой век шахмат уже закончился. Фишер оставил игру, Спасский утратил свою силу, и когда подросли два новых гения – Карпов и Каспаров, соперников им не было. Они были на обширном шахматном лугу как две одинокие сосны.

Не так было в 50-е годы. Шахматная мысль фонтанировала, великие шахматисты поднимали интеллектуальную игру на уровень высокого искусства, соревнуясь друг с другом в гениальности. Так в 1951 году, под раскаты борьбы с космополитизмом, на престижнейшей сцене Москвы, в Колонном зале Дома Союзов, под гигантским портретом Сталина, Михаил Моисеевич (М.М.) Ботвинник чудом спас захватывающий матч против Давида Ионовича Бронштейна и, сведя его вничью, сохранил титул чемпиона мира.

Невысокий спортивный М.М. и статный вальяжный Смыслов во многом являлись антиподами. М.М. был технарь, доктор наук в электротехнике, как говорил мне специалист – реальный учёный, энтузиаст разрешения загадки шахмат кибернетикой. Ещё М.М. был коммунистом, патриотом СССР, поклонником Сталина. Даже в годы перестройки он писал в шахматном журнале, что верит в социализм как в оптимальное устройство общества.

В.В. был натурой художественной. Обладая сочным баритоном и должной музыкальностью, рассматривался для зачисления в труппу Большого театра. Вопрос о карьере В.В., доносила молва, решался в Политбюро. И там постановили оставить В.В. в шахматах.
В 1987 году мы с В.В. играли на турнире Banco di Roma, соответственно, в Риме. В один из вечеров нас пригласил к себе московский мастер Дима Зильберштейн, женатый в те годы на итальянке. Жили они на площади Испании, прямо у знаменитых ступеней. Среди гостей были ещё молодая коммунистка и оперный певец. Моя беседа с коммунисткой не заладилась. «У вас коммунизм был неправильный, а мы построим правильный» – сообщила она (я уже полтора года жил в США). Бог в помощь! В.В. же с восторгом слушал певца. Переводила их беседу жена Димы.

Когда мы возвращались в гостиницу, В.В., очень возбуждённый, сказал мне: «Если бы я взял уроки у этого человека, я мог бы многого достичь». О каких достижениях ещё мечтал 66-летний В.В.? Но пение всегда оставалось важнейшей частью его жизни. Я храню дискетку с вокалом В.В., записанную им в Голландии с местным оркестром, как знак его неостывающего творческого порыва.

В.В. любил поговорить о творчестве. Относительно себя он никогда не использовал слова «талант», только «дарование». В.В. считал прискорбным, что где-то в 30-е годы шахматы записали по ведомству спорта, а не искусства.

Я не спорил с ним, но считал это обстоятельство огромным благом. Иначе победителей соревнований определяли бы руководители творчества, и «неправильные» шахматные работники вроде меня не имели бы никаких шансов на успех.

Страшной потерей для шахмат, определившей утрату ими положения высокого искусства, стал Холокост – говорил мне В.В. Настоящими ценителями шахмат, их публикой, считал он, были европейские евреи. После их гибели шахматная аудитория исчезла.

Смыслов и еврейство – загадочная тема. Советское руководство, утомлённое тем, что шахматный престиж их страны постоянно защищают евреи, радовалось появлению Смыслова и всячески поддерживало его. При этом в СССР, похоже, не столь уж важно было не быть евреем реально. Замаскированными евреями являлись генсек Андропов и премьер-министр Примаков. Да и сам Ленин, при деде еврее, сегодня смог бы получить удобный израильский паспорт и в эмиграции свободно переезжать из Швейцарии в Англию и обратно.

О беседах на еврейскую тему со Смысловым мне рассказывал мой товарищ амстердамский гроссмейстер Гена Сосонко. В.В часто играл в Голландии, они много общались.

Знает ли В.В. о том, что в Израиле о нём пишут как об еврее? – спрашивал Гена. – Это они хотят мне польстить, – отшучивался В.В. – А не еврей ли вы по батюшке? Очень уж подозрительное у него отчество – Осипович. Где Осип, там и Иосиф. Это мы знаем, например, по биографии Мандельштама, настаивал Гена. – Нет, не еврей я по батюшке – отвечал, кажется, В.В. – Скорее по матушке… Потом где-то, вроде, всплывало, что дед с отцовской стороны действительно был Иосиф, а не Осип. Впрочем, В.В. сообщил, что не любит обсуждать тему своего еврейства.

