Герман Арутюнов: Глава VI. «Часослов бытия. Духовные камертоны. Дорога к родовому дому.»

Мы думаем, что мы – это то, что есть. На самом деле мы, каждый из нас, это все наше родовое древо, на котором каждый – веточка или даже листик. И дерево это, как и все деревья в природе, одного типа, одной породы: либо это дуб, либо ясень, либо клен. То есть налицо какая-то черта, которая пронизывает все древо. Узнать, что это за черта, значит найти себя, понять, продолжателем чего ты живешь и что, учитывая это, надо в жизни делать, чтобы не зачеркнуть своими делами все, что твои предки делали до тебя.

Но как узнать что-то о своем роде, если старшее поколение все уже ушло, да и записей никаких не осталось…Может быть, поездка туда, где родился дед, где жил прадед, что-то прояснит…Ведь никакая информация не исчезает бесследно. Сам воздух записывает протекающую жизнь…Не сразу я это осознал, хотя давно собирался побывать на Родине предков…Но раньше просто так, из любопытства, а теперь захотелось осознанно.

Почему собрался только теперь, когда уже большая часть жизни позади? Дело, конечно, не в деньгах и не в пришедшей моде на прошлое. Для чего-то надо созреть: для первой драки, для первой ненависти, для первой любви, для первого страдания. Никогда ничего не происходит случайно и не во время. Всегда не случайно и всегда в самое оптимальное для этого события время. То есть, раз я именно сейчас еду в маленький (около 20 тысяч жителей) город Степанаван, на Северо-Запад Армении, на Родину предков, значит пришло ощущение (или осознание), что это нужно. Наверное, нужно не только мне, но и всему нашему роду, который как грибница, как дерево, а каждый человек – как отросточек, веточка. И в определенное время каждый делает то, что нужно роду. Только не подозревает, что делает это для всех, проявляя себя, как часть всего древа.

Кроме того, чтобы что-то сделать, надо духовно дорасти, дотянуться до этого. Так вот и здесь, раз собрался ехать, значит дорос до понимания ценности прошлого, до уважения предков, осознал, насколько важно посмотреть на родовой дом, окружающие его горы и долины, ландшафт, проникнуться этой атмосферой, подышать этим воздухом.

Если признать, что на формирование облика народа влияет территория и все, что вокруг, то, наверное, и на формирование облика рода тоже влияет территория, место, где ты появляешься на свет, бегаешь ребенком, смотришь во все свои детские глаза, слышишь первые звуки. А что, разве трава растет везде одинаково? И птицы, наверное, поют везде по-разному. И листья на деревьях шелестят везде по-своему.

И облик родного родового дома тоже влияет на наше детское восприятие. Длинные были ли его комнаты или короткие, широкие или узкие, свободные ли от мебели или наоборот, заставленные? А какие были потолки, высокие или низкие? А окна, цельные или с переплетами? А терраса, просторная или тесная? А крыльцо, высокое или низкое, с козырьком или без? А труба над домом, высоченная или маленькая?

Всё это важно, потому это — размеры мира, в который ты входишь в детстве. И либо он начинает расширяться и разбегаться, потому что шел конусом из точки, либо так и идет узким коридором нашего восприятия, поскольку оно сразу было ограничено кем-то: родителями, детским садом, школой…

Важно и то, прочный он, твой родовой дом или хлипкий. Это даже не внешнее ощущение, а внутреннее, энергетическое. И оно зависит не только количества камней в фундаменте, но и от того, какая была вложена энергия при строительстве, какая накапливалась при обживании дома…

И еще важно, чтобы рядом с домом были могилы предков, как было раньше в родовых поместьях и в деревнях. Например, абхазы, как пишет писатель Анатолий Приставкин в своей повести «Ночевала тучка золотая», «выше всего ценили могилы своих предков, могильные камни, настолько, что, переезжая, даже брали их с собой». Почему, потому что прах предков – это не просто пепел или кости, а могильная плита – не просто камень, это прибежище души, куда она всегда может вернуться, чтобы посмотреть, как живут потомки. А, если нет могилы или камня, куда ей придти?

А приходить надо, потому что родовая энергия должна течь из прошлого в будущее, потому что наши предки, как и мы, держат жизнь рода. Эту невидимую территориальную связь с прошлым люди чувствовали во все времена и поддерживали тем, что вспоминали, приходили к могилам, приводили их в порядок. Недаром в православном календаре есть такой день – «родителева суббота» — когда отдается эта дань памяти, хотя по максимум каждую субботу мы должны поминать своих родителей. Сейчас в больших городах из-за занятости и отдаленности кладбищ многие посещают родственников раз в год или даже в несколько лет.

Почему все это важно именно сейчас? Потому что наша устойчивость в жизни, наш духовный иммунитет зависят от того родового начала, которое стоит за нами, от тех корней, которые уходят глубоко в прошлое, потому, если в пространстве, внешне каждый из нас – существо независимое, способное перемещаться, то духовно человек – растение времени, дерево истории. На поверхности XXI-ый век, а корни уходят в XX-ый и дальше, вглубь. Оттуда идет наша высота, кривизна, особенности ветвей и листьев. Потом мы погружаемся в землю, и тоже становимся корнями для следующего поколения.

А современная жизнь нас постепенно превращает в перекати-поле. Мы легко покидаем свою малую родину и детей настраиваем стремиться туда, где выгодней, лучше, интересней. В итоге для нас не остается ничего святого, мерилом всего становится выгода и комфорт. Это логика потребителя. И рано или поздно эта логика уничтожит нашу голубую планету. Спасение – в возрождении традиций.

Род, то есть родовое древо, идет обычно от какой-то одной пары выдающихся людей. Не в смысле каких-то там достижений, но обладающих мощной энергией или, как сейчас говорят, харизмой. Именно у таких людей хватает сил, терпения, терпимости вести долгую, полную испытаний жизнь, все успевать и все обустраивать. У нас в роду со стороны моего отца это Аракел (1840-1915) и Мариам (1845-1953), мои прадед и прабабушка. У них родилось 16 детей, 8 умерло, 8 осталось, в том числе и самый младший, Армен, мой дед (1896-1942). Поэтому мне не просто интересно увидеть дом, в котором родились и жили мой дед, его братья и сестры, но и оказаться в этом пространстве, а значит и в этом времени.

