Наталья Легонькова: Певец Иван Шмелев (2-я часть)

И СКВОЗЬ ВОЙНУ ЖИВУТ ФИАЛКИ (продолжение)

И вот уже прекрасная девушка заканчивает десятилетку, балетный класс, вот принята в первый состав ансамбля НКВД. Как же необыкновенно она музыкальна, танцует – летит длинными аристократичными линиями, которые не стираются одним поколением. Ее хвалят, хорошо принимают хореографы. Для нее впереди горит много света, а горькие свои минуты она перенесла в глубокой тишине наедине с собой, минуты, когда не стало мамы. Но юность легко справляется с бедами. Она артистка, налаживается сценическая жизнь, все же танцы – это не совсем «Взвейтесь – развейтесь». И славно все, распускается цветок: начинаются первые гастроли, появляются первые поклонники…

Вот тут-то в труппу и поспел раскрасавец (без всяких словесных преувеличений) баритон, в ансамбле только и шуршат во всех кулуарах, что из оперы. Вот уже и от девиц отбоя нет: хор, миманс, балет в него влюбились намертво всем этим кагалом. И Настя тоже, да, такая рассудительная Настя без оглядки потеряла свою юную головку. Ах, Настя. Ну почему он? Каковы твои шансы на счастье быть им хотя бы замеченной. Голос – необыкновенный горячий бархат и такие же глаза – карие горячие бархатные. Раствориться в них не задача. Обаяние, остроумие, ирония так и сверкают в уже начинавшем разочаровываться в сценических буднях коллективе. А он молод, решителен, свеж. Но что вовсе удивительно, при всей ироничности своей, успешности, востребованности вот не циничен, обыкновенно добр, отзывчив и безо всякого камня за пазухой, такой настоящий, живой, дышащий. Да, пока так, всеобщий любимец.

Красавец-баритон. Фото из архива Дмитрия Шмелёва.

«Настеха, ну о чем ты вообще думаешь? – ансамблистки в раздевалке полили масло на искру. – Он – Шмелёв, он – король, а ты кто? Сколько таких, которые мечтают о нем. А ты кто такая, танцульки молдавские, а он главный солист! Вот где настоящее счастье!». «Девочки, вы правда думаете, что это счастье? – молодая женщина с отважной пылкостью заторопилась защищать своего героя. – Вы можете себе представить счастливым певца, даже пусть его назначили солистом, но у которого отобрали все будущее. Он мог петь все главные оперные партии для баритона, он же пел их в студенческом театре, главный рассказывал. «Алеко», «Евгений Онегин», он же Моцарта пел! А сейчас что за репертуар: два топа, на три прихлоп. Нацепили на артиста шаровары и пошел в русский пляс руками махать, как медведь. Ведь это же не творчество, это отбывание какой-то повинности. У него голос такой богатый, а на чем его показать, ни одна песня сюжета не имеет, каково ему. Такой красивый мужчина, посмотрите, глаза-то какие большие карие, как темные вишни – с вызовом, горят еще, но при этом добрые, мягкие и поет всегда на улыбке. Он сегодня пока еще не остыл, а позже как с ним будет?» – девушка стремительно вскинула взгляд на распахнувшуюся порывом сквозняка дверь, вот не хватало, чтобы их услышали – не поощрялись такие откровенные речи в их учреждении.

Медведь-Иван. Фото из архива Дмитрия Шмелёва.

И, естественно, как по команде, в самые такие секретные минуты, мимо девчачей гримерки сосредоточенно-стремительно шел Шмелёв, загребая по привычке могучей рукой назад темные русые волосы, на секунду заинтересованно задержался на молодой женщине и… ушел дальше.