Это интересная позиция, я слышал о ней в разные годы, в начале нашей дружбы от двоих своих товарищей. Удостоверившись, что я еврей, они сообщали мне об еврействе своих мам, но оба добавили: – «Я не люблю это обсуждать». Мне слышались в этой фразе и опасение потерять незаслуженный, но выгодный статус русского, и потаённая гордость принадлежности к секретному ордену.
Впрочем, В.В. был русским по вере. Православие было важным для него. И не только религия, но и религиозный мистицизм.

В 1978 году, по дороге на Всемирную шахматную олимпиаду, советская команда провела сутки в Риме. Я играл за ту команду, Смыслов был её тренером. Мы, под непрекращающимся дождём, отправились с ним в Ватиканский музей, но увидели в нём разное. Я был впечатлён: Буонаротти, Рафаэль. В.В же попал в мир религиозных образов. «Вот, оказывается, как было на самом деле» – повторял он у картин на библейские сюжеты. Мне это казалось несколько детским: мало ли что представилось воображению художника? А сейчас я думаю: может быть В.В. был прав, и гению действительно открывается истина? Недаром Сикстинская Капелла – столь специальное место в нашем подлунном мире. Хотя Создатель, изображённый Микеланджело бородатым старцем – представление непредставимого…

В те годы с В.В. случилась неприятность: он сломал руку. И тут же В.В. определил причину несчастия: незадолго до того Борис Спасский подарил ему фигурку какого-то южноамериканского божка. Идол, принесший беду, немедленно отправился в мусоропровод.

В конце 1988 года мы играли с В.В. в двухкруговом турнире в Гастингсе. Его первая партия с Корчным завершилась неожиданно: в значительно лучшей позиции Виктор неожиданно предложил ничью. Потом, за ужином, жаловался мне: случился заскок; что-то померещилось. В.В. воспринял это по-иному. Последняя партия турнира между этими великими игроками тоже завершилась неожиданно. Сразу после окончания дебюта Корчной грубо ошибся. Смыслов сделал выигрывающий ход … и предложил ничью. «Корчной в первой партии проявил благородство, и я пообещал в душе, что, если смогу, отвечу ему тем же» – объяснил мне В.В. А инстанцию, которой пообещал, В.В. знал, обманывать нельзя.

Действительность В.В. воспринимал как состоявшую из миров добра и зла. Я как-то спросил его: шахматы принадлежат к которому? В.В. замялся, а потом произнёс: «От лукавого, конечно».
Вопрос, который я задал В.В., содержателен. Гармония, глубокая логика, парадоксальность, эстетика шахмат, справедливость результата – это, вроде, из мира добра. А честолюбие, тщеславие игроков? Мелкое торжество над поверженным соперником? Эйнштейн в очерке о Ласкере писал: «…меня самого всегда отталкивали проявляющиеся в этой остроумной игре борьба за владычество и дух соперничества».

Но во всём этом есть справедливость – побеждает сильнейший. Всегда ли? Мир зла в годы СССР был обширен.

Финиш одного из замечательнейших турниров в истории – соревнования кандидатов в чемпионы мира 1953 года в Швейцарии: Смыслов лидирует, но ему предстоят партии с конкурентами: чёрными с Кересом и Бронштейном, белыми с Решевским.

Перед партией с В.В. Кереса вызывает на беседу «руководитель делегации» – советский функционер. Два часа он уламывает замечательного эстонского гроссмейстера согласиться со Смысловым на ничью. Иначе победу в турнире может вырвать американец Решевский. Керес отказывается: это его жизненный шанс. Но после такой «накачки» – знаю по себе – играть нельзя. Керес рискует чрезмерно и проигрывает.

Следующий – Бронштейн. О дальнейшем мне рассказывал Миша Таль. Давид соглашается с уговорами и с ничьей против Смыслова. За это ему обещано очко от Геллера. Давид не должен был соглашаться? А если его отца лишь недавно отпустили из ГУЛАГа? Шёл 1953-й год…

Бронштейн приходит за своим очком, но Геллер его обыгрывает. Он отверг приказ, однако Давиду об этом не сообщили… Решевского В.В. обыгрывает сам. Победа в турнире. Но ощущение мерзости остаётся.

Дело, возможно, и в том, что бесовство содержится в самом понятии «Чемпион мира», за который шла борьба. От Бронштейна, всю жизнь переживавшего упущенную победу в матче с Ботвинником, я слышал не очень последовательное: «Я рад, что не стал чемпионом мира. В этом звании есть нечто от фашизма». Понятно, что – идея сверхчеловека.