Наша семья. Аракел и Мариам с детьми. 1897 г.

Аракел и Мариам приехали в Степанаван примерно в семидесятые годы XIX века, точно сейчас никто не скажет — не осталось документов и тем более очевидцев. Хотя в каких-то церковных книгах, возможно, есть сведения. Бог даст, мы их найдем. Но дом уже был, потому что Аракел его купил. То есть дому сейчас не меньше 150 лет. Как-то он выглядит? Каким чудом не разрушился после землетрясения 1988 года, эпицентром которого был расположенный неподалеку Спитак? Вообще сельские дома живут дольше городских. Наверное, потому что жизнь среди природы медленнее, не так все стешивает, изнашивает… Это не скоростная Москва, где некоторые девятиэтажки, построенные в шестидесятые годы, уже требуют сноса…

Но кроме мысли увидеть малую Родину, мне было интересно и пообщаться с родственниками. В Ереване еще, слава Богу, живут двоюродный брат моего отца Эдик (82 года) и двоюродная сестра отца Арменуи (91 год). Моего прадеда Аракела они не застали (он погиб в геноцид в 1915 году), а вот с Мариам, с моей прабабушкой, прожившей 108 лет, могли общаться, как и с моим дедом Арменом, их дядей и другими своими дядями и тетями.

Перед поездкой заглянул в Интернет, что я теперь всегда делаю, когда куда-то собираюсь. Оказывается, Степанаван сейчас считается выдающимся горноклиматическим курортом (1400 метров над уровнем моря), славящимся окрестными (в пяти-десяти км от города) пансионатами (например, «Анаит») с ароматным сосновым воздухом, который лечит легкие и горло. В получасе езды – дендропарк (более 700 пород деревьев), где растут уникальные секвойи с оранжевыми стволами, вековые платаны, клены и ели, из шишек которых варят единственное в мире варенье-бальзам «шишковый мед». Туристы мгновенно его раскупают, потому что оно лечит бронхи.

В 36 километрах от Степанавана знаменитый Пушкинский перевал, где в 1829 году на пути в Арзрум (Эрзерум) Александр Сергеевич встретил арбу с телом убитого в Персии Александра Грибоедова. Сюда постоянно привозят школьников из Гюмри (Ленинакана), ну, и конечно, всех туристов, прибывающих со всех концов света. И приезжим есть на что посмотреть и что узнать…

Интересна история района Лори, центром которого является Степанаван.

Три тысячи лет тому назад здесь, к северо-западу от озера Севан, была древняя свободолюбивая страна Эрах (Эрриах), куда совершал походы урартский царь Сардури II (760-730 гг. до нашей эры). Жившие здесь горные народы постоянно воевали с урартами, защищая свою независимость.

Здесь проходил древнейший караванный путь из Ирана (Персии) и Турции в Тифлис (Тбилиси) и дальше, в Россию. Поэтому здесь строили крепости. Самая известная, остатки которой и сейчас можно еще видеть в пяти километрах от Степанавана, Лори-берд, построенная в 11 веке Давидом Анхохином (то есть безземельным), царем (989-1048) из династии Багратидов. Вскоре, в годы правления его сына Кирюке I (1048-1090), крепость стала столицей Ташир-Дзорагетского царства. В 1238 году город и крепость разрушили монголы хана Чахата. Из построек тех времен до сих пор сохранились церковь, бани, руины цитадели (стены, ворота, остатки башен).

После присоединения Восточной Армении к России в 1828 году русские и казаки, используя важность места, возвели здесь форт и разместили гарнизон.

Вокруг форта вновь возникло поселение с постоялыми дворами, домами офицеров, казаков, купцов и разных ремесленников. Жизнь города того времени можно представить себе по повести М. Лермонтова «Белла». Здесь бывали Денис Давыдов, генерал Раевский…Сюда потом из Гюмри (Ленинакана) и переехал в семидесятые годы XIX века мой прадед Аракел, владевший ремеслом шорника (хомуты, дуги, уздечки, другая упряжь, седла, колеса) со своим старшим братом Акопом, плотником.

Последний период истории города – революционный. Центральная площадь, школа № 1, Дом культуры – все теперь носит имя Степана Шаумяна, одного из 26 бакинских комиссаров. Его имя до недавнего времени носила и главная улица города (сейчас, правда, ей вернули старое название – Миллионная). Здесь он жил некоторое время, здесь в 1899 году организовал первый марксистский кружок.

Стела с видами Степанавана Времен Степана Шаумяна

При советской власти, до землетрясения 1988 года и перестройки, в городе было много предприятий: заводы (высокочастотного оборудования, пивоваренный, маслосыродельный), фабрики (чулочная, ковровая, швейная, мебельная), зооветеринарный совхоз-техникум. Осталось ли от всего этого что-нибудь?

Многое, в том числе и это, хотелось мне узнать, и я полетел.

Уже в самолете возникла типично русская атмосфера – мои попутчики по креслам, армянин и молдаванин, заспорили, «куда идет страна, то есть Армения?» Пока мы летели, они так и не выяснили, куда – мнения расходились. Зато сошлись на одном: «не туда». Этим «не туда» армяне похожи на нас. Впрочем, что же удивляться – еще сравнительно недавно мы были одним государством, которое называлось «Советский Союз».

