Судьба Василия Гроссмана

05.11.2023590 прочитало0

Его первые рассказы о буднях пролетариата вызывали восторг у Горького и печатались огромными тиражами. Но дальше была война, в первые дни которой он узнал о расстреле матери в гетто, а за следующие годы – о сотнях тысяч таких убийств по всей Европе. Когда же ему запретили рассказать об этом, расстреляли всех друзей по Еврейскому антифашистскому комитету, он написал свою главную книгу – «Жизнь и судьба», которую тоже запретили. В 110-ю годовщину со дня рождения Василия Гроссмана Jewish.ru вспоминает о великом советском писателе и о том, как его книгу арестовывал КГБ.

«Я родился в 1905 году, 12 декабря, в городе Бердичев на Украине. Отец мой по профессии инженер-химик – в настоящее время живет в Москве, пенсионер. Мать моя, учительница, преподавала иностранные языки – французский. Она погибла во время войны, в сентябре 1941 года», – эти первые строки автобиографии Василий Гроссман напишет, когда ему будет 47. Займет она не больше половины листа. Многие уделяют годы повествованию о пройденном жизненном пути, он же лишь календарно отразил в ней свои рассказы и романы. Но в каждом из них и заключалась его жизнь, происходило переосмысление действительности, исчезало первоначальное пламя советского энтузиазма.

Недолгая автобиография закончена словами: «Моей основной, главной работой в послевоенное время было написание романа, посвященного Великой Отечественной войне. Работу эту я начал еще во время войны, посвятил ей восемь лет. В настоящее время первый том этой книги объемом 40 печатных листов сдан мной в редакцию журнала “Новый мир”. Я продолжаю работу над вторым томом романа. 9 мая 1952 года, Василий Гроссман».

Тогда он еще не знал, что совсем скоро, после публикации первой части романа, на него обрушатся сотни критических воплей. Коллеги по цеху – все как один – будут указывать на антисоветский подтекст романа, пытаясь заслужить одобрительные взгляды и показать преданность режиму. Избежать печальной участи Гроссману позволит лишь смерть Сталина. А еще через восемь лет, когда он закончит свой роман «Жизнь и судьба», он тут же будет конфискован КГБ, и впервые его опубликуют только в 1980 году в Швейцарии уже после смерти автора.

Родился Василий Гроссман в аристократической семье. Его родители познакомились в Италии, где отец, Соломон Иосифович, откровенно увел его будущую мать Екатерину Савельевну Витис от мужа. Соломон Иосифович происходил из богатого бессарабского купеческого рода и, отучившись в Бернском университете, стал инженером-химиком. Екатерина Савельевна тоже принадлежала к богатому одесскому семейству, училась во Франции и теперь преподавала французский язык. Супруги жили в Бердичеве, где у них и родился сын Иосиф. Ласкательное Иося быстро превратилось в Васю, став впоследствии и псевдонимом, и основным именем в семейном кругу. 12 лет счастливой жизни закончились с разводом родителей, однако, по воспоминаниям всех друзей и знакомых, они смогли сохранить нежное и трепетное отношение друг к другу до конца жизни. Совпало это и с приходом нового времени, сулившего в 1917-м народу с трибун счастье и равноправие. Бедные, правда, так и не разбогатели, зато богатые в одночасье стали бедными. Гимназия, в которой обучался Вася, стала школой, которую он и закончил в 1922 году. Образованный, статный, голубоглазый выпускник с европейскими манерами, полученными за два года обучения во Франции в детстве, поступает на химический факультет МГУ. Закончит он его в 1929-м и поедет в Донбасс.

Первые публикации появились у него еще в студенческие годы, но связать жизнь с писательством он решит чуть позже. А пока он заведовал газоаналитической лабораторией шахты «Смолянка-11», параллельно преподавая в институте. Годы, проведенные на Донбассе, дали будущему писателю возможность близко узнать людей труда, образы которых прошли сквозь всё его творчество. В 1932 году Гроссман заболел туберкулезом, и врачи рекомендовали ему поменять климат. Он переехал в Москву, продолжая работу по специальности на карандашной фабрике. Успев к тому времени многое повидать, именно здесь он и начал отображать увиденное на бумаге.

В 1934 году его повесть о жизни инженеров и шахтеров «Глюкауф» и рассказ о Гражданской войне «В городе Бердичеве» буквально покорили Горького, давшего им положительную оценку и воодушевившего начинающего писателя: «…встреча с Горьким определила мое решение стать писателем. В том же году Горький опубликовал в альманахе “Год XVI” мою повесть “Глюкауф”, посвященную шахтерам Донбасса. Я начал работать над книгой рассказов. С 1934 по 1936 годы мною было выпущено две книги рассказов – “Счастье” и “Четыре дня”. В 1936 году я начал работу над романом “Степан Кольчугин”. Работа эта заняла у меня четыре с лишним года. Работу над романом я не довел до конца, этому помешала война».

Война же стала для Гроссмана той ни с чем не сравнимой школой постижения народной жизни, которая дается не каждому. Четыре военных года он был фронтовым корреспондентом «Красной Звезды». В первые дни обороны попал в Сталинград и все дальнейшие события видел своими глазами. Его репортажи читали и учили наизусть, передавая из уст в уста, а он, в отличие от многих коллег, писал из самых горячих точек, лез в самое пекло. По-другому он просто не мог. Не мог просто отсиживаться в окопах, ожидая исхода боя, ведь фашисты были его личными врагами, которых он уничтожал и ружьем, и пером. Ведь 15 сентября 1941 года в Бердичеве в гетто вместе с другими евреями была расстреляна его мать. Относившись до этого вольнодумно к своему происхождению, он вдруг остро осознал свою принадлежность к еврейству. А газовые камеры и печи крематориев, встречавшиеся на его боевом пути, лишь усиливали это чувство.

Он становится самым пламенным членом Еврейского антифашистского комитета. Его статьи и очерки привлекают массу западных денег и сердец. Возможно, это и спасет его от ареста и расстрела, когда комитет начнут разгонять, а его участников убивать. За участие в Сталинградской битве он получил орден Красной Звезды, а на мемориале Мамаева кургана выбиты слова из его очерка «Направление главного удара»: «Железный ветер бил им в лицо, а они всё шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?».

Встречавшие его мельком в то время, говорили, что у него тяжелый характер, он угрюм, нелюдим, с ним трудно иметь дело. В действительности всё оказалось не так. За тяжелый характер принимали чувство собственного достоинства, опасную для собеседников с не совсем чистой совестью прямоту, неуступчивость в принципиальных вопросах, нежелание унижаться перед властями. Со всем этим набором качеств он и начинает писать первую часть дилогии «За правое дело».

Вместе с тем, в 1946 году вместе с Ильей Эренбургом Гроссман подготовил и документальную «Черную книгу» об истреблении гитлеровцами евреев на территории СССР во время войны. Испытав личную трагедию, он отнесся к этой книге не просто как к литературной работе. Но чувства его и вложенная в эту книгу душа разбились о камни начавшейся кампании против космополитизма, носившей откровенно антисемитский характер. Издание «Черной книги» было приостановлено. Правду, которую видел Гроссман своими глазами, входя вместе с войсками в Майданек, Треблинку и Собибор, правду о Холокосте, память о матери – просто отвергли. Отчасти, может, поэтому ненависть к фашизму сменилась ненавистью к сталинизму. Роман «За правое дело», где и начала отражаться эта ненависть к попиранию человеческой жизни, был опубликован в 1952 году. Вскоре в «Правде» появилась разгромная статья, в которой писателю инкриминировалось принижение роли партии, русского народа, рабочего класса в победе над Германией. Роман отказываются печатать. Коллеги открыто клеймят его позором.

Но Гроссману, боевому офицеру, эти заискивающие перед хозяином тявканья не страшны. Он обращается с письмом к Сталину с просьбой пересмотреть несправедливую оценку его книги, ждет ответа, но ответа нет. Точнее, ответ должен был последовать, ведь письмо больше походило не на просьбу, а на угрозу, что будет и следующая часть. Но ответ не письменный, а ответ-арест, которого Гроссман, говорят, уже ждал.

