Александр Кузьменков: Мазл тов, цудрейтер! (18+)

Экая, право, незадача!  – половину того, что могу сказать про Артемия Леонтьева, автора романов «Варшава, Элохим!» и «Москва, Адонай!» уже сказали Елена Иваницкая, Игорь Мальцев, Юлия Старцева и Инесса Ципоркина. А другую половину сказал я сам, ибо А.Л. – очередное пришествие русского мальчика, и только-то. Однако говорить нужно: паренек еще и азбуку толком не одолел, но уже числится новым гоголем.
Фишка 18+ – целиком на совести сочинителя: без цитат тут никак нельзя.

ПОЗДРАВЛЯЮ, СОВРАМШИ!

Биография Леонтьева просится в серию «Жизнь замечательных людей». В «Дружбе народов» читаем: «Окончил Уральский федеральный университет, Институт военно-технического образования и безопасности, Литературный институт. Живет в Москве, преподает русский язык и литературу». Три высших образования к 28 годам?

На деле реестр леонтьевских свершений выглядит несколько скромнее: кадетское училище плюс диплом социального работника. Институт военно-технического образования? – так это фактически военная кафедра УрФУ. А вместо Лита – Высшие литературные курсы. Но профессиональная переподготовка и второе высшее – далеко не синонимы.

Преподавание – особая статья. Где, в какой богадельне для имбецилов учительствует отпетый второгодник? – «шприц с вич-инфецированной кровью», «звук сливного бочка»… Да нигде. Всего-то зарегистрировался на сайте repetitors.info, и в анкете нет ни слова о педстаже.

Знамо, плох тот кадет, что не мнит себя императорским королевским офицером. Но к детям репетитора Леонтьева подпускать не советую. И дело тут не только в грамматике.

СНЫ КАДЕТА БИГЛЕРА

Другого названия для леонтьевской прозы, воля ваша, не подберу.

Русский мальчик на rendez-vous с читателем – нет повести печальнее на свете. Психотип этот не менялся с достоевских времен: недостаток знаний и беззаветное самомнение. Потому мальчик воображает себя главным диагностом национальных, а то и человеческих патологий. Однако сроду не интересовался никем, кроме своей персоны. И является к публике с чемоданом собственных комплексов, которые искренне считает общими: Шепелев – с лесбухой на страпоне, Беседин – с морковью в афедроне… да что там, и без меня помните.

Леонтьев – пациент из той же палаты. Но с более причудливой симптоматикой.

«Варшава, Элохим!» формально рассказывает о восстании 1943 года в Варшавском гетто – ну, вы поняли: Мордехай Анелевич, Януш Корчак, «Jeszcze Polska nie zginęła» пополам с «Атиквой». Не спешите с выводами: здесь изо всех щелей гремит «Horst-Wessel-Lied». Книжка похожа на каталог выставки «Waffen des III Reiches»: «выхватил из-под плаща Luger», «MG-42 калибра 7,92 мм», «боеприпасы убитых немцев – карабин 98k, MP-40, четыре подсумка с патронами, два штык-ножа», а также маузеры, браунинги и другой огнестрельный антиквариат.

И обнаженные девушки стаями – как без них в мокрых кадетских грезах? Правда, с такими снами лучше бы прямиком к психиатру:

«Часа через два немцам надоело насиловать Эву. Она уже давно не сопротивлялась, только тихо мычала, а потом и вовсе смолкла, захлебнулась в собственных криках-слезах. Девушка лежала на полу вдавленным в грязь лоскутком».

Мальцев и Ципоркина, не сговариваясь, решили, что «Варшава» берет свое начало в киноподелках 70-х в жанре Nazi-exploitation. Возражаю: у советских собственная гордость. Что нам «Ilsa, She Wolf of the SS»? – у нас был Рыбаков с «Тяжелым песком». Там эсэсовцы в 1942-м щеголяли черными кителями, даром что уже успели переодеться в более практичный feldgrau. Вместо партийного орла носили на рукавах череп с костями. И расчленяли несчастных еврейских детишек старинной секирой в виде полумесяца. Леонтьев возвел этот лютый кич в степень n+1. Если вы уже пишете за еврейское горе, таки грешно жалеть заварку:

