Герман Арутюнов: Глава VI. «Часослов бытия. Духовные камертоны. Русь из раскопа.»

Старая Ладога — маленький (чуть больше двух тысяч жителей) городок Новгородской области на берегу реки Волхов, немного южнее Ладожского озера. Почти поселок или большая деревня, о которой многие просто не знают. Между тем отсюда пошла Русь, здесь сел Рюрик, первый князь русского государства, положивший начало династии. Только в памяти у нас со школы Ладога никак не остается, больше запоминаются Новгород и Киев. Так бывает и с людьми — вот человек велик, многие через него дорогу в жизнь обретают, а сам он незаметен. Тайное величие…

Чтобы приехать сюда, не нужны никакие причины. Как паломничество к святым местам. Разве мы решаемся на это из-за чего-то? Нет, что-то само зреет внут­ ри, и вдруг осознаешь: надо ехать. Хотя внешних событий на Старой Ладоге, и примечательных и просто сенсационных, происходит предостаточно. Недавнее, например, сообщение в прессе о том, что найдена, наконец, могила Рюрика. На что мой знакомый археолог, всю жизнь изучавший древние славянские курганы, усмехнулся:

«Да если б даже и нашли, как бы узнали, что это Рюрик или вещий Олег? Ведь в IX веке славяне сжигали умерших, причем основательно, до пепла. Сотни курганов уже раскопано, а толку? Хотя сейчас криминалисты даже из пепла, говорят, извлекают информацию… Что же, съезди, посмотри…»

Курган вещего Олега

Ладога в IX веке представляла собой крупный северный город-полис — центр международной торговли. И вот, представьте, на этот торговый центр постоянно нападают бандиты (варяги): убивают людей, уводят в плен, разрушают все, что построено, забирают имущество, на оставшихся накладывают дань. Что делать? Самое разумное (поскольку варяги —- воины-профессионалы) — договориться с кем-нибудь из тех же варягов, достаточно разумным и авторитетным, о защите от своих же. Бандит, разбойник, ставший защитником, в новой для себя роли начинает меняться морально, уже тяготея вместо хаоса к порядку. Это отчасти объясняет, как Рюрик стал первым русским князем. Постепенное повсеместное превращение бандитов в охранников и привело к исчезновению варягов как явления — они незаметно растворялись в местном этносе, сливаясь с вобравшим их народом.

Старой Ладогу стали называть после 1704 года, когда Петр I заложил Новую Ладогу у самого Ладожскою озера. Каждый год раскопок здесь открывает новые страницы истории. Год основания Ладоги, например, до недавнего времени отмерялся «Повестью временных лет»: «В лето 6379 (то есть 862 года)… срубиша город Ладогу. И седе старейший в Ладозе Рюрик». А оказалось, что Ладога по меньшей мере лет на сто старше. Считали, что Ладога IX века — варяжский город, а оказалось, что славяне пришли в эти места раньше; в начале VIII века здесь встала славянская крепость Любша, которую на изгибе Волхова, на горке, раскопал три года назад наш российский ар­хеолог Евгений Рябинин.

Вся долетописная история Руси фактически сохранилась только здесь, на Ста­ рой Ладоге. Почему? Как ни странно, благодаря утрате ею политическою статуса центра государства после 870 года, когда Рюрик из Ладоги пере­ ехал в Новгород и промышленной деятельностью людей здесь не были разрушены культурные слои. Как говорят, нет худа без добра…

… Мурманский поезд довозит до Волховстроя, а дальше из этого районного центра в Старую Ладогу только один путь — на местном автобусе-экспрессе. Необычен именно этот, автобусный отрезок пути, хотя длится он всего 15—20 минут. Потому что идет вдоль реки Волхов — начала знаменитого пути из варяг в греки, как бы вспять времени, из XX века — в X, IX, VIII века. Это подтверждается и воочию — в самом центре Старой Ладога на рекламном столбе возле автобусной остановки в глаза бросается дата основания города — 753 год.

Волхов и через 1000 лет такой же, течет себе сквозь время

И здесь действительно как бы другое время. Таким же, наверное, спокойным и величавым, как и 100, и 500, и 1000 лет назад, был Волхов. В памяти всплывает фраза арабского писателя X века Ибн Даста: «Река — это жизнь, которая течет сквозь время». Здесь, на Ладоге, эти сло­ ва обретают новый смысл — вдоль реки концентрируется жизнь людей и застыва­ ет, как кольца у дерева.А с другой стороны, изгибаясь, делая повороты любая река набирает энергию.