Для обладателей звание это нередко становилось фатальным. Завоевав его, тронулся рассудком Бобби Фишер. К концу жизни заболел духовно создатель и первый обладатель титула Вильгельм Стейниц. Великий М.М., ещё до войны обыгрывавший чемпионов Ласкера, Капабланку и Алехина, обладая титулом не выиграл ни одного матча, только матч-реванши. Гарри Каспаров к концу карьеры играл в турнирах всё лучше, а в матчах за титул всё хуже. Казалось, что он, как и Ласкер, тоже значительно превосходивший своих современников, ищет путь избавиться от обузы чемпионства. Оба великана проиграли матчи за свой титул без единой победы. Смыслов и Таль быстро, всего через год избавившиеся от опасного титула, имели после этого счастливую шахматную жизнь. И только Карпов, получив без игры звание чемпиона мира в 1975 году, наиболее полно раскрылся в борьбе за титул. В эпоху Карпова, при его активном участии, шахматы предельно политизировались.

В 1977 году в Ленинграде проводился грандиозный турнир памяти Октябрьского переворота 1917 года. Я – в карантине – не подписал письмо с осуждением Корчного, не вернувшегося с турнира в Голландии, и на этот турнир приехал в качестве тренера Смыслова. Да и без всякого Корчного я участвовал только в тех турнирах, в которые можно было отобраться из другого турнира. Наша нелюбовь с властью была взаимной.
Турнир развивался скандально – никакого триумфа молодого чемпиона. Уже в первом туре Карпову вкатил красивый мат Тайманов. Потом чемпион просрочил время в партии с Белявским. Комментаторы на радио и ТВ исходят жалобами на несправедливость судьбы. Срывается идеологическая кампания.

56-летний Смыслов, напротив, играл превосходно. В предпоследнем туре он встречается с чемпионом мира. Их партия откладывается.

Я наблюдал за действием из-за кулис. Появляется Карпов. «У меня лишняя пешка?» – полувопросительно сообщает мне. Потом выходит Смыслов. «Мой секретный ход – g6-g5. Не вижу, как ему спасаться» – говорит он. Я тоже не вижу.

Мы внимательно проанализировали позицию. У молодого чемпиона спасения нет. На следующий день я отправился гулять по Питеру. В ту пору москвичи любили такие прогулки.

Вечером заглянул к В.В. Тот был неожиданно весел. «Ничья», сообщил он. – «Это к лучшему. С этим парнем лучше не ссориться». Через пару месяцев Спорткомитет направил В.В. на самый престижный турнир года – в голландский Тилбург.

Советскую власть, покровительствовавшую ему, В.В. ненавидел люто, считал её бесовской. «Из Красной площади кладбище устроили» – возмущался он, видя в этом языческий культ мёртвых. И Мавзолей, он объяснял, скопирован с какого-то языческого скопища.

В 1976 году мы играли с В.В. за команду «Буревестник» в кубке чемпионов в Золингене, ФРГ. Как-то, после завтрака, он появился на собрании команды. «Марк, спуститесь – пришли ваши единомышленники» – подъел он Тайманова. В отель заявилась делегация немецких коммунистов приветствовать советских братьев по классу. У Смыслова они вызывали неприязнь.

Среди гроссмейстеров, кроме идейного М.М, членами партии в ту пору были неожиданные люди: Тайманов, Корчной и Штейн. Объяснение – конъюнктурное: надежда компенсировать еврейские недостатки партийными достоинствами.

В мае 1978 года мы летели с В.В. во Львов на Зональный турнир СССР – отбор к розыгрышу чемпионата мира. «Я прикинул» – говорил В.В., глядя на меня внимательно, – «живи я на Западе, делал бы по 24 тысячи долларов в год». Тогда это были разумные деньги.

Действительно ли советский антураж настолько опостылел 57-летнему шахматисту, или он вопрошал меня: чего ты, молодой, сидишь здесь? Через год мы подали заявление на эмиграцию и на 7 лет угодили в отказ. От этого антуража избавиться было совсем непросто.

Книгу своих избранных партий В.В назвал: «В поисках гармонии». Эту гармонию он искал всю жизнь и всю жизнь находил. Его стиль был изыскан и совершенен.

В.В. не изучал теорию, он её создавал. Он считался, и реально был позиционным шахматистом, великим мастером эндшпиля. В то же время В.В. говорил мне о себе: «Моё дарование (конечно, дарование, не талант) скорее тактическое, чем позиционное».

Размах этого дарования виден и в том, что в 1984 году, в возрасте 63 лет, В.В. дошёл до финального матча претендентов в чемпионы мира. Сражаться с юным гением Гарри Каспаровым было не по силам, но возрастное достижение уникально.

В позднем возрасте В.В. отказало зрение. Но творческая энергия не иссякла, и он издал сборник составленных им тогда шахматных композиций.

Иногда в человеческом роде произрастают уникальные особи. Имя одной из них: Василий Васильевич Смыслов.

Борис Гулько.