Ереван вроде и совсем не изменился за 20 лет – тот же мощный памятник Давиду Сосунскому, то же розовое здание правительства в центре, те же наклоном уходящие вверх прямо от тротуаров горы на окраинах. И в то же время вот они фантастические строения новых армян: целые дворцы в древнегреческом и древнеримском, мавританском и андалузском стиле. А моя тетя Арменуи, как в Тбилиси жила в районе Сабуртало, рабочем квартале, с бетонными коробками однотипных домов и прямо от подъезда склоном уходящей вверх горы и теснящимися на ней, ступеньками, курятниками, так и теперь, в Ереване, живет на улице Молдавакан, такой же рабочий квартал и та же картина…Удивительно! Разве что этаж вместо пятого теперь девятый…

После смерти бабушки в 1967 году я несколько лет подряд (до Армии и в годы учебы в МГУ) в августе продолжал приезжать в Тбилиси, но уже к тете Армен (Арменуи) и гостил у ней месяц. Тете уже за 90, но за эти годы она почти не изменилась не только внутренне (те же жизнелюбие, оптимизм и невероятное чувство юмора), но и внешне. Видимо, любовь к жизни – взаимное чувство. А теперь она живет в Ереване, и место почти то же, и она почти та же!

Хотя давно уже сама ничего не печет (это хлопотно, а поскольку голова кружится и ноги быстро устают, то и тяжело), но в честь моего приезда испекла хачапури (слоеный пирог с сыром), так хотела меня порадовать, приготовила аджап-сандал (тушеные баклажаны, кабачки, помидоры и другие овощи в соусе), наверное, самое типичное для любого армянского стола кушанье. Это, видимо, наша родовая черта – сердечность, доброта, желание сделать для человека что-то приятное. Такие были и мои прадед и прабабушка Аракел с Мариам, такими же были их дети (Софья, Лида, Сатеник, Гоар,Такуи, Степа, Армен) и их внуки (Арменуи, Эдик, мой отец Рафаэль, Люся, Эмма, Юра, Людвиг, многие другие). Забота друг о друге тоже может передаваться по наследству, когда взрослые так поступают, а дети видят и делают то же самое.

Помню, когда к кому ни придешь, спрашивают: «Балик-джан, кушать хочешь?» Это не глупый вопрос, а формула заботы о человеке, полнота этой заботы, наполненность ею. Вот и Арменуи, меня то и дело спрашивает: «Скажи, кушать еще не хочешь, нет?» При этом улыбается, потому что видит, что мне это забавно слышать.

Моя тетя Арменуи и в 91 год помнит больше молодых

И вот мы с ней сидим за семейным альбомом, перебираем старые фотографии, некоторые аж XIX века. Дочь Лиды (1895-1933), Арменуи (мы все ее зовем «Армен») — единственная, кто из всей нашей многочисленной родни (а от восьми детей Аракела и Мариам родилось 20 внуков и 30 правнуков) помнит, кто когда родился, когда умер, кто чья жена и кто чей муж, у кого какие дети. Кажется, невероятная память. А я думаю, это от любви. Не просто от привычного внимания и интереса к близким людям, но от сердечного тепла, которое, видимо, излучается до сих пор от Аракела и Мариам. Так, наверное, и идет – родоначальники родового древа, как солнце, от них идет свет на много лет вперед через детей, внуков, правнуков и дальше, в будущее.

Вот и Эдик, брат Арменуи, несмотря на свои почти 82 года, узнав, что я в Ереване, тут же примчался на такси и повез меня в Ечмиадзин (18 километров от Еревана) — показать резиденцию главы армянской христианской церкви, католикоса, исторически святое место, такое же, как у нас Троице-Сергиева Лавра, чем все армяне гордятся. Потому и привозят гостей в первую очередь именно сюда, что, побывав здесь, как бы получаешь духовное благословение на дальнейшее знакомство с Арменией.

Эчмиадзин – это не только дворец католикоса с парком, главный кафедральный собор, не только церкви святой Рипсиме и святой Гаянэ и учебные богословские институты и колледжи вокруг, но и целый город вокруг «Лавры» с маленькими улочками, одно-двухэтажными домиками и бесконечными крохотными магазинчиками и кафе. То есть, если кто приезжает в это святое место помолиться о здравии или упокоении близких, поставить свечку, приложиться к святыням, то в городе может и остановиться и отдохнуть.

Конечно, зашли к родственникам (а где у армян их нет?) – Ламаре, сестре Кимы, жены Эдика. Они, как и Эдик, для гостей – все лучшее. Накрыли стол. Муж Ламары Виктор достал с дальней полки редкий коньяк десятилетней выдержки. Крепкий (45 градусов), но удивительно мягкий, так что пьешь и совсем не чувствуешь крепости. Сын Ламары и Виктора — где-то за границей, зарабатывает на семью, а его жена и пятилетняя дочь здесь, у родителей. Присылает деньги, и на них вся семья живет. Так живет сейчас вся Армения – дети, выучившись, уезжают за границу и оттуда обеспечивают семью, потому что, кроме строительства и торговли, в Армении работы нет, большинство предприятий бывшего СССР, как и в России, стоят.

На следующий день Эдик хотел показать мне Матенадаран, главное хранилище древнейших армянских рукописей, но там был выходной. Зато прошлись пешком по проспекту Месропа Маштотца, создавшего еще в IV веке армянский алфавит. Прямой как стрела проспект поднимается прямо к Матенадарану, у входа в который сидит похожий на Карла Маркса каменный Маштотц. Подъем этот как символ духовного восхождения к вершинам знаний. Светлая голова была у продумавшего все это архитектора…

Зашли к Эдику пообедать. Армянский обед – это всегда что-то национальное, почти всегда острое и с баклажанами. Если не аджап-сандал, то долма (голубцы в виноградных листьях), если не долма, то еще что-то. На этот раз Кима, жена Эдика, приготовила икру из зеленых тушеных баклажан, ткемали (кислый острый соус из слив) и тушеную индейку с картошкой. К чаю – бисквит и гата (песочные пирожные с творогом).

Кима – умная армянская жена. То есть обо всем у ней всегда есть свое мнение, но она каждый раз чувствует, когда его можно высказать, а когда лучше промолчать. У них с Эдиком двое детей, дочь Гаянэ и сын Артур, мои троюродные сестра и брат. Артур – экономист, собирается в Иран, будет работать в посольстве советником по экономике. Гаянэ – врач, работает в больнице. Когда у Эдика печет в груди и он начинает задыхаться, она тут же кладет его в больницу на обследование. Когда тебе за 80, свой врач под боком, это успокаивает. С бабушкой и дедушкой живет и старший внук, тоже Эдик, с семьей (с женой и дочкой).