В каждой дуге Волхов набирает энергию

Или подобное впечатление мне навеяли раннее утро, сонная еще река, тихие, пока без людей, улочки, утонувшие в зелени дома? Будь это промышленный город, уже что-нибудь поблизости бы пыхтело, звенело, шелес­тело и шаркало. А здесь хрупкая, как жизнь, тишина. И происходит чудо. Маленький прудик у самой Ладожской крепости передает какое-то движение, хотя сразу я ничего не различаю. Но тут же вижу: голова разрезает воду и хвост в виде руля. У самого берега — нырок… и никого. Видимо, нутрия — норы у нее обычно под самым берегом.

А на реке ни ряби, ни гребешка. И на этом зеркале воды почти у другого берега лодка с тремя пацанами. Свесив ноги в воду, сидят с удочками, о чем-то не­ громко переговариваются. Разобрать слова трудно, но в этом и прелесть — как будто из тех далеких времен идут эти голоса. Понятность слов, их современность убили бы это ощущение вечности. А так — интонация, она же и 1000 лет назад была такой же… Похо­жесть — это коридор сквозь вре­мя, та же частота, канал связи.

Но нет, все изменяет крик «Подсе-ка-ай!» одного из мальчишек. И тут же, как по цепочке, где-то рядом завыли два кота. Ну, конечно, вон они, друг против друга, спины дугой, трубой хвосты… И завершает общий звук тонким криком чайка, плывущая над головой на пойманном теплом потоке воздуха. То есть тишина нарушилась, но и в этих звуках некое единство, некая взаимосвязь. Это мир здесь как бы виден и слышен во все стороны, наверное, так же, как и 1200 лет назад.

Город постепенно оживает, открывается музей-заповедник, я вхожу, и моим гидом становится заместитель директора по науке Надежда Ильинична Милютенко. Мы стоим на месте бывшего ладожского городища. Все заросло травой, но ориентир — фундамент церкви святого Клемента, построенной в XII веке и, к сожалению, не сохранившейся.

«Откуда взялась цифра 753? —повторяет мой вопрос Н. Милютенко. — Именно здесь, на земляном городище, в 70-е годы ХХ века археолог Евгений Рябинин откопал кузницу с двумя десятками уникально (хоть сейчас в работу) сохранившимися металлическими инструментами. Дендроанализ бревна из этой мастерской и дал 753 год. Инструменты сверхценные, одни только клещи-тиски — целое состояние. Мастер, видимо, этот набор всю жизнь со­ бирал, а может, и не он один. Имел дело и со сталью, о чем говорят наконечники стрел, и с цветными металлами (следы бронзовых шлаков). И конечно, если б переезжал или спасался бегством, инструменты в первую очередь взял бы с собой как главную ценность. Не успел — все осталось. Значит, городище подверглось внезапному на­ падению, хозяин погиб, мастерская сгорела. Кто был мастер? Может быть, сканди­ нав? Об их присутствии здесь говорят Варяжская улица, кстати, самая древняя на Руси, могильник Плакун на дру­гом берегу Волхова — место массовых захоронений скандинавских воинов, которых, судя по заклепкам, клали в ладьи и сжигали вместе с ними прямо на берегу.

Варяжская улица – самая старая на Руси

Там же, видите, сопки-курганы. В одной из таких сопок был найден наборный пояс, который и нашу сравнительно недавнюю ладожскую хронологию (753 год) разбива­ ет. Потому что это неволинский финно-угорский пояс из Приуралья. Эти пояса были только до 700 года, позже у нас они не встречаются. А теперь, когда на мысу, где Волхов делает поворот, Рябинин открыл крепость Любшу и раскопал халинскую накладку, тоже из Приуралья, но еще старше неволинской, стало ясно, что славяне поселились тут раньше скандинавов. А каменные конструкции Любши? Ничего подобного ни в то время, ни позже мы не знаем ни у финно-угров, ни у скандинавов. Каменное строительство в Скандинавии начинается только в XI веке…

Почему для нас так важна Ладога и все эти находки, которые открывают археоло­ги? Мы узнаем, откуда наши предки, что они смогли сделать в тех трудных услови­ях, в которых жили. Это вырабатывает исторический оптимизм, если хотите, национальную гордость. Ведь у славян не было не только привычных нам электричества, водопровода и канализации, но даже дымоходов (просто отверстие в потолке, и все!). А мы легко произносим: «раз нет канализа­ции, то нет и цивилизации.»