Но случилось то, что сам Гроссман во второй части дилогии «Жизнь и судьба» описал так: «И вдруг пятого марта умер Сталин. Эта смерть вторглась в гигантскую систему механизированного энтузиазма, назначенных по указанию райкома народного гнева и народной любви. Сталин умер внепланово, без указаний директивных органов. Сталин умер без личного указания самого товарища Сталина. Ликование охватило многомиллионное население лагерей. Колонны заключенных в глубоком мраке шли на работу. Рев океана заглушал лай служебных собак. И вдруг словно свет полярного сияния замерцал по рядам: Сталин умер! Десятки тысяч законвоированных шепотом передавали друг другу: “Подох… подох…”, и этот шепот тысяч и тысяч загудел, как ветер. Черная ночь стояла над полярной землей. Но лед на Ледовитом океане был взломан, и океан ревел».

Пусть в отредактированном, сокращенном варианте, но его роман вышел, а Гроссман засел за вторую часть. Когда в 1961 году с ним в руках он стал штурмовать редакции, Твардовский прямо спросил его: «Ты хочешь, чтобы я положил партбилет?» «Да, хочу», – честно ответил писатель. А главный редактор журнала «Знамя» Кожевников трусливо принес и сам отдал роман в КГБ. Реакция последовала незамедлительно. Гроссмана не арестовали, арестовали его роман «Жизнь и судьба». Арестовали не в метафорическом, а в буквальном смысле этого слова: пришли с ордером и забрали все тексты – до последнего листочка.

Но Гроссман был готов к этому. Он заранее припрятал у друзей несколько экземпляров. Когда начались «внезапные» обыски, он сделал вид, что отдал всё, что было, а после долгого допроса даже указал на копию, находившуюся у машинистки на печати, и, говорят, показал последнюю из них, зарытую в огороде. КГБ отчитался, что захватил всё. Всё таковым и казалось. Этому способствовал и сам Гроссман, требовавший у Хрущева рукопись назад. Он ходил и к Суслову и получил ответ, что «в обозримом будущем эту вещь печатать нельзя, разве что через 250 лет». Мнимому торжеству власти не было предела, но торжествовала душа Гроссмана. Он знал, что книга есть и рано или поздно ее достанут с полки. Ведь его друг, Андрей Дмитриевич Сахаров, в собственной ванной переснял «Жизнь и судьбу» и «Всё течет» на фотопленку.

Но болезнь писателя не позволила ему дожить до этого дня. Операция рака почки дала осложнения, он ушел 15 сентября 1964 года. Отснятую копию в 1974 году смог переправить на Запад Владимир Войнович, а в 1980-м ее напечатали в Лозанне. То, что пройдет время и книга выйдет, Гроссман не сомневался, сказав незадолго до смерти, будучи фактически выставленным из литературы и отлученным от читателей: «Известность писателя не всегда находится в полном и справедливом соответствии с его действительным, истинным местом в литературе. Время – генеральный прокурор в делах о незаслуженной литературной славе. Но время – не враг истине, ценностям литературы, а разумный и добрый друг им, спокойный и верный их хранитель».

Возможно, сегодня философское осмысление происходившего Гроссманом и утверждение им свободы как величайшей общечеловеческой ценности для многих незаметны. Как будто предчувствуя это, Гроссман как-то скажет: «Только люди, не испытавшие на себе подобную силу авторитарного государства, его давления, способны удивляться тем, кто покоряется ей. Люди, познавшие на себе подобную силу, удивляются другому – способности вспыхнуть хоть на миг, хоть одному гневно сорвавшемуся слову, робкому, быстрому жесту протеста». И на протест, который высказал он, тогда были способны единицы. Протест в виде раскрытия реальности. Жуткой реальности Второй мировой войны, ничем не приукрашенной и не смягченной. Протест в виде открытого осознания отсутствия различий между советским и гитлеровским тоталитаризмом.

Алексей Викторов.

Источник: https://jewish.ru/ru/people/culture/907/