«Иван <Hiwi – А.К.> достал штык-нож и посмотрел на рукоять – с него стекала сперма, смешенная с кровью. Еврейка ударила Ивана ступней по лицу и свалилась с кровати – извивалась, корчилась. Грозный подошел и перерезал горло, потом взял с железной печурки еще не высохшую вчерашнюю портянку и отер ей штык-нож. Запнул мертвое тело себе под кровать, сел на койку, скрипнув матрасом, достал из тумбочки банку тушенки и, открыв ее все тем же ножом, принялся за еду, поглядывая на часы».

Штампы об ужасах войны оставим чувствительным барышням с livelib’а. Ибо к леонтьевской прозе намертво прилипает толстовская характеристика: он как будто обличает, но на самом деле наслаждается. И не надо делать вид, что пепел Второй мировой стучит в сердце. У Пазолини с Тинто Брассом это не получилось – расстегнутая мотня мешала. Как и в случае пациента Л.

Все кадетские фантазии перекочевали в мирную «Москву, Адонай!» Здесь, к примеру, обитает «смазливый участковый, похожий на оберштурмбаннфюрера Адольфа Эйхмана». А эротика так и вовсе под копирку писана – oh, das ist fantastisch:

«Когда заикнулась об уходе, долго таскал по комнате за волосы, чтобы не оставлять синяков, потом раздел, привязал обеими руками к батарее, изнасиловал и, раздвинув ноги, затолкал во влагалище рукоять ножа – в следующий раз пообещал вставить лезвие. Дал понять, что пока она не отработает хотя бы полгода, пусть не качает права. Связанная веревкой, сидела на полу у батареи, по лицу стекала сперма».

Артемий Сергеевич, полно людям голову морочить. Давайте уже открытым текстом, три-четыре: «Die Fahne hoch! Perversen fest geschlossen…»

ЭКЗАМЕН НА ЧИН

Восстание в варшавском гетто – наглядное пособие по композиции: завязка, развитие действия, кульминация… Здесь автору особо трудиться не пришлось: достаточно следовать всем историческим коллизиям. И персонажи хлопот не доставляли: Януш Корчак, естественно, гуманист, а Юрген Штропп – наоборот. Но «Москва, Адонай!» стала для Леонтьева самым натуральным экзаменом по сюжетостроению и прочим навыкам литературного мастерства.

Экзаменуемый, не мудрствуя лукаво, припомнил фильм «Москва, я люблю тебя» – 18 пятиминутных короткометражек, объединенных местом действия, и добросовестно скопировал схему.

В первом эпизоде романа некая Лика топит в ванне восьмимесячного сына своей подруги Лили. Затем следует череда историй, никак между собой… ан нет, все-таки связанных – авторским интересом к девиациям и мертвечине. Тут и девочка, что «лет с четырех в себя карандаши засовывала», и 80-летняя бабка, что вечно забывала в ванной «анальный фаллоимитатор», и взвод проституток из ночного клуба. Трупов хватит на средней величины морг: «На закрытых веках и перехваченной поясом шее багровели пучки лопнувших капилляров, из-под глянцевитого халата выглядывали оголенный живот с большими трупными пятнами и обвислая, посиневшая грудь». Под занавес выясняется, что историю про утопленного младенца сочинил драматург, а Лика и Лиля – «это две части одного целого, одной женщины, Медеи». Полипсихизм и архетипы, во как. Да на кой тогда понадобилась безразмерная, в 10 листов, экскурсия по бардакам и мертвецким?

Леонтьев по примеру старших товарищей пытается прикрыть свое убожество фиговым листком невнятного термина: «Второй роман, он называется “Москва, Адонай!”, в нем гораздо больше постмодернистского – или метамодернизма, как сейчас принято говорить» (интервью сайту bookscriptor.ru). А если попроще, без паралитературной фени, – тухлых объедков со стола Великого и Ужасного Сорокина. Которые, кстати, ни таланта, ни умений не заменяют. И даже не пугают: в грангиньоле все понарошку, сказал Станислав Ежи Лец.

Полностью материал читать здесь.