За столом возник интересный разговор. Я спросил, чем сейчас в Армении все живут, за счет чего, если большинство предприятий не работает. Оказывается (многие так считают), власть в стране контролируют олигархи, нахватав собственности еще в 90е годы. И держат все в руках, потому что везде у них свои люди, в том числе и родственники: и в правительстве, и в Думе, и на местах. Все успевают отслеживать, никакую выгоду для себя не упустят. То есть оперативного ума с избытком, а вот ума государственного им не хватает. Может, им и не наплевать на свою Родину Армению, но власть для них важнее. А, чтобы поднимать промышленность и сельское хозяйство…не видно, чтобы они к этому стремились. Тут надо несколько лет подряд вкладывать деньги, не ожидая скорых прибылей. То есть нужен государственный подход, а пока преобладает ситуативный, мелкокапиталистический, то есть с расчетом на скорую прибыль. Да, в магазинах все есть, но это все (кроме овощей и фруктов) привозится из-за границы. Помогает армянская диаспора (объединения армян в разных странах), охватывающая практически весь мир.

На следующее утро я уезжал в Степанаван с автовокзала. 150 км – это 1500 драмм (примерно 150 рублей). Одно дело проехать такое сравнительно небольшое расстояние по Московской области и совсем другое по горам. Четыре часа езды мне показались далеким путешествием в другую страну. И хотя за окном плыли типичные матовые желто-сиреневые армянские пейзажи, как будто сошедшие с полотен Сарьяна, но в дребезжащей маршрутке, сидя на жесткой табуретке, покрытой овчиной, я так напрыгался при каждой встряске машины на горной дороге, что не раз жалел, что не поехал на такси, в мягкой иномарке, с комфортом. Правда, тогда мне поездка обошлась бы в 10 раз дороже. В маршрутке мне еще повезло, что сидящий рядом крестьянин вез с собой два тюка овечьей шерсти, и можно было иногда за них держаться или на них облокачиваться. А то наверняка набил бы себе шишек на разных местах.

Что значит страна перестала жить за счет собственного сельского хозяйства – по дороге встретилось всего несколько пасек с пчелами (а должны быть в каждом селе), изредка попадались отары овец, небольшие, в 30-50 голов, еще реже стада коров, и всего два раза – табуны лошадей. Население Армении, к сожалению, как и в России, постепенно перемещается из деревень и сел в города. Это общемировой процесс, ничего с этим не сделаешь. Чтобы его повернуть, надо менять психологию людей, их мировоззрение. Правда, Армения – не Россия, где немерено жирной плодородной земли, лугов и лесов. Здесь же почва большей частью скудная, сухая, каменистая, зелени вообще мало, потому что на такой земле мало чего приживается. И только за арзрумским или, как его называют теперь, «пушкинским» перевалом пошли заросли кустов, небольшие рощи и сады. Это означало, что мы въехали в район Лори, обладающий более богатыми почвами, и тут до Степанавана уже рукой подать.

Сельский Степанаван таким был и 150 лет назад

Степанаван не кажется городом в полном смысле этого слова. Точнее, город — только в центре, с центральной площадью, рынком, почтамптом, музеем Шаумяна, административным зданием, магазинами, парикмахерскими, гостиницами и каменными (дерева здесь практически нет, строят из камня, кирпича или местного розового пористого туфа) 2-3этажными домами, даже несколькими высотками. А окраины – типичная деревня с узкими улочками, одноэтажными сельскими домиками, утопающими в зелени садов. Но из-за сурового климата (1,5 км над уровнем моря, все-таки горы) растут только яблоки, груши и сливы, которые плодоносят аж в октябре.

Родовой дом, где жил мой прадед, стоял на улице Шаумяна. Спрашиваю: «как ее найти?» у сидящего на лавочке в парке местного жителя, пожилого армянина с печальными глазами (кто-то сказал про армян, что «это самая мудрая и печальная нация»). Его зовут Миша.

«Вот это она и есть.» — улыбается Миша и показывает рукой мимо себя и в свою очередь спрашивает – А кого вы ищете?».

Фамилия моего прадеда собеседнику почти ни о чем не говорит. Арутюн по- армянски «воскресение, возрождение», Арутюнов то же что и Воскресенский. Не очень распространенная фамилия, но и не уникальная. Тем более, что в таких небольших городках, как Степанаван, людей с одной фамилией было много. Другое дело – род занятий. Мой прадед Аракел был шорником, то есть делал ременную упряжь для лошадей: хомуты, седла и так далее, сто лет назад человек в небольшой городе, конечно, известный. Но сейчас прадеда, конечно, уже никто не помнит – тем, кто мог его видеть в 1915 году, в год его смерти, сейчас было бы больше ста лет. Из ныне живущих никого и не осталось. А вот сына его Степана, брата моего деда, часовых дел мастера, жившего здесь до конца сороковых годов, кто-то еще, возможно, помнит или что-то слышал про него от родителей.

Я говорю о прадеде, о дяде Степе, называю нашу фамилию, говорю о нашем доме, мы разговариваем. Оказывается, этой самой улице Шаумяна, о которой мы говорим, идущей от площади и считающейся главной в городе, власти вернули прежнее название – Миллионная (здесь до революции жили в основном богатые люди), но народ по старой памяти упорно продолжает именовать ее по-прежнему – Шаумяна. Переименовывают и другие улицы, например, Джапаридзе – в улицу Вардана Мамиконяна, великого средневекового армянского военачальника. Хотели переименовать и сам Степанаван, но коммунисты, имеющие вес в городе, отстояли старое название. Как когда-то Степан Шаумян при царском режиме проводил тайные сходки, коммунисты Степанавана до сих пор собираются на свои собрания, спорят, устраивают митинги, расклеивают лозунги и листовки. Одно слово «демократия» — никто их теперь не хватает и не сажает, но и государство их теперь не поддерживает, как и популярностью особой среди населения они не пользуются.

А дом «часовщика Степана» Миша знал, оказывается, он совсем рядом, в двухстах метрах. Они похожи, все эти дома на этой улице, как две капли воды – маленькие, одноэтажные, с террасой на улицу и уходящие в глубину, в сторону сада. Я знаю, что в нашем родовом доме сейчас другие хозяева (в 1952 году родственники его продали), но рядом до сих пор живет наш дальний родственник (троюродный брат моего отца) Арам. Мой прадед Аракел в 70е годы XIX века приехал в Степанаван на постоянное жительство не один, а со своим старшим братом Акопом. Решив жить рядом, братья и купили два дома рядом. Так и стали жить и дружили семьями. Из детей Акопа в Степанаване остался сын Ерванд, отец Арама, остальные разъехались. Мой отец Рафаэль в 1986 году, когда был в Ереване, заезжал в Степанаван и останавливался у Арама (Ерванда уже не было в живых).

Арам на пороге своего дома, такого же как наш

Сейчас Араму уже как будто за 70, на пенсии, должен быть дома. Так и есть. Узнав, что я – сын Рафаэля, заулыбался: «Рафик сюда приезжал, целый день у меня был…» Конечно, он не отпустил меня ни в какую гостиницу (там, кстати, номера в сутки стоят от 1500 рублей) и буквально затащил к себе. Сели с ним пить чай. Достал коньяк, сделал яичницу. Потом пошли гулять – Арам показывал мне город. Все предприятия были разрушены землетрясением 1988 года, и их не стали восстанавливать, теперь одни руины.

Спуск к реке Дзорагет был таким же и 100 лет назад

Спустились к реке Дзорагет. Историческая река. В честь ее в Средние века получило свое название знаменитое Ташир-Дзорагетское царство. Сто лет назад речка была кристально чистой. Теперь нет: на дне ржавые железяки, вдоль берегов плавают полиэтиленовые пакеты, автопокрышки, тряпки с бензином, так что вода в цветных разводах. Вот тебе и знаменитая река. Вряд ли на ней сейчас можно проводить этноисторические праздники, как это бывает у нас в России, на реках Великая под Псковом, на Нерли под Владимиром или на Волхове под Старой Ладогой… В Армении туризм, если и развивается, то пока только по освоенным историческим маршрутам: Ереван – Гарни – Ечмиадзин – Двин…Если коснутся туристские планы и этих мест, начнется их обустройство, волей-неволей обратят внимание и на экологию, глядишь, и река Дзорагет снова станет чистой.

Прибыль от туризма могла бы помочь и возрождению местной промышленности и сельского хозяйства, которые сейчас, похоже, в плачевном состоянии. Это заметно по сплошь разрушенным предприятиям и учебным заведениям. Скажем, на месте вот этих развалин был радиозавод, на месте тех – чулочная фабрика, на месте уникального агротехникума-совхоза, где студенты постоянно проходили практику на местной земле, теперь остатки греческих колонн и барочных украшений, поскольку техникум строился как храм науки.

Осматривая окрестности, мы с Арамом остановились, например, около рыжего пятна в зеленом холме. Это залежи местной глины, из которой можно лепить кирпичи и черепицу. Что и делалось здесь с начала 19 века, когда сюда после 1812 года приехал пленный французский офицер (душевный генерал Ицков, начальник А.С.Пушкина собирал под своим крылом пленных французов, чтобы облегчить их участь), у которого во Франции был свой черепичный заводик. Он-то, увидев залежи глины, выходящие на поверхность, и затеял развернуть кирпично-черепичное производство. После крушения социализма и распада СССР, здесь тоже руины.

Временный упадок и в культуре. Дом культуры в городском парке, в котором сто лет назад был самобытный народный театр, теперь в строительных лесах. Его, кажется, переделывают под автомагазин или еще под что-то коммерческое, что должно приносить прибыль. Соседний Дом культуры напротив, через дорогу, поменьше размером, превращен в мебельный салон.

Воспоминания о советской культуре пока еще навевает музей Шаумяна, расположенный прямо в центре города, который одновременно является и краеведческим музеем. Я хотел было поговорить с женщиной-смотрительницей, сидящей в зале возле выставленных предметов, но Арам с раздражением настойчиво тянул меня за руку со словами «о чем с ней разговаривать, кому это интересно, она все равно ничего не знает…» То есть человек не верит, что кого-то здесь что-то может интересовать, что кто-то может задуматься о будущем Степанавана…На все мои вопросы Арам отвечал одно и тоже: «А кого это волнует? Слушай, ну, кому это интересно?»

Уже потом, в Ереване, когда я рассказал Эдику о таком поведении Арама, он, улыбнувшись, высказал свою версию на этот счет: «Понимаешь, у каждого армянина гонор, убеждение, что он прав. Многие сейчас живут не духовными интересами, а самыми обыденными, думают о куске хлеба. Поэтому Араму было тяжело на все твои вопросы отвечать «не знаю». И он от защиты как бы переходил к нападению: «А кого это интересует? Разве кому-то это интересно!» И роли менялись – не он уже не знал то, что ты спрашивал, а именно ты не знал то, что всем и каждому известно – никого это не интересует. А, если бы и ты это знал, не задавал бы дурацких вопросов.» Ну, что тут сделаешь? В чужой монастырь, как говорят, со своим уставом не ходят.

В какой-то степени мне повезло, потому что вечером к Араму пришли друзья: директор местной музыкальной школы величественный Альберт, грустный музыкант-трубач из Еревана Феликс и еще двое – Виктор и Александр, простые работяги, слесарь и грузчик. Раз в месяц они все собираются у Арама на шашлыки, пьют водку, разговаривают. Как выяснилось, у всех дети уехали на заработки, кто – в Москву, кто – в Калугу, кто – в Зеленоград, а кто – за границу. И кто устроился хорошо, помогает родителям. Это сто лет назад, во времена Аракела, когда ездили по грунтовым дорогам верхом на лошадях, арбах, бричках или экипажах (в Грузии и Армении их называли «фаэтонами»), заграница была далеко, тем более Москва, до которой было страшно далеко, три с лишним тысячи километров. Надо было ехать месяц и больше. Даже письма шли неделями. А сейчас 2,5 часа лету на самолете, а по мобильнику можно позвонить кому угодно хоть на другой конец Земли.