Вот это номер, он что-нибудь уловил из их болтовни? Настю скосила слабость в ногах, и она просто рухнула на столик возле зеркала, в котором увидела всю беспомощность. Нет, она совершенно не боялась доноса, она дочка сильных духом, просто с этой минуты никому не позволит ломать ее суть, даже себе. Товарки, проиграв ситуацию, фыркнули: «Да, подружка, конец тебе, так вот почему ты пением занимаешься, хочешь стать поближе к нему, адмиральская фря?». «Я его люблю, что еще-то? – вот так вот просто она и ответила. – Может, и не одна я такая, но ничего не собираюсь с этим делать, видите ли, я понимаю, что у меня нет никаких шансов, но истязать себя этим и давить в себе это не буду. И стыдиться не буду никогда! Что-то еще?» Девчата разошлись, больше ни у кого не возникало желания насмехаться, так необычно искренне вела себя эта девушка, а искренность покоряет смех.

А для себя решила, что будет жить с чувствами, достойно и упрямо удерживая их в своем кулачке и сердечке – недаром их размер у людей соответствует друг другу. Отчаянно трудно ей было, это девичье сердечко хоть и мужественной адмиральской дочки, но все-таки такой хрупкой девочки из поэтичной семьи Врубелей хранило тоску. Зима закончилась, но она была такая тяжкая. Зимой встретился Ваня, которого вот так сразу полюбила, о котором не поощряла себя мечтать, но ведь где-то там далеко в себе все-таки мечтала.

Зима закончилась. Может, июньское лето что-то изменит? Может, оттают льдинки, и не будет так мучительно думаться ей о молодом человеке, который ее не то что не замечал, даже не знал. А она знала о нем. Он когда-то был слесарем на воронежском заводе, вырос в семье пьяницы-клепальщика и жесткой вздорной женщины, в особенно жаркие минуты общения крепко поколачивававшей своего выпившего мужа. Вот где вовсе было не до мальчика. Откуда же он взялся, такой необычный романтик? Настолько лишенный примитивности и пошлости, вырвавший себя из этого липкого детства, в котором распивали водку и бранились матом? Ни одного черного слова от Ивана, ну разве так бывает? Где он облагородил свою лексику, в консерватории на занятиях или же просто все грубое было чуждо его не по правилам чуткой натуре? Он еще в Воронеже пел премьеры, мог бы и там первым петухом остаться, но уехал в одинокую Москву, и никто ему не помог. Забавно помыслить, она жила так недалеко, она бы точно помогла, ну что за бестолковые рассуждения. Он и без нее настойчиво шел к музыке и к себе. И не сошел куда-то, ведь в этой настойчивости, в этой такой его непохожести на мир вокруг него для нее и есть самая его удивительная красота, хотя, конечно, Настенька, и просто его такую привлекательную мужскую красоту никто тебе не отменял.

Горячие карие глаза. Фото из архива Дмитрия Шмелёва.

Девушка вздохнула, переживание за еще пока далекого ей мужчину такое болезненное, пожалей и себя. Увидь прекрасный вечер на гастролях в Каунасе: таинственными контурами в небо уходят древние костелы, старые улочки своими поворотами заманивают в сказки, где в темноте замка, должно быть, оживают моменты прошлого. А в парке под грузными уставшими от вечности деревьями сапфировыми звездочками горят маленькие, такие хрупкие, нежные, как ее чувство к певцу, фиалки. Да, она занималась вокалом, чтобы быть ближе, девчонки правы, разведка НКВД доложила, что ж поделаешь? Тайком ли, нет, знали, не знали, да пусть и знают. Она и правду хотела быть ближе, понять, что это такое – петь на износ, как он, хоть слегка ощутить, какое психическое напряжение испытывает дорогой человек, когда вот так раскрывает навыворот сердце. Как, должно быть, потом ему пусто и холодно, после таких горячих приветствий. Она все время думала о нем: он даже скорее всего понятия о ней не имеет, этот король их сцены, но только тем, что просто есть рядом, доставляет столько тихой радости.