Но какие красивые вещи создавали эти люди в то время. Как изящно сделан и каким украшен орнаментом не кинжал для князя, а простой бытовой нож. Если мы находим обувь, то тщательно сделанную, добротную, красивую, зачастую с вышивкой. Какой технологией производства металла они уже владели, если делали самозатачивающиеся лез­вия из пакетной стали! Сваривали три полоски стали, сильноуглеродистую в середи­ну, слабоуглеродистые — по бокам. А ведь полоски, имеющие разную температуру плавления, надо было сварить. Края, естественно, стачивались быстрее, а центральная часть заострялась!

То есть наши предки, живя в трудных условиях, поднимались вверх. И народы перенимали друг у друга все лучшее. Не пришло же в голову славянам, пришедшим сюда в начале VIII века, засесть в землян­ках, как угро-финны… Они поставили кре­пость на реке Любша, строили избы. И сканди­навам, у которых искусство обработки ме­талла было выше, чем у славян, не вздума­лось забыть свои технологии и работать менее совершенными орудиями, какие здесь были. Наоборот, славяне усвоили скандинавские технологии, а скандинавы, в свою очередь, усвоив строительную технику сла­вян, возвели Ладожскую крепость. И вот через все эти открытия в нас вместе с уважением подсознательно входит стремление двигаться, стремиться так же, как они, вверх. Это актуально именно сейчас, когда в обществе идут обратные процессы..».

Время в таком интересном разговоре летит убийственно быстро. Надежде Ильиничне Милютенко пора уходить — в музее дел всегда хватает. Но о проблемах нельзя было не сказать. О том, например, что народ здесь сейчас занят элементарным выживанием, в том числе и учителя и краеведы. Хотя в относительно благополучный советский пери­ од, конечно, были энтузиасты, разные кружки и при музее и при школах, разумеется, все бес­ платные. Интерес к истории Отечества,считает Надежда Ильинична, нужно воспитывать с детства, а краеведение ни в одной школе до сих пор не является основным предметом…

97 процентов территории еще не исследовано археологами

Наука требует не останавливать исследования, тем более, что археологами освоено здесь всего лишь 2—3 процента территории. А реальность в том, что археологическая экспедиция Санкт-Петербургского института материальной культуры РАН, возглавляемая академиком А. Кирпичниковым, копает на ладожском городи­ще только в июле — на большее нет денег (из тех, что выделяет на археологию и ре­ставрацию администрация Ленинградской области). Почти все лето ведет раскопки на Любше группа Е. Рябинина, но это уже на деньги, которые дает не государство, а сочувствующие: политики, бизнесмены, деятели искусства, простые люди самых разных профессий. Кто-то помогает если не деньгами, то своим бескорыстным трудом.

«Вам надо обязательно побывать в Любше, на раскопе, увидеть Рябинина, —на прощанье посоветовала Н. Милютенко, — не пожалеете. Утром приходите к общежитию, ребята возьмут вас с собой.»

Наутро обычная плоскодонка, вместив в себя рябининский археологический отряд, включая и меня, пересекла Волхов. Отряд — это звучит, пожалуй, слишком громко. Сегодня вместе с Евгением Александровичем Рябининым это реставратор Ирина Воинова, историк Антон Добошинский, журналист Игорь Бедеров, студентка Даша Ефимова и старшеклассник Никита Воинов, сын Ирины.

Что меня сразу удивило, так это скромность, незаметность Рябинина. «Гордость Ладоги», как его назвали авторы фильма «Первая столица», — доктор наук, автор пяти книг, раскопавший более 600 сопок-курганов по всему Малому Северу, на ладожском городище — три уникальные ремесленные мастерские, а теперь на другом берегу — крепость Любшу, первую каменную крепость Руси, он далек от величия, достойного его заслуг. Дело даже не в простоте одежды — куртке, джинсах, кроссовках, кепочке. Как начальника, перед которым трепещут, его как бы здесь нет. Но все его команды выполняются беспрекословно.