Поразительно, но когда мы с Арамом ходили в магазин за продуктами и я разговорился с продавцом арбузов, тот сказал мне, что его сын в Москве работает продавцом на тушинском вещевом рынке, то есть две остановки на метро от моего дома! Насколько мир стал тесен…

Арам с друзьями поднимают тост за всех родственников

А Арам и его друзья готовили мангал, нанизывали на шампуры помидоры, баклажаны, лук, мясо. Потом произносили тосты, пили, ели. Говорили о своих детях, об их семьях, их проблемах. Видимо, потому что в собственной жизни не видели ничего нового или заслуживающего внимания. Мол, что тут, в этом забытом Богом захолустье, может быть нового? Правда, когда я стал спрашивать о местных достопримечательностях, а Арам снова начал раздраженно вскрикивать «а кого это волнует, кому это интересно?», Альберт вспомнил историю про того самого пленного француза, затеявшего черепичное производство, а Феликс сказал, что у него есть знакомый краевед и взял у меня визитку – мол, как что-то узнает, напишет.

Вечером, когда стемнело, гости ушли, родовой дом осматривать было уже поздно, и Арам мне стал показывать спутниковую «тарелку» (ему ее поставили за 120 долларов, без абонентной платы) и несколько десятков зарубежных и отечественных каналов, которые ловятся через спутник (в основном — боевики, спорт, мода, эротика), местные каналы на армянском языке.
Зато следующий день можно было посвятить главной цели моего путешествия в Армению — осмотру родового дома. Ему лет 150, не меньше, наверное, столько же, сколько и соседнему. Они действительно похожи, эти два дома, как два брата – одна и та же терраса, выходящая на улицу, идущие в глубину сада комнаты, и как продолжение дома, всякие хозяйственные постройки. Братья так и хотели, видимо, всю жизнь жить рядом, дружить семьями.

Вход в наш родовой дом

И вот он, сам, наш родовой дом. Сейчас там никого. Люди, купившие его у наших родственников в 1952 году, вначале тут жили, потом дом перешел к их детям, которые переехали в Ереван, а сюда лишь приезжали наездами. Последние несколько лет даже не приезжают, так что Араму (они оставили ему ключи) приходится следить за домом и садом. Арам открыл калитку, и оставил меня наедине с моим родовым родом.

Никакого ощущения ветхости. Правда, черепичную крышу, возможно перекрывали. Но могли и не перекрывать – черепица может и 300 лет лежать и ничего ей не сделается. Слева внизу, у самого фундамента – трещина, видимо, с 1988 года, когда было землетрясение, часть зданий в Степанаване была разрушена. А дом устоял. Удивительно! Возможно, именно духовное единство семьи и укрепило дом настолько, что он выстоял во время подземных толчков. У дома тоже есть душа, как и у человека. Не случайно говорят, что если из дома уезжают люди, он вскоре умирает и начинает быстро разрушаться.

А семья наша была не просто дружная, это был единый организм. Как мне рассказывала Арменуи, все друг о друге заботились, даже став взрослыми, друг другу помогали, материально и духовно. Братья и сестры, женившись и выйдя замуж, постоянно встречались. Кто из сестер умел шить, обшивал других. Кто из братьев осваивал новое ремесло, например, ремонт часов, то учил ему других. Если кто-то обедал, обязательно у него обедал кто-то из сестер или братьев. Все жили друг для друга. Настолько, что чья-то беда – моя беда. Так, когда после многих лет стало ясно, что одна из сестер Такуи, не сможет иметь детей, и это было такой трагедией для нее, что даже руки на себя хотела наложить, ее сестра Лида, мама Арменуи, отдала Такуи своего сына Эдика. Тот вырос в новой семье и долгое время даже не догадывался, что Такуи ему не родная мать.

Чувство долга в нашем роду было не какой-то там высокой истиной, понимая которую человек заставляет себя что-то делать, но частью души, сердца, того, что не осмысливается и не обсуждается, а просто делается, потому что это кому-то нужно. Так жили взрослые, а дети, глядя на них, это усваивали, как неписаное правило жизни. Почему, например, в 1915 году, когда начался геноцид, Аракел отправил семью в Ростов на Дону к родственникам, а сам, несмотря на свои 75 лет, пошел в ополчение? Да потому что и не представлял себе, как может быть иначе.

И было еще в нашем роду некое равновесие, которое все поддерживали. Когда что-то было не в порядке, энергия рода концентрировалась на решении проблемы. Так, когда мой дед Армен, уйдя в 1915 году на войну, вскоре попал в плен, то его брат Степан в 1918 году поехал его искать. Деньги зарабатывал на ходу, открывая там, где останавливался, часовую мастерскую, благо все инструменты — в дорожном чемоданчике. Так, остановившись в Молдавии, он купил постоялый двор (маленькую домашнюю гостиницу) и в ней тоже открыл часовую мастерскую. Слухами земля полнится – пока он искал брата, Армен, освободившись из плена, нашел его сам. Степан так был счастлив увидеть его живым, что подарил все имущество молдавским друзьям (а у него везде заводились друзья, врагов не было, всем он помогал, давал в долг), простил всем, кто ему был должен, и вместе с обретенным братом заспешил домой, в Степанаван. Местные потом вспоминали Степана: «это тот самый армянин, который, уезжая, всем все раздавал…»