Настя с чувственной решимостью опустилась на коленки, нежным серебристым взглядом обратилась к голубым цветам и тонкими пальцами танцовщицы стала срывать. Пожалеть себя ей не слишком удалось – завтра концерт, по всему городу афиши, Ваня будет петь. И она постарается ему доставить радость, вложит все тепло в этот незатейливый букетик, и ему станет чуть душевнее и уютнее.

,

Незатейливый подарок. Свободный источник.

Шмелёв с утра вышел на концерт какой-то разобранный, всю ночь думу думал – если и дальше пойдет такая абракадабра, стоило ли вообще заканчивать консерваторию? В голове как будто стекло треснуло, висок ломит – труба когда-нибудь заткнется или без шансов? А на него глядит девушка из ансамбля, он видел ее и раньше.

Обычный гастрольный репертуар. Свободный источник.

Заговорить не решался – она ведь такая иная, нежели его бесконечные поклонницы: позерно экзальтированные партнерши по студенческим спектаклям, розовощекие сборщицы с заводских мастерских, сочные гренадероподобные хористки из ансамбля. Рафинированная тонкая барышня, такая светлая. С такими он никогда не встречался, да и где он мог такую повстречать? В бригадах синеблузников? В фойе перед сомнительными кинокартинами? Чудо какое-то с лучистыми серебристо-серыми глазами. Откуда такие родом берутся? И улыбается всем, и даже смеется, но главное в ней – такое желанное всеми тепло, исходящее от этой улыбки, глубокое греющее тепло, душевное и уютное, в котором так хочется утонуть.

Что же он пел 22 июня 1941 года в небольшом литовском городке? Это не имеет сейчас никакого значения. Просто прекрасная женщина зачарованно протянула ему голубой букетик, как некий маленький знак отличия, тонкий аромат особенного ее чувства к мужчине, которым она полюбила своего героя не по обычной схеме: за то, что он вокальный красавец-король. Она одна из всех доселе живущих и бывших рядом, умела услышать его редкие полутона, которые он еще не совсем научился показывать вслух, те полутона, которые так непривычно для сына грубого работяги с вагоноремонтного завода окрашивали его мысли, его такое чуткое сердце, его переживания, которые всегда необыкновенно искренне он транслировал в этот мир вокруг и в общении с людьми, и в пении своем… Вспышка внутри солнца, и совсем как на затерянной московской улице однажды отчаявшаяся Маргарита нашла своего мастера, его рука со сцены из всех других выбрала эти беззащитные перед неотвратимым цветы.

Букетик — знак отличия. Фото из архива Дмитрия Шмелёва.

И в этот самый момент под визжание бомбы оркестр гроханул так, что размылись и задребезжали все звуки вселенной – в одну минуту соединились сердца и разбилась жизнь. Час дня 22 июня 1941 года, по городу гремит война, но прервать выступление невозможно, пошел уже новый отсчет времени. Но… как странно, самое разрушающее действо теперь определило дальнейшие задачи. Все встало на свои места. В этот день одним взрывом закончилась бесовщина – тягучая борьба за себя в искусстве и творчестве закончилась, началось реальное искусство и творчество, окрашенное миллионом эмоций, теперь для людей, для победы и еще у этого мужчины с этой женщиной для их только что родившейся любви…

Позже, когда концерт все-таки завершился, Борис Тимофеев, человек в общем-то незлобивый, пытался настойчиво донести до артистов, что нужно срочно эвакуироваться, они все, сотрудники НКВД , хоть и актеры, и, если стрясется непоправимое и город будет захвачен, погибнут первыми. Как у настоящего служаки железного наркома, у него было какое-то звериное чутье на возможность проскочить. И они, похватав свои сценические пожитки, костюмы, декорации, инструменты, всем ансамблем проскочили в последний самый миг на своем гастрольном поезде. В Прибалтике уже восстал «Фронт литовских активистов». 26 июня Каунас был оккупирован, а на стенах старинных зданий еще свежей краской пахли афиши вовремя покинувшего его коллектива…