Сойдя на берег, мы пешком отправляемся в двухкилометровый путь до Любши, где заложен раскоп. Мне, правда, грезилось, что мы доберемся туда «морем», то есть хоть кусочек, но пройдем путем норманнов, как на знаменитой картине Н. Рериха «Заморские гости», где прямо на нас плывет их красочно зловещий драккар. В этой картине есть своя аномалия, своя тайна. Ведь Николай Рерих, побывав в 1899 году в Старой Ладоге, не мог видеть крепость Любшу — она тогда была под землей, под частоколом деревьев и усадьбой князей Шаховских. А он нарисовал ее на горке, там, где Волхов делает поворот. Прозрение?

Н.Рерих «Заморские гости»

Но мы идем не водным, а сухопутным путем — так быстрее. И вот, наконец, раскоп. Что он собой представляет и кто что в нем делает? Это площадка на горке, примерно метров 30— 40 в длину и столько же в ширину, в окружении деревьев. Несколько «канав» (пусть меня простят археологи), где все культурные слои видны в разрезе. Бросается в глаза, — большой камень на дне раскопан­ ной площадки.

Каждое утро в раскопе начинается с плана работ

«Камень-наковальня, — поясняет Антон,— металлоискатель над ним звенит как су­масшедший, потому что частицы металла (крица) въелись в камень за годы работы. Здесь, внутри крепости, видимо, была ремеслен­ная мастерская с кузней. Будь она рядом, в посаде, не успели бы эвакуировать в случае нападения. Литье и ковка — большая статья дохода в то время, металлические изделия ценились очень дорого, поэтому мас­терская внутри.»

Металлоискатель находит крицу на камне наковальни

Все распределились по своим местам, у каждого свой участок. Наивно было бы ожидать находки как из рога изобилия — день на день не приходится. Но при мне Даша нашла наконечник стрелы, который торчал в стене. Как будто бы скандинавс­кий. О чем это говорит? О неметкости на­падавших? Скорее о том, что стрельба велась с воды, со скандинавского корабля-драккара, рас­ качивавшегося на волнах. А крепость была разрушена, иначе стрелы бы в стене не торчали.

Такие наконечники стрел торчали в крепостной стене

Даша кропотливо отсеивает эпохи

Выключив металлоискатель, к нашему с Дашей обсуждению находки подключается Антон:

«И славяне и скандинавы сидели здесь рядом: первые — на Любше, вторые — в Ладоге. Но славяне как бы контролировали ворота на пути из варяг в греки — кто привратник, тот и диктует. Скандинавам, естественно, это не нравилось. И они сме­ли крепостцу. Возможно, это сделал Рюрик, прекратив междоусобицу. А если гло­бально, то долгое время шли споры между норманистами и славянистами о том, как формировалось русское государство, кто здесь был, славяне или скандинавы. В ре­зультате Рябинин нашел и тех и других: в семидесятых годах на ладожском городище — скандинавов, а сейчас на Любше — славян. И спор фактически прекращен — были и те и другие…»

Я слушаю Дашу и Антона и всматрива­юсь в вертикальную стену раскопа, раз­ рез стены площадью примерно 5-6 квад­ратных метров. Каждый сантиметр тут можно изучать с микроскопом и делать открытия.

Скажем, вот серый слой толщиной сантиметра три, что это такое? Оказывается, рыбья чешуя. Обыкновенная, блекло-серебристая, почти серая. Потереть пальцем, и вот они, три чешуйки, соскользнули на ладонь. Как будто от обычной рыбы, только высохли. Но чешуйкам этим 1300 лет! Это «рыбоеды», как называют археологи живших здесь до славян угро-финнов. Жили в землянках, охотились, рыбачили и ничего примечательно­ го после себя не оста­ вили, за исключением отдельных украшений да вот этой рыбьей чешуи. Но ладони от этих трех чешуек тепло, как будто приобщаешься к потоку жизни, в котором ты сам — тоже какая-то его часть, какое-то мгновение. И без них, без этих угро-финнов, без их жизни в VI—VII веках не было бы и нас, потому что поток один, другого не дано, и каждый миг держит его непрерывность.

