ФИЛОСОФИЯ ЛЮДВИГА ВИТГЕНШТЕЙНА: «ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЙ ТРАКТАТ», «КОРИЧНЕВАЯ КНИГА», «ГОЛУБАЯ КНИГА»

УНИВЕРСИТЕТСКАЯ БИБЛИОТЕКА АЛЕКСАНДРА ПОГОРЕЛЬСКОГО. СЕРИЯ ФИЛОСОФИЯ ЛЮДВИГ ВИТГЕНШТЕЙН. ИЗБРАННЫЕ РАБОТЫ

«ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЙ ТРАКТАТ» перевод с немецкого и параллельные комментарии Вадима Руднева.
«КОРИЧНЕВАЯ КНИГА», «ГОЛУБАЯ КНИГА» перевод с английского Вадима Руднева.

МОСКВА ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ «ТЕРРИТОРИЯ БУДУЩЕГО» 2005

СОСТАВИТЕЛИ СЕРИИ: А. Л. Погорельский, В. В. Анашвили, Н. С. Плотников

НАУЧНЫЙ СОВЕТ: А. Л. Глазычев, А. И. Уткин, А. Ф. Филиппов, Р. З. Хестанов

Цель этой книги — попытка разобраться в одном из самых сложных произведений мировой философии. Не менее сложных, чем Библия, «Бхагавадгита», «Даодедзин» или «Алмазная сутра». Не случайно я называю здесь восточные тексты, потому что по своей структуре «Трактат» тяготеет, как это ни покажется парадоксальным, к утонченному креативному мифологическому мышлению. Последнее не раз отмечалось в литературе (смотрите, например, Canfield 1986; Gudmundsen 1977; Налимов 1979).

Конечно, этот феномен будет обсуждаться применительно к каждому подходящему случаю из комментируемых нами в «Трактате». Сложность здесь в том, что, безусловно, Витгенштейн в «Трактате» построил некое подобие стройной логической системы, альтернативной системам Фреге и Рассела—Уайтхеда, но, как не раз подчеркивал Витгенштейн в письмах к друзьям (П. Энгельману, Л. Фон Фикеру), главным в «Трактате» является не логика, а то, что находится за ее пределами.

Но беда в том, что все замечательные комментаторы «Трактата» — а их было достаточно много и почти все они были блестящими философами (среди них рано умерший гениальный математик Фрэнк Рамсей, написавший первую рецензию на «Трактат»; первый автор книги о «Трактате» английский философ с русской фамилией — Александр Маслов; далее это классические исследования непосредственной ученицы Витгенштейна Маргарет Энком, финского логика и философа Эрика Стениуса, американского философа Макса Блэка и целой плеяды философов более молодого поколения) — все они с теми или иными оговорками изучали «Трактат» как исследование по философской логике.

Западная традиция почти не знает комментирования философских, а тем более логико-философских произведений «строка за строкой».

О «Трактате» написано много книг, и это чаще всего замечательные книги.

Ближе всего к непосредственному комментированию подошел Макс Блэк в своем «Путеводителе по “Трактату”», но только подошел. К тому же этот текст — довольно старый (середины 1960-х годов) и не раз критиковался.

А именно так — строка за строкой — писались комментарии в восточной традиции, например, комментарий Шанкары на «Бхагавадгиту» или Аверроэса на Аристотеля. Так же, даже еще более утонченно, как известно, поступала талмудическая традиция.

Конечно, понять каждое предложение в «Трактате» невозможно. Я думаю, что Витгенштейн и сам не все там понимал (это тоже особенность восточного мышления). Настоящая книга является первой, возможно, эскизной попыткой такого понимания — «строка за строкой», следуя за мыслью Витгенштейна, от первого предложения до последнего. Даже если читатель сочтет эту попытку неудачной (а безусловно, она не может являться во всем удачной), он должен помнить, что это первая попытка, попытка попытки.

Второй немаловажной целью этой книги было прокомментировать некоторые, по нашему мнению, неверно понятые переводчиками места витгенштейновского текста. К сожалению, недостатки и первого перевода «Трактата» на русский язык 1958 года, и второго — 1994 года — очевидны.

В соответствующих местах они будут проанализированы. Нам пришлось сделать новый перевод. Одной из его особенностей, которая бросится в глаза и многих, возможно, будет шокировать, является то, что мы писали некоторые наиболее важные для Витгенштейна слова и понятия с прописной буквы (правильнее будет сказать, оставляли в русском переводе их немецкое естественное — как существительных — написание с прописной буквы). Это такие слова и словосочетания, как Факт, Положение Вещей, Ситуация, Пропозиция, Истинностная Функция, Операция и под. Этим мы, как можно догадаться, старались подчеркнуть наибольшую важность данных слов и понятий для логико-философской концепции «Трактата».

Другая особенность нашего перевода заключалась в том, что мы старались разрушить привычные и уже потому некорректные («замыленные») переводческие штампы. Так, например, мы порой, переводили слово Sprache не как «язык», а как «речь», учитывая тот факт, что для Витгенштейна (в отличие, скажем, от Лакана) соссюровская оппозиция языка и речи не играла никакой роли); Sprache в контексте «Трактата» чаще всего означает именно звучащий поток речи. Так, например, знаменитая максима «Язык переодевает мысли» в нашем переводе звучит как «Речь перелицовывает мысль» (это соответствует тому активному характеру, который придается Витгенштейном речи в поздних исследованиях — ведь по сути именно Витгенштейн, а не Джон Остин был подлинным основателем теории речевых актов).

К особенностям (осмелимся даже сказать — достоинствам нашего перевода) следует отнести и то, что нам удалось исправить некоторые принципиальные ошибки как первого, так и второго русского переводов «Трактата». Это касается не только таких очевидных вещей, как Sahverhalt, который уже невозможно переводить, как «атомарный факт», но и гораздо более тонких вещей, которые подробнейшим образом прокомментированы сразу после соответствующего перевода.

Еще раз повторим, что понять, а тем более прокомментировать каждое предложение в «Трактате» нам было не под силу. Здесь сошлемся на заявление Эрика Стениуса, по нашему мнению, самого глубокого интерпретатора «Трактата», которое во время работы над комментарием служило для нас своеобразным ободряющим лозунгом. Стениус пишет, что все утверждения «Трактата» делятся для него на четыре группы: 1) те утверждения, которые он, Стениус, понимает и разделяет; 2) те утверждения, которые он, как ему кажется, понимает, но не разделяет их истинности; 3) те утверждения, которых он не понимает и, стало быть, не может судить об их истинности или ложности; 4) те утверждения, которые, с одной стороны, кажутся ему непонятными, но, с другой стороны, выраженные таким смутным и неясным языком, будто взывают к некоему высшему пониманию.

Москва февраль 1996 — август 2005