А их поезд идет на Восток, в Москву, им скорее нужно доехать домой, чтобы собрать все свои, так и не успевшие за времена просталинских представлений окрепнуть, силы. Собрать их, чтобы стать не мифическим оружием для борьбы с Александровским хором, а реальным, действенным для другой, понятной борьбы с понятным врагом. Сколько ждет впереди этот, наконец-то обретший смысл своего существования организм? Сколько работы предстоит осуществить: получить материалы – песни и ноты, скомпоновать бригады исполнителей, выручить транспорт, костюмы, заново расписать сценарии. Все, что приемлемо для выступлений на фронтах, все теперь без пафоса для народа и победы. Скорее, поезд, домой, главное, добраться до дома, все осознать и прочувствовать заново, сердцем. Там, в своей стихии, они решат все задачи, и музыкальные, и философские, главное, чтобы трудились они для их священных зрителей.

С этими мыслями и Иван, и другие артисты торопились в столицу. Поезд летел, как мог, но под крупными станциями случались задержки, уже вовсю их догоняли обстрелы. На крышах состава были выставлены специальные наблюдатели. Может, обойдется для них? Вдруг – первое военное крещение ансамбля, машинист протрубил тревогу: «Товарищи-актеры, налет, все под откос». Шмелёв не сильно скоро вылез из вагона. И, лениво жмуря на солнце глаза, легкой еще походкой направился к берме. Был ли страх, да нет пока, откуда, что он мог еще обо всем этом знать? Это было ново, нелепо, просто ни во что не укладывалось. Под ноги ему попался какой-то чудик, который на четвереньках попрыгал до цветущего кипрея, неуклюже дернул стебель красного цветка и заслонился им, как слон соломиной. На насыпи безбашенный смельчак хохотал над раскатившимися, как горох в разные стороны, людьми и снимал это «ревю» на камеру фотоаппарата. Иван усмехнулся, вот право, таких постановок в их команде еще отродясь не было. Как вдруг за три секунды все переменилось.

Мужчину, только что с интересом наблюдавшего за зрелищем, равнодушно подставив лицо под нахлынувший ветер, и почти никуда не спешившего, пронзило то самое чувство, над которым он только что иронизировал. Да, вот что это такое – страх войны. Через пути в легких туфельках перескакивала женщина, такая легкая, что казалось, ее сейчас собьет потоком воздуха. И, подтверждая его опасения, она, зацепившись каблучком, упала на железный рельс и с размаху ударилась о него так больно, что схватилось дыхание. Но кто-то из ребят уже на бегу ее, невесомую, поднял и потащил в траву. У Ивана перевернулось сердце: «Господи, добегите, пожалуйста, спрячьтесь куда-нибудь, моя хорошая, постарайся». Он ведь даже имени ее не знал, но голубой цвет нежных цветков из памяти слился в его глазах с таким ставшим за один день опасным небом.

После налета, когда растрепанный поезд собрал себя в строй, пересчитался (слава тебе, Боже, все были целы и даже не слишком напуганы) и попыхтел дальше, герой отправился искать свою героиню. Он нашел ее довольно быстро. Врач труппы перевязывал ей такую изящную беззащитно растянутую лодыжку. Вот всего-то прошло два дня, и она уже наступила своей ножкой на войну. Иван присел рядом и улыбнулся ей: «Милая девушка, это вы, это ведь вы дарили мне фиалки на концерте позавчера?» С этими словами он вытащил из коричневой палетки уже увядший, но еще не высохший букетик. Сердечко Насти неприкрыто радостно встрепенулось. Конечно, это она, он все запомнил, он понял, ведь цветы ее здесь: «Иван Дмитриевич, я дарила. А вы их храните?» – «Ну, видимо, чтобы с их помощью вас отыскать». Это был их первый диалог, за этим последует еще много других прекрасных.