Мне повезло, потому что Ирина Лео­нидовна Воинова — реставратор, работа­ ет больше на храмах и не каждый день ездит в раскоп. Но внешний облик крепо­стей тоже ее епархия. Она приехала. И здесь именно она может сказать, как выглядела Любшанская крепость.

Такой была Любша в VIII веке

«Складывается впечатление?» — спра­шиваю ее.

«Топографически, сами можете видеть,—говорит она,— ситуация классическая: большая река (Волхов), в нее впадает маленькая (Любша) и на мысу крепость-городище. С наклонной стороны, наиболее удобной для нападения, устроен вал подковообразной формы. Человеку свойственно всегда искать оптимальный вариант.

Этот зримый, более поздний вал, насы­панный поверх первоначального, выложен слоями и говорит о другом, более высоком уровне понимания, других конструктивных приемах. Чтобы вал не осыпался, его надо укреплять, потому что глиняные насыпи долго не удержатся. Вот строители и укрепили вал подпорными каменными стенками внизу и повыше. На основании вала были деревянные конструкции, обеспечившие равномерную осадку насыпи и кладки. Мы можем это сравнить с южными городищами. Там своя строительная техника, свой материал, но принципы устройства насыпных конструкций сходны…

Общая площадь крепости примерно 1500 квадратных метров, длина вала 70—100 метров. По верху вала шла горизонтальная площадка метра три шириной и рубленые конструкции-клети, пустые, а. может, заполненные песком или камнем. Сверху — бруствер и что-то вроде боевого хода. В об­щем, классический вариант — простейшая форма защитных сооружений, в Средней Европе их реконструируют.

Но мы все-таки пока многого еще не знаем. Ведь была усадьба Шеховских, а до нее строения XIV—XV веков. Во время войны тут стоял госпиталь, рыли ямы, чтобы мусор убирать. У Шеховских был сад, значит, сажали де­ ревья, тоже копали. Что-то уже безвозвратно утеряно: раз конструкции крепости начинаются зачастую прямо под дерном, то, естественно, что в некоторых местах они были разрушены. То есть, чтобы точ­ но определить облик крепости, нужно вскрывать все городище (и крепость и по­ сад) и разбираться что где… Сейчас толь­ ко предположения, а для деталей нужна полная реконструкция…»

Несмотря на такое подробное описание вала, мне все-таки трудно представить, как выглядела крепость Любша. Но без деталей и люди все похожи друг на друга. А на Любше последние детали прояснятся только тогда, когда археологи докопаются до материка, до фундамента. А это будет еще не скоро. Что-то постоянно дают и находки внутри крепости.

Е.А.Рябинин на раскопе Любши

«Что именно?» — задаю вопрос уже Евгению Александровичу Рябинину.

«Видимо, были какие-то наземные по­ стройки, — говорит он. — Но о них мы судим не по прямым свидетельствам (их нет), а по косвенным. Например, по скоплению шлаков. Значит, были горн и мастерская. Найдена целая серия бронзовых слитков, тигли. А несколько дней назад я разгляды­ вал остатки шлаков (это болотная руда), вдруг увидел кусок желе­ за (!) в виде внутренней части горшка. То есть они делали сталь! А чтобы ее сделать, закладывали в горшок железную крицу, вып­лавляли из нее шлаки и получали сталь. Это что-то новое, потому что для славян этого времени (первая половина VIII века) и этих мест (для Восточной Европы) такая технология не характерна. Мои раскопы 70-х годов кузнечной мастерской на ладожском земляном городище говорят о работе со сталью в середине VIII века, но там это дела­ ли скандинавы, уже имеющие подобный опыт. А здесь — славяне!

Об этом же говорят и другие предметы, найденные здесь за три года: украшения, очень много наконечников стрел, два железных дротика. Дротики вообще редкость для Западной Европы. После того как был откопан дротик, очень похожий на найденный Зорианом Ходаковским в начале XIX века в Олеговой могиле, то мы можем сказать, откуда пришли строители Любши и как расшифровать этнический адрес человека, похороненного в Олеговой сопке, — это западные славяне.