Но энергия рода концентрировалась (впрочем, почему концентрировалась, концентрируется!) не только на решении проблем. Думаю, что и в проявлении тех или иных способностей, того или иного таланта. Мой дед Армен, например, в юности увлекся велосипедом, новым тогда видом спорта. И, видимо, такие сразу проявил способности, что то ли спортивное общество, то ли меценаты купили ему велосипед и форму, что было в то время совсем недешево и полагалось только перспективным спортсменам. Он стал одним из лучших гонщиков на Кавказе, участвовал в российских велопробегах, например, пробеге Ереван-Тбилиси-Нальчик-Ставрополь-Ростов-на-Дону, позже и в международных пробегах, например, в пробеге Россия-Германия-Австрия-Турция-Бельгия-Румыния и мечтал совершить велопробег вокруг света по примеру знаменитого русского спортсмена Онисима Панкратова. И, если б не война, наверняка бы осуществил эту свою мечту…

Любовь к велосипеду сделала моего деда знаменитым

Спортсмен, мечта, ну и что? Мало ли людей спортом занимаются и еще больше мечтают? Однако все зависит от силы, от энергии, от глубины. Мечта – это выход этой силы и энергии. И, видимо, таковы они были у моего деда, что меняли психологию людей. А иначе как объяснить, что, попав в плен к немцам, Армен вскоре обрел там друзей и даже подруг, получил режим свободного передвижения, а потом (еще до конца войны) и вовсе освободился. Может быть, он нашел там, среди немцев своих бывших соперников по велоспорту, может, по принадлежности к элитному спорту был определен в спортроту, сейчас уже это трудно выяснить, но допустить, что такое могло быть, почему бы нет? Спорт поднимает человека над агрессией (не случайно в Древней Греции во время Олимпиад прекращались все войны), пробуждает высокие чувства: справедливости, благородства, великодушия. А потом брат Армена Степан, который нашел его в Молдавии, назвал своего сына Людвигом в честь немца, ставшего Армену другом и много сделавшего, чтобы он освободился из плена и вернулся домой…И за этим за всем тоже стоит энергия рода.

На этой террасе собирались все по вечерам

Я смотрю на террасу нашего родового дома и удивляюсь: насколько же она похожа на террасу квартиры в Тбилиси, куда потом все переехали, когда продали дом в Степанаван. Как будто одна и та же терраса переместилась из Степанаван в Тбилиси и ожила там! Как будто бы для того, чтобы точно так же как здесь, потом там, в Тбилиси, на террасе так же точно играли в нарды, в карты, в лото, обедали, разговаривали, смотрели на улицу…Конечно, все объясняется проще – дядя Степа (1887-1960), к которому после смерти Аракела постепенно как бы перешло старшинство в роду, а также заботы обо всех, когда выбирал в Тбилиси новое место для жилья, возможно, именно по похожести террасы и выбрал новое жилье в Тбилиси…Но вот так и осуществляются духовные связи между поколениями – через сознание людей. Образы вещей и предметов, запечатлевшиеся в памяти детей или внуков, их же усилиями обретают те же формы и тем самым держат невидимую основу рода, как бы его каркас, потому что передаются из поколения в поколения.

Сад до сих пор поражает густой роскошью

А вот огромный сад из Степанаван в Тбилиси, к сожалению, перенести не удалось, потому что в городе мало места для садов. Здесь, в Степанаван, он был огромный, уходил далеко вглубь двора, пересекаемый пополам ручьем, который детям казался целой рекой, этакая своя маленькая река Дзорагет, с камушками, рыбками-мальками и нависающими над водой яблонями и грушами, так что можно было раскинуться на их ветвях прямо над водой. Как на летней фотографии 1946 года, названной в шутку «Русалки» (на ней ставшие подругами — моя мама, когда, будучи уже женой отца, впервые приехала в Степанаван, и Эмма, его двоюрдная сестра). Иду по саду и вижу, какой он густой и роскошный, целый зеленый мир растений, до 1946 года — целая зеленая вселенная. Почему до 1946, потому что, как рассказал Арам, в конце 1946 ого года две третьих участка за ручьем местные власти просто отобрали.

«Русалки» на ветвях. Август 1946 г.

В дом я войти не могу, он все-таки чужой, но я подхожу к окнам террасы и, прижавшись лбом к стеклам, всматриваюсь вглубь дома. Какой простор, какие большие длинные комнаты, сколько места! Даже и для часовой мастерской, которая была в передней комнате, окно которой выходило на террасу. Летом, оно, видимо, было открыто, и с улицы можно было видеть дядю Степу в белой куртке, нарукавниках и моноклем в глазу, чтобы рассматривать мелкие детали часов. Его лицо я не то чтобы помню хорошо, но оно почему-то в любой момент, стоит мне только вспомнить его, возникает перед глазами, как будто он только что был и отошел на минуточку. Интересно, в этот момент, когда я его вот так отчетливо вижу, видит ли он меня…

Сквозь балконное стекло я смотрю на комнаты дома

Память о нас – это продолжение нас во времени, это степень нашего участия в чужих делах, это наша бескорыстная помощь другим, наше участие, сочувствие, сопереживание. Если кто-то больше всех и заботился о других, делал все что мог для других прежде чем для себя, то это дядя Степа. Может быть, и мой прадед Аракел был такой, да, наверное, родовые черты-то передаются, но я родился через 35 лет после смерти прадеда. А дядю Степу я знаю, я его хорошо помню.

Я присаживаюсь на перилла террасы и, глядя на темные окна нашего родового дома, за которыми когда-то была жизнь, тихо плачу. Вода, слезы – это связь, канал информации, соединение с прошлым и будущим. Я плачу и думаю. Я мысленно иду вдоль ствола нашего родового древа, назад, в прошлое, и мгновенно переношусь в наше время. Когда можно обозреть сразу пять поколений, видишь общую картину и начинаешь догадываться, как идет жизнь.

Когда кто переехал в Ереван, кто — в Тбилиси, у всех появились свои семьи, в Тбилиси дом дяди Степы был главным, у него все стали собираться. У него всегда останавливались родственники, приезжавшие из деревень или других городов. Именно он вставал чуть свет и шел за свежим хлебом, маслом, белым сыром. Чтобы к чаю в доме всегда были белый свежий хлеб, масло и сыр. Это был обряд, азбука вечных истин, слишком простых, чтобы их ценить и им удивляться. Как посадить дерево. Кто этому удивляется? И только потом, когда человека не стало, мы можем вспомнить, что это он его посадил. А можем и не вспомнить.

Пять поколений уже растет родовое древо Аракела и Мариам, моего прадеда и прабабушки. И можно как бы сверху увидеть, что мы все делали, какими частями этого древа мы все, несколько поколений древа, были.

Первое поколение – Аракел и Мариам. Они приехали в Степанаван, чтобы жить здесь и никуда уже не уезжать. Простые, погруженные в жизнь люди, но знавшие главные истины: надо осесть где-то на одном месте, создать семью, иметь дело, которое позволяет всех кормить. Тому, что умею я, научу детей. Надо учиться, учись здесь – вот как понимали они учебу. Идеал: где родился, там и пригодился. Это было близко к оси координат начинающегося рода и экологично, потому что нет бесполезных перемещений в поисках лучшего, но все на одном месте, не вширь, а вглубь. И в то же время кроме сада и огорода при доме у них уже не было обширной крестьянской земли для посевов, на которой они могли бы трудиться и выращивать продукты. Аракел был шорник и сапожник, а Мариам – домашняя хозяйка.

Второе поколение – восемь их детей: Софья, Ованес, Сатеник, Такуи, Степан, Гоар, Лида и Армен, мой дед. Родители хотели иметь родовой дом, а у детей уже не было такой сильной привязки к нему. Может быть, если б не геноцид 1915 года, не бегство всех жителей Степанаван, не смерть отца, может, никто никуда бы и не уезжал. А так, после смерти отца все переехали в начале в Ростов, а потом в Тбилиси, женились, повыходили замуж, пошли учиться, работать. И хотя собирались в семье дяди Степы, но жили уже все в разных местах. Это был большой город, жизнь усложнилась, появилось много соблазнов, главной мыслью и ценностью стало желание учиться, на что родители и стали нацеливать своих детей, причем, на учебу в Москве. И у этого поколения тоже не было своей земли, и никто уже ничего не производил, кто работал чиновником, кто — бухгалтером, кто — учителем, кто – часовщиком, кто – служащим…

Третье поколение – 20 внуков Аракела и Мариам, большая часть из них уже родились в городе. Среди них и мой отец — Рафаэль (1923 – 1994). Они учились в Ростове и в Тбилиси, а стремились в Москву. И часть их переехало в Москву. Основным местом встреч всех наших родственников в Москве, стали Черемушки, на улице Гримау, в семье Эммы (1922 – 1998), дочери дяди Степы. Это поколение было уже целиком городским, без земли.

Четвертое поколение – более 30 правнуков, в том числе и я. География обитания охватила уже весь мир, Степа, сын Эммы, уехал в США, а за ним и родители, кто-то – в другие страны. Место, где можно было бы постоянно собираться всем потомкам, уже не существует. Но в этом поколении уже появилось осознание ценности рода, родовой памяти, родовых связей, необходимости иметь родовой дом, где можно было бы всем собираться и поддерживать традиции. Я, например, уже не только об этом думаю, но и разговариваю об этом с другими и нахожу понимание. Видимо, только на таком расстоянии от истоков – в 100 – 120 лет – и начинаешь понимать истинные ценности жизни.

Пятое поколение – а это более 40 праправнуков, в том числе и моя дочь Инна. На нем, возможно, и начнется обратное движение к оси координат. И уже на другом уровне, с компьютером, Интернетом, со всеми знаниями нашего времени и всеми соблазнами цивилизованного мира, из-за которых человек вообще может отказаться от семьи и традиционных ценностей. И в то же время с пониманием, что Земля уже не выдерживает неуемных желаний человека (его интересов, поисков, перемещений), каждое из которых требует много энергии. Ехать, лететь, ломать и строить новое – все это требует энергии. У моего прадеда и прабабушки были один парадный костюм и одно парадное платье на всю жизнь и по две-три пары башмаков. Сейчас у каждого шкафы одежды и обуви и тысячи самых разных предметов в доме…И полно всякой домашней электро и радиотехники, которая постоянно обновляется. То же и с человечеством.

Видимо, так и развивается цивилизация – от нуля к бесконечности, то есть от аскетизма к гедонизму, от минимума потребностей и желаний к радуге желаний и возможностей, как количество телепрограмм, когда уже можно все забросить и только щелкать пультом, просматривая разные каналы…Обилие желаний и возможностей и губит мир. Так погиб Древний Рим…А потом все опять начинается с нуля…

Это схема развития жизни. Мы дошли до предела и находимся на краю пропасти. И, если мы не обуздаем свою жажду преобретательства, свою познавательность и свои желания, мы погибнем. Чтобы качающийся маятник наших желаний, от сдержанности к безудержности, качнулся обратно к оси координат, надо, чтобы уже мои дети, то есть пятое поколение, стало жить идеей родового дома, своей земли, на которой можно жить в гармонии с природой…

Говорят: «Если в доме долго никто не живет, он или разрушается или ждет новых хозяев.» Наш родовой дом пока не разрушается, значит ждет новых хозяев? Если так, то все просто – нам, всем родственникам, надо сбрасываться и выкупать наш родовой дом. Нас всех уже больше ста человек. Кто-то из пожилых людей наверняка захочет здесь поселиться постоянно. А остальные будут приезжать в гости, привозить сюда своих детей, внуков…

С этой мыслью – выкупить наш родовой дом – я покидал Степанаван. Как мир начинался с Адама и Евы, а потом, после Потопа – с семьи Ноя, так и здесь, если люди начнут выкупать свои родовые дома и возвращаться на землю своих предков, заработают коридоры времени, прошлое соединится с будущим через настоящее, то есть через нас.

Мы сетуем, что мир теряет духовность. А что такое духовность? Это когда все наработанное предыдущими поколениями живет в нас, живет, как память, как традиции, обычаи. И, если род разбрасывает по всей земле, как он может оставаться родом? Хотя бы наши мысли должны иметь пристань, куда они могут приставать…

Герман Арутюнов.

Москва – Ереван – Степанаван — Москва