В сумерках, когда поезд сделает остановку, они вместе уйдут гулять по густым таинственным посадкам, и там их шаги будут сопровождать полюбившиеся им цветы. Как все замирает на душе у Насти, как боится она спугнуть это нежданное и желанное счастье. И там, в этом маленьком ночном лесу, Иван срывает фиалку, медленно проводит ею по лбу, щекам девушки, восхищенно заглядывает в глаза и не может не насладиться этой теплой глубиной: «Какая ты красавица, Настенька». И совершенно неожиданно для себя бережно прикасается губами к ее волосам.

Я твои поглажу волосы,
Сяду рядом у огня…
Спой мне песенку вполголоса
Про тебя и про меня.

Верный друг (А.Островский — Я.Белинский)

Вот уже вечереет над Аю-Дагом. Оранжево-синий закат спешно обволакивает большую гору. Иван Дмитриевич, крякнув, тяжело потягивает затекшую спину, мягкой большой рукой расправляет текст песни, призывно лежащей на столе. Не дает она ему отвлечься в сторону, держит стихами, нотами, таким родным ему содержанием. А в этот момент совсем рядом за дверью кто-то прыскает от хохота. Это Ксанка, больше некому, Митенька наверняка удрал гонять в футбол, ему бы музыкой заняться, учителя по фортепьяно говорят, талантливый мальчишка, хвалят, а сын не хочет. А он, отец, так и не успевает с ним поработать, постоянно семья без него. Вот и сегодня, даже в отпуске. Может, ну ее эту песню, потом спеть можно, а сейчас пойти к ним, обнять, побаловаться. Ксанка смеется, над чем, хохотун? Сейчас жена ее уговорит. Жена, как же много она сделала для его мастерства, берегла его от забот, занималась вокалом, чтобы что-то суметь подсказать, дать совет. «Спой мне песенку вполголоса», жена… Нет, нужно именно сегодня все продумать, каждое слово. И как бы ни дразнил его задиристый смех дочери за дверью кабинета, маэстро с тихой радостью возвращается к строкам: «Я твои поглажу волосы…».

Крымские виды, пейзаж Насти Шмелёвой.

Иван уже в те минуты прогулки возле их гастрольного поезда знал, что никогда с ней не расстанется, милой, нежной, такой красивой подругой Настей. А может, Настенькой, Настюшей, какие еще придумать ласковые имена, пусть будет только их – Настёна. Он от счастья совсем растерял голову, чувствовал себя юношей, который и забыл, что вообще-то солист и исполняет главные пьесы в труппе, что она его много раз слышала и наверняка восхищалась, что он уже привык воспринимать свой успех на эстраде, как должное. А тут, как в первый раз, уж куда еще больше, но так хотелось понравиться. Он сочинял что будет петь только ей, как петь. А сердце не покидали светлые дорогие глаза. Настёна, как ты? Он ее завтра непременно удивит. А уже утром Шмелёв, начистив свои перья новоиспеченного кавалера, шел к ней в девичий вагон, абсолютно уверенный – ему там будут рады. Встречая по пути знакомых, шутил, смеялся, острил. А взгляд искал ее среди танцовщиц и не нашел, увы: «Девчата, где Настя, такая невысокая, кудрявая, милая такая?» – «Здрасьте, Иван Дмитриевич, – не без любопытства и досады ответили подруги. – Нет Насти». Только недавно над ней смеялись, а Настёха-то, оказалось, прибрала к рукам своего Шмеля. «Как так нет, мы же договорились, где она?» – первый раз в мягком бархатном голосе певца девчонки услышали металл. Он смотрел выжидательно-напряженно. Одна пожала плечами, что же он так волнуется за нее, тоже дива чудная? Другая сочувственно-уважительно подошла: «Война же, Иван Дмитриевич, у нее отец адмирал в Москве, она в Москву к нему срочно улетела со Смоленска с какой-то оказией».
Вот она и пришла – первая горечь расставания.

