Лазарь Модель: Марк Алданов. Владислав Ходасевич. Жизнь в эмиграции (часть 1-я)

Говорят советских людей узнавали за границей по повороту головы. Как приезжали туда, поворачивались в сторону витрин магазинов с обилием товаров и продуктов, так и ходили с повернутой головой все время пребывания там.

Ну, а тех, кто уезжал жить за границу, называли предателями, втайне завидуя им. При этом совершенно не понимая, что значит, уехать в другое место на проживание.

Только что такое эмиграция? На этот простой вопрос крайне сложно ответить. В 20-е годы прошлого столетия, после революции, она была одна, в 70-е годы того же прошлого уже теперь века – совсем другая, в постсоветское время – третья.

Но, не вдаваясь в особенности разных эмиграций в разный исторический период, в любом случае, считать, что эмиграция – это «манна Небесная», совершенно неправильно. Какой бы ни был отъезд за границу, это всегда – съемная, по крайней мере поначалу, квартира, поиск работы, борьба за выживание, и прочее, прочее…

Потом уже, у кого складывается с работой и заработками, можно купить и своё жилье, и обрести какой-то статус, и детям дать толчок на будущее, чтобы во втором и третьем поколении они жили хорошо. А если не складывается с работой, с жильем? Если приходится работать грузчиком, разнорабочим, класть кирпичи, собирать помидоры, убирать помещение? Каждый сумеет пройти через такое?

И особенно тяжело приходится творческим людям: ученым, писателям, поэтам. Тем, кто уехал не за деньгами, а за возможностью работать, реализовать себя, когда Родина сама тебя отвергла.

В этом плане жизнь писателя Марка Алданова и поэта Ходасевича, уехавших за границу после революции, не приняв ее, не приняв гражданской войны, последовавших затем репрессий, представляет особый исторический интерес.

Об Алданове, как об эмигранте, любопытно рассказывает в «лайв-журнале» Олеся Лагашина в статье «Марк Алданов: биография эмигранта».

«…Жизненный путь Марка Алданова типичен для русского эмигранта первой волны: он приветствовал Февральскую революцию, резко отрицательно отнесся к революции Октябрьской, затем эмигрировал, проделав известный маршрут Константинополь – Берлин – Париж – Нью-Йорк – Ницца. В его биографии не было столь ярких моментов, сколь, например, у Бунина или Набокова, он практически никогда не оказывался в центре всеобщего внимания, не был предметом сплетен, не был замешан ни в один громкий скандал; будучи одним из наиболее плодовитых эмигрантских романистов, никогда не был признан первым эмигрантским писателем, однако вклад Алданова в историю эмиграции трудно переоценить.

Большая часть творческого наследия Алданова составляют сочинения на исторические темы. К историческим произведениям можно отнести и его злободневную политическую публицистику, и переписку, поскольку современная политика воспринималась им как часть текущей истории. Во многом это представление было близко к взглядам современника Алданова – П.Н. Милюкова, который в речи, произнесенной на праздновании собственного юбилея, рассуждал о себе как историке и политике: «Говорят, что политик испортил дело историка. Но я никогда не отделял политика от историка. Плох тот историк, который живет вне действительной жизни. Историк только тогда может понимать прошлое, когда он научится понимать настоящее. По-моему, скорее у меня историк влиял на политика. Да и в политической борьбе я смотрел поверх текущего момента, связывая его с прошедшим и будущим».

Взгляд на себя как на людей, живущих в истории, был присущ многим эмигрантам, историческое миссионерство осознавалось и постулировалось как своеобразная «эмигрантская идея», с этим связана и активность эмигрантских историков, и бесчисленное количество мемуаров, написанных в эмиграции, и популярность в диаспоре исторического романа как жанра. Для Алданова как для исторического романиста идея историчности текущего момента оказалась как нельзя более актуальной. Характерно в этом смысле одно из его последних писем В.А. Маклакову, написанное за несколько месяцев до смерти (20 сентября 1956), в котором писатель предлагал собрать старших представителей эмиграции, чтобы запротоколировать выступления: «Мы все люди старые, и было бы хорошо оставить хоть некоторый след: что думали старые эмигранты о положении России в 1956 году – вдруг кому-либо, когда-либо пригодится».

Биография в этом контексте получает особый статус исторического свидетельства, однако, как известно, Алданов не оставил воспоминаний и завещал уничтожить часть своего архива, не желая сообщать каких-либо сведений о себе и своих современниках, тем более, еще живых. В то же время характерно его стремление увековечить текущий момент и осознание особой роли эмиграции, при котором факт личной биографии становился частью общеэмигрантской истории, а миссионерские представления диктовали поведение в быту. В связи с этим остро вставала проблема репутации, на таких узловых принципиальных моментах, как отношение к Советской России, отношение к ней же во время Великой Отечественной войны, отношение к визиту эмигрантов в советское посольство, к Холодной войне и т.д., конструировалась и личная биография писателя, и «биография» эмиграции в целом.

Пример Алданова в этом смысле весьма показателен: с одной стороны, историк, пожелавший написать его биографию, обнаружит, что в сохранившихся о нем свидетельствах частный человек отходит на второй план, уступая место общественному деятелю. Причем очевидно, что личная сторона биографии старательно замалчивается, в то время как общественно-политическая позиция исправно подчеркивается – таким образом, место истории его собственной жизни занимает текущая история эмиграции. С другой стороны, некоторые факты алдановской биографии позволяют представить его общественную деятельность как постоянную борьбу за репутацию эмиграции. Очевидно также, что Алданов сознательно конструировал свою биографию, исходя из своеобразного кодекса эмигрантской чести и своих представлений об исторической роли эмиграции, чем было обусловлено его поведение в тех или иных значимых с этой точки зрения ситуациях.

Известен, например, случай, когда он отказался при знакомстве пожать руку Нестору Махно. Столь же принципиальным стал разрыв отношений с А.Н. Толстым после его возвращения в Советскую Россию. В письме Бунину от 1 июня 1922 г. Алданов рассказывал о своей встрече с Толстым: «… в первый же день, т.е. 3 недели тому назад я зашел к Толстому, застал у него поэта-большевика Кусикова… и узнал, что А. Ник. перешел в «Накануне». Я кратко ему сказал, что в наших глазах (т.е. в глазах парижан, от Вас до Керенского) он конченый человек, и ушел. … Ал. Ник. говорил ерунду в довольно вызывающем тоне. Он на днях в газете «Накануне» описал в ироническом тоне, как «приехавший из Парижа писатель» (т.е. я) приходил к нему и бежал от него, услышав об его участии в «Накануне», без шляпы и трости, – так был этим потрясен. Разумеется, все это его фантазия. Вы понимаете, как сильно меня могли потрясти какие бы то ни было политические идеи Алексея Николаевича; ему, разумеется, очень хочется придать своему переходу к большевикам характер сенсационного, потрясающего исторического события. Мне более-менее понятны и мотивы его литературной слащевщины: он собирается съездить в Россию и там, за полным отсутствием конкуренции, выставить свою кандидатуру на звание «первого русского писателя», который сердцем почувствовал и осмыслил происшедшее» и т.д. как полагается».

Лазарь Модель.