Сейчас специалисты изучают новгородские берестяные грамоты, и там, в записях, упоминается так называемое лящевское наследие, то есть и там речь о западных славянах. И еще я на­ шел аналогию — такую же крепость на се­ вере Австрии, погибшую в конце IX века под ударами кочевников с востока. Такая же стенка, возможно, такие же деревянные конструкции.

Если мои предположения подтвердятся, то и строители Любши — тоже западные славяне, пришедшие из Европы. Где они могли научиться навыкам строительства? Это, видимо, соприкосновение с римлянами еще в первых столетиях нашей эры…»

Кажется, так ли уж важно, пришли славяне на Любшу из Западной Европы или из Восточной? Почему для Рябинина это имеет такое большое значение? Почему вообще для настоящего ученого какая-то деталь, какое-то слово, какой-то факт иногда кажутся самыми большими ценностями? Потому что последняя деталь, недостающее звено замыкают круг, и мир предстает единым целым. Подтверждением этой мысли стал эпизод, завершивший день в раскопе.

Раскоп крепости Любша

Во второй половине дня зарядил дождик, по мере усиления грозящий превратиться в ливень. Деревьев вокруг раскопа много, хотя от сильного дождя они не за­ щита. Но мы успели дойти до одного из ближайших строений – нежилого, бывшего Дома творчества художников. Здание было уже разодрано и расхристано — без окон и без дверей, с ободранными стенами и полом. Только разве что крышу не успели утащить, поэтому внутри было сухо.

А у входа на улице валялись вещи, мно­жество вещей, как бы вся палитра того, чем мы пользуемся в быту: посуда, одежда, книги, бижутерия, игрушки, обувь, косметика, бумаги, письма. Для чего все это здесь? В другое время я бы и не задумался над этим. Чего удивляться — уезжая, кто-то выкинул ненужное, и все дела. Но после раскопа эта картина показалась мне имеющей смысл.

Эти раскиданные вещи предстали как бы промежуточной стадией между жизнью и тем, что потом, прессуясь в виде культурных слоев, от нее остается в почве, что только что было в раскопе. Тоже своего рода круговорот бытия, внешне бессмысленный, но имеющий свое тайное, невидимое нам продолжение в другом времени и другом пространстве. Во всяком случае, я ощутил чувство сопричастности к этим незнакомым мне вещам, как до этого в раскопе было чувство сопричастности с тремя рыбьими чешуйками — всем, что осталось от «рыбоедов» угро-финнов. Это трудно объяснить, но это есть… Человек — звено времени, соединяющее все случайное, что с ним соприкасается…

Из 400 находок на Любше за три года 250 открыты в этом году. Антон как неофициальный архивариус вечером, когда мы вернулись в общежитие, показывает каждый предмет, осторожно извлекая его из целлофанового пакетика. 25 корабельных заклепок, причем не использованные, а в виде заготовок! Более 20 стрел, среди них есть кольчужные, пробивающие металл. Дротики, одношипный и двушипный (тот самый, аналог найденного в начале XIX века в Олеговой могиле Ходаковским). Вот крышка литейной формочки из огнеупорного песчаника для тугоплавких бронзы и серебра в отличие от известняковых формочек, годящихся только для легкоплавких олова и свинца. Матрица для изготовления серебряных изделий. Две пряжки с орнаментом. Бусины самых разных форм и цветов. Среди них есть образец и дубликаты, сделанные из более простого стекла. Или золотостеклянная пронизка — бусина, изнутри окрашенная краской под золото. Подставка под струны музыкального смычкового инструмента, ведь VIII—IX век! Пилка по кости — возможно, самая древняя на Руси пила… Когда-нибудь каждый из этих предметов станет необходимым звеном в своем информационном круге. Потом круг замкнется, идея станет аксиомой, и мы поднимемся еще на одну ступеньку по лестнице познания мира.

Я смотрю на все эти предметы и думаю: вот сейчас бы сюда Генриха Михайловича Силанова из Воронежа с его генератором высокой частоты, расслаивающим пространство по времени, и спектральным фотоаппаратом. А с другой стороны, разве сам человек, каждый из нас, не расслаивает время? Мысль — скальпель, интерес — энергия, основа — голографичность мира, когда в каждой частице заложена вся окружающая информация. А разве писатель не раскручивает время в обратную сторону?