Но он почему-то обрадовался, жива его Настёна, и такое совсем непатриотичное волнение схватило за ставшую дорогой девушку – пусть лучше в Москве, под защитой адмирала. Адмирала, вот ничего себе выбрал он невесту, адмиральскую дочь, ну святая простота ты, Ваня. Так тебе адмирал и выдал ее замуж. Как хитро устроен мир, вчера король был он – звезда ансамбля. Сегодня война все перевернула сверху вниз: теперь она королевна, дочь действующего адмирала воюющей армии.

По приезде в Москву в ансамбле обнаружилось, что у коллектива нет ни репертуара, ни четко скоординированной группы в связке, ни наработанных на небольшие сценические площадки номеров. Из обрывков стихов собиралось все, что можно было собрать, что-то писалось совсем на скорую руку, право, им-то, «пожарникам», точно не привыкать это было делать. Со всех архивов выискивались старые песни. Перестраивались бригады. Новые слова, наспех сочиненные, надиктовывались поэтами в телефонные трубки и рассылались в хаотичной спешке по всем музыкальным ведомствам. Бывало, что одновременно к ним придумывали несколько мотивов. Зиновий отчаянно строчил на полуграмотные неубедительные стишки мелодии, состоящие из пяти нот. Подбирались строки, записанные солдатиками в окопах, накладывались на готовую подходящую музыку. Почти все делалось агонически, на бегу. Брали все и вся, сортировать не было времени, но на тот момент это было пока не так важно. Артистам важно было просто показать, что они думают о людях, заботятся, теперь ведь и ансамблисты стали частью одной общей судьбы и никакие «прерии» не смогут им помешать пройти эту судьбу со своим слушателем.

29 июня 1941 года газета «Правда» опубликовала «Походную песню» поэта Михаила Исаковского. Первые стихи войны напоминали о зашторенных тревожных улицах, о белых крестах на окнах, вокзалах, набитых людьми, школах, работающих призывными пунктами, о рядовых с заплечными мешками, о пронзительно-наивных лицах, без сомнения идущих побеждать на смерть. В те же дни музыку к этим стихам написали Матвей Блантер, Владимир Захаров, Зиновий Дунаевский. И с первым опытом под началом уже Сергея Юткевича как художественного руководителя ансамбль отправился на фронт.

До свиданья, города и хаты (З.Дунаевский — М.Исаковский)

Кружочек Ельни можно отыскать на карте юго-восточнее Смоленска. Перекресток дорог и рек, городок устроился в центре возвышенности. Верховые болота перекликаются с холмами. Лохматая зелень оврагов оттеняется золотистыми искрами ржаных полей. В лесах – ольха, береза, осина. На генеральных картах штабов немецких и русских в августе 41-го район, прилегающий к Ельне, считался очень напряженным пунктом войны. Шло драматическое Смоленское сражение. Именно туда почти вплотную к окопам была подвезена небольшая бригада артистов, готовых стихом и песней вместе с двадцать четвертой и сорок третьей армиями в перекурах между боями также на износ бороться с недругом.

У музыки своя причастность к великому: «Разгромим рукой суровою фашистов всех», «До свиданья города и хаты, нас дорога дальняя зовет». Не самые уверенные, еще неумелые песни, но все-таки их уже ждали. (Это ведь много позже появятся «Землянка», «Голубой конверт», «Казаки в Берлине».) Иван Шмелёв был под Ельней с самого начала как основной солист этих песен. Он отчаянно-значимо, с каким-то особым непривычно-жестким, не свойственным ему выражением, старался проговаривать слова: «Ты ударь могучей лавою, ты ударь грозою над врагом, ты покрой Отчизну нашу славою, Тимошенко – Сталинский нарком!» И также отчаянно не понимал, как можно такой чертовщиной разбудить вконец вымотанную дивизию. А бойцы, прикорнув на свежие пеньки и поленца, слушали и просто были рады тому, что в их жизни есть не только кровавые зрелища.

