Великий русский актёр и шансонье Александр Вертинский (часть 3)

Через некоторое время произошло ещё одно важное событие. Пришло известие, что жива его сестра Надежда, которую он считал умершей. Надя стала актрисой, служила в театре миниатюр Марии Арцыбушевой. К ней в Москву и отправился восемнадцатилетний юноша.

Только судьба продолжала вести Александра по испытаниям и невзгодам. Мало кто знает, что в те времена молодые люди порой баловались … кокаином. Не избежала сия участь и брата с сестрой. Как следствие – Надя умерла, а Саша попал в наркотическую зависимость. Вот как он описывает это сам.

Кокаиновый дневник Александра Вертинского.

[…

Короче говоря, кокаин был проклятием нашей молодости. Им увлекались многие. Актёры носили в жилетном кармане пузырьки и «заряжались» перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег.

Не помню уже, кто дал мне первый раз понюхать кокаин, но пристрастился я к нему довольно быстро. Сперва нюхал понемножку, потом все больше и чаще. 
— Одолжайтесь! — по-старинному говорили обычно угощавшие. И я угощался. Сперва чужим, а потом своим. Надо было где-то добывать…. 

…Однажды в театр пришёл журналист, кажется, Сергей Яблоновский из «Русского слова» –- самой большой газеты того времени — и написал о нашем театре. Нельзя сказать, чтобы она была хвалебной –критик всех поругивал, только обо мне выразился так «остроумный и жеманный Александр Вертинский». Этого было достаточно, чтобы я «задрал нос» и чтоб все наши актёры возненавидели меня моментально. Но уже было поздно. Успех мой шагал сам по себе, меня приглашали на вечера. А иногда даже писали обо мне. Марье Алексеевне пришлось дать мне наконец «жалование» двадцать пять рублей в месяц, что при «борще и котлетах» уже являлось базисом, на котором можно было разворачиваться. Но увы… деньги эти главным образом шли на покупку кокаина. 
Вернулась из поездки моя сестра. Мы поселились вместе, сняв большую комнату где-то на Кисловке. К моему великому огорчению, она тоже не избежала ужасного поветрия и тоже «кокаинилась». 

Куда только мы не попадали! В три-четыре часа ночи, когда кабаки закрывались, мы шли в «Комаровку» – извозчичью чайную у Петровских ворот, где в сыром подвале пили водку с проститутками, извозчиками и всякими подозрительными личностями и нюхали, нюхали это дьявольское зелье. 
Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых, кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих из нас носы уже обмякли, и выглядели ужасно, а во-вторых, наркоз почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния. 
Я где-то таскался по целым дням и ночам и даже сестру Надю стал видеть редко. А ведь мы очень любили друг друга… Надя была единственным близким мне человеком в этом огромном шумном городе… И я не сберёг её! Что это, кокаин, анестезия? Полное омертвления всех чувств. Равнодушие ко всему окружающему.

Психическое заболевание… 

Помню, однажды я выглянул из окна мансарды, где мы жили (окно выходило на крышу), и увидел, что весь скат крыши под моим окном усеян коричневыми пустыми баночками из-под марковского кокаина. Сколько их было? Я начал в ужасе считать. Сколько же я вынюхал за этот год! 
И первый раз в жизни я испугался. Мне стало страшно! Что же будет дальше? Сумасшедший дом? Смерть? Паралич сердца? А тут еще галлюцинации… Я жил в мире призраков!

Я встал. Я вспомнил, что среди моих знакомых есть знаменитый психиатр -– профессор Баженов. Я вышел на Тверскую и решил ехать к нему. Баженов жил на Арбате. Подходя к остановке, я увидел совершенно ясно, как Пушкин сошёл с своего пьедестала и, тяжело шагая «по потрясенной мостовой» (крутилось у меня в голове), тоже направился к остановке трамвая. А на пьедестале остался след его ног, как в грязи оставшийся след от калош человека. 

– Опять галлюцинация! –- спокойно подумал я. – Ведь этого же быть не может? 
Тем не менее Пушкин стал на заднюю площадку трамвая и воздух вокруг него наполнился запахом резины, исходившим от плаща. 
Я ждал, улыбаясь и зная, что этого быть не может. А между тем это было! 
Пушкин вынул большой медный старинный пятак, которых уже не было в обращении. 

– Александр Сергеевич, – тихо сказал я, – кондуктор не возьмёт у вас этих денег! Они старинные! 
Пушкин улыбнулся: 

–- Ничего. У меня возьмёт! 
Тогда я понял, что просто схожу с ума. 
Я сошёл с трамвая на Арбате. Пушкин поехал дальше. 
Профессор Баженов тотчас принял меня. 

– Ну, в чём дело, юноша? – спросил он. 

– Я сошел с ума, профессор, – твёрдо выговорил я. 

– Вы думаете? – как-то равнодушно и спокойно спросил он. 

– Да. Я уверен в этом. 

– Ну, тогда посидите пока. Я занят, и мне сейчас некогда. 
И он начал что-то писать. Через полчаса так же спокойно вернулся к разговору. 

– Из чего же вы, собственно, заключаете это? – спросил он просто, как будто даже не интересуясь моим ответом. 
Я объяснил ему всё, рассказав также и о том, как ехал с Пушкиным в трамвае. 

– Обычные зрительные галлюцинации! – устало заметил он. Минутку он помолчал, потом взглянул на меня и строго сказал: 

– Вот что, молодой человек, или я вас сейчас же посажу в психиатрическую больницу, где через год-два вас вылечат, или вы немедленно бросите кокаин! Сейчас же! 
Он засунул руку в карман моего пиджака и, найдя баночку, швырнул её в окно. 
– До свидания! – сказал он, протягивая мне руку – Больше ко мне не приходите! 
Я вышел. Все было ясно. 

…]