Сколько еще вопросов висит в воздухе Старой Ладоги… Чем больше находок, тем их больше. В таком случае больше всего вопросов должно быть у больше всех знающего Рябинина. И у меня сложилось впечатление, что так оно и есть. Ведь я все-таки задал ему тот самый вопрос про могилу Рюрика: действительно ли ее нашли?

Е.А.Рябинин

В ответ он улыбнулся:

«Могу рассказать анекдотический слу­ чай. В начале 70-х Олег Петрович Петренко раскапывал одну сопку в урочище Победише, рядом с Ладожской крепостью. И нашел там сожженные кости человека, по некоторым приметам — военного, а рядом крупное животное. На следующий день была публикация в газете «Ленинградская правда»: «Сенсация, наконец-то нашли былинного князя Олега вместе с конем!» Потом археологи разобрались, что это было за животное — комолая (без рогов) корова.

И чем же объяснить, что воина со­ жгли, а корову похоронили так, без со­ жжения? Не знаю, хотя копаю уже много лет, сотни курганов раскопал. Археология — наука загадочная. И где Олег похоронен, где Рю­рик, точно никто не знает. Как никто не знает, для чего вообще вот эти сопки сооружались. Зачем такие грандиозные сооружения, которые необходимо было насыпать целой общиной? Вскрываем, а там сожженные кости в среднем 3-4 человек. А недавно один мой ученик раскопал сопку, а в ней деревянный ящик со сожженными костями примерно IX века. А у летописца Нестора есть такое упоминание, что славяне хоронили своих соплеменников «на столбех на путех». «На путех» — это ясно, вдоль дороги, вдоль реки. Сопки-курганы так и идут вдоль Волхова. А вот что такое «на столбех», никто не знает… и я не знаю…»

Это рябининское «не знаю» мне нравится. Есть в нем этакая типично русская открытость и неопределенность. Вроде слабость, а за ней — сила. Или это признак принадлежности к потоку, который идет через человека и растворяет его уверенность до незнания, когда раньше уверенности всплывают вопросы, чтобы двигаться дальше… Трудно это выразить, но близкое к этому ощущение у меня возникло позже, у остановки автобуса.

Я ждал его и листал книгу А. Кирпичникова «Старая Ладога — первая столица Руси». Рядом оказался худощавый мастеровой средних лет, та­ кой обычный русский человек, каких много. И что тоже привычно — слегка под хмельком. Заглянув мне через плечо и увидев на иллюстрации купол Георгиевской церкви XII века, он сказал: «О, вот это я работал». Но не гордость и бахвальство были в его словах, а скорее удовлетворение. Потом, всмотревшись в картин­ ку, он поправился: «Не, не я. Я другую церкву крыл, похожую, а эту — другие». И как-то виновато махнув рукой, пошел по дороге.

Не от общинности ли это, соборности нашей русской, когда не я, а мы, когда у тебя потребность не выделиться из всех, а приобщиться, почувствовать себя частью? Кто строил Кижи, церковь Покрова на Нерли, храм Василия Блаженного? Русские мастеровые. А Постник с Бармой или еще кто-то, какая разница? Стоит красота, радует глаз. Это не Америка, где важно именно выделиться, даже ничего не умея, лишь бы засветиться, обо­ значить себя, пусть даже через скандал, гнусность, подлость. Ведь известность там это — день­ ги. Другая культура. И беда, если мы наше родное утратим, а пе­ реймем чужое: громкое, яркое, кричащее о себе и…пустое.

Я вспомнил об этом в Санкт-Петербурге, когда шел по Невскому проспекту к Московскому вокзалу и на глаза попался плакат — реклама каких-то товаров: двухметровое зеленое лицо девицы-монстра, на котором три глаза-рта с зубами (в каждом глазу по рту). Ужас… другого слова не подберешь. И не заметить невозможно. И взять, кроме пустоты, нечего. И еще щиты с подобной рекламой, а между ними попадающиеся группы молодых людей, праздношатающихся, с расслабленными улыбками и пустыми глазами… А в раскопе на Люб­ ше совсем другой мир, другой климат, другие ценности… истоки…

Прикоснувшись к истокам Руси, обретаешь для себя точку отсчета, чувство равновесия. И цель жизни возвращается к тому уровню, который мы все себе задаем в юности со всей силой максимализма…

Герман Арутюнов.