Запевайте песню звонкую (З.Дунаевский — И.Добровольский)

Но разве так нужно воодушевлять их на бой? Мало им повесили плакатов о том, что надо идти и не сдаваться за родимых вождей! Нет, не так это нужно делать, Ваня, ты и сам вместе с ними зеваешь, придумай же что-нибудь настоящее, живое. И Иван, повинуясь своим личным чувствам, движимый памятью сердца своего, прервал эту тарабарскую агитацию и запел совсем юную никому неизвестную песню, которой скоро будет запеваться весь мир:

Волны радио ночью примчатся
Из Москвы сквозь морозы и дым.
Голос дальней Москвы мне казаться
Будет голосом дальним твоим.
Но я знаю, мы встретимся скоро,
И тогда, дорогая, вдвоем,
На московских широких просторах
Мы опять эту песню споем.

Впервые в жизни он, маэстро, почувствовал свой стиль. Фото из архива Дмитрия Шмелёва.

Вот солдаты идут (К.Молчанов — М.Львовский)

В эти такие пылкие минуты его исполнения перед ним пробегает его личная история: бомбардировка Каунаса, небесные фиалки, обстрел поезда неподалеку от Смоленска, куда сейчас он почти вернулся. Настёна, его хорошая Настёна. Адмиральская дочь своего отца, днями и ночами дежурящая на крышах города, который ни при каких условиях не должен быть сдан. Как ей теперь, его милой девушке, его невесте, она его невеста, он в этом не сомневается. Не поранилась ли она о зажигалки, не попала ли под налет? Нет, не попала. Они встретятся в Москве, обязательно встретятся. Он не сомневается в этом. И вдруг перестают сомневаться бойцы. Они верят – им есть к кому возвращаться, за кого сражаться. Родина с чужими государственными лицами и непонятными запутанными границами, нарисованная им агитационной машиной, теперь увиделась домом, женами, детьми, реками, лесами, городами, улицами…

А мастер пел, ведя каждое слово, в его рассказе звучало все: шепот и громкое счастье, трогательная нежность, восторженные уверения. Впервые в жизни он, маэстро, почувствовал свой стиль, он теперь знал, как будет исполнять все, что будет нести людям, всем людям – самому дорогому на свете достоянию земли. Пусть это по-настоящему и не будет оценено государственной системой, но гуманистическая идея помощи ближнему стала сейчас главным приоритетом творчества.

Он закончил, и в накатывающихся сумерках, очарованных голосом певца, застыла восторженная тишина – молчали даже соловьи.

Ельнинская наступательная операция во время Великой Отечественной войны началась 30 августа 1941 года наступлением двух армий советского Резервного фронта под командованием маршала Жукова и завершилась 6 сентября освобождением города Ельни и ликвидацией ельнинского выступа. Была снята угроза вторжения немецких войск в оперативную глубину советской обороны.

Ржев, Ленинград, опять Ржев. Приходит лето 42-го. Нет принципиальных изменений на фронте, ансамбль так и курсирует где-то неподалеку от Москвы. С ним и наш герой Иван Шмелёв рассекает просторы родины. Настя, однажды объявившая такому грозному, как мнилось Ивану, отцу о своем необсуждаемом намерении вернуться в состав труппы, тоже здесь. Только так она, повинуясь зову чувств своих, может быть рядом с дорогим ей мужчиной. К сожалению, нет принципиальных изменений на фронте, зато очень меняется программа всего коллектива, который уже давно вполне разумно поделился на небольшие выездные бригады. Такими бригадами проще добираться до труднодоступных участков и давать большее количество концертов. У них сейчас отличный репертуар, заигравший новыми оттенками. Кажется, ансамбль вместе с другими художественными коллективами страны вышел из агонизирующего состояния, в нем появлялись новые живые сценарии, создавались музыкальные шедевры. Находилось, что петь обессилевшим боями воинам и трудягам в тылу. Наконец-то авторы прочувствовали, что нужно писать, артисты поняли, что должны исполнять.

Наталья Легонькова.

Материалы для рассказа и фотографии были предоставлены сыном певца Дмитрием Шмелёвым.

1-я часть очерка здесь.