Светлана Замлелова (главный редактор журнала «Камертон») представляет: Елена САЗАНОВИЧ «И только дожди идут всегда»

В который раз сегодня воскресенье. В который раз я собираюсь на встречу со своими старинными друзьями – Гришкой и Владом. И в который раз у меня все меньше желания с ними встречаться. Они ждут меня в маленьком ресторанчике, где я каждый вечер подрабатываю игрой на рояле. Кроме воскресенья. Воскресенье – единственный день, когда я могу просто так посидеть, выпить бутылку пива. И поболтать со своими старинными приятелями. Но болтать нам уже практически не о чем. Мы все реже и реже вспоминаем свою юность. И все чаще и чаще молчим. Уставившись на сцену. По которой грациозно порхает престарелая певичка Вика. И низким голосом, не соответствующим ее грациозным жестам, нам поет какую-то дешевую, старую, как мир, историю одной безответной любви. С Викой мы дружим еще со школы. Она всегда оставалась нам преданным, верным товарищем. И почти всегда была для нас матерью. Почти… Просто давным-давно. Когда мы, трое закадычных друзей, были еще свежи и красивы. Впрочем, как и она. Каждый из нас умудрился с ней переспать. Втайне друг от друга. И каждый из нас, впрочем, как и она, быстро поняли. Что это глубокая, но вполне поправимая ошибка нашей юности. И с тех пор мы вчетвером стали просто друзьями. У каждого из нас была своя дорога в жизни. И никогда эти дороги не пересекались. Разве только в такие воскресенья, пахнущие пивом и скукой вечера…

В который раз я неуверенно открываю тяжелую дверь ресторанчика, который, скорее, смахивает на забегаловку. Пошарпанная сцена. Старенький чопорный рояль. Кривые столики, за которыми сидят немногочисленные посетители. Они, размахивая руками, оживленно беседуют. Дым от сигарет повис в воздухе. Вперемежку с пряным запахом дешевого вина. Я усталым взглядом обвожу зал. И замечаю у крайнего столика толстого неуклюжего очкарика. Он давно ждет меня и давно понимает, почему с каждым воскресным вечером я опаздываю на большее время.

– Привет! – я машу ему издали рукой. И как можно естественнее улыбаюсь.

Он мне с той же искренностью улыбается в ответ. Его улыбка щекочет мою совесть. Она корчится от щекотки, но не долго. И тут же успокаивается.

– Привет!

Я вяло пожимаю товарищу руку. Аккуратно складываю тщательно отутюженный моей женой Валей плащ, осторожно перекидываю его через спинку третьего стула и разглаживаю складки ладонью.

Передо мной мой друг, Гришка, толстый неповоротливый очкарик. Он без конца что-то жует. И с полным ртом, уже в который раз, мне пытается объяснить, что в моем ресторанчике прескверно готовят. Я безвольно с ним соглашаюсь. Так как защищать часть своего ресторанчика мне совершенно неинтересно. Но ненароком замечаю, что это не мешает ему усердно двигать челюстями.

Гришка помешан на мостах. Хотя надо уточнить: Гришка когда-то был помешан на мостах. Он их сочинял. Я помню его первые мосты, когда он только начинал как архитектор. Они имели совершенно невероятные, причудливые, фантастические формы. То извилистые, то волнообразные, то напоминающие колыбель. Они были различных цветов и оттенков. И по ним невозможно было ходить. Ими было возможно только любоваться. Это действительно было красиво. Но Гришку склоняли со всех сторон. За его непрактичную, ирреальную выдумку. За его сумасшедшее понятие дороги. А Гришка не обращал ни на кого внимания. Он только улыбался своими круглыми глазами из-под очков. И чесал лысеющий затылок.

– Они ни черта не понимают, эти дураки! – смущенно говорил он нам.

И тащил прогуляться по своим несовершенным творениям. Мы делали осторожные шаги. Но все равно спотыкались. И едва дойдя до середины моста. Тут же не выдерживали. И заворачивали обратно. Нам казалось, что мост непременно рухнет. И мы предпочитали любоваться им издалека. Но ни один мост никогда, как ни странно, не рухнул. Может быть, потому, что по ним никто практически не ходил.
С каждым годом мосты моего друга Гришки приобретали новые, более совершенные формы. Они становились ровными, гладкими, очень прочными. И главное – доступными всем. По ним стали мотаться машины. И шнырять пешеходы. Но Гришка уже почему-то не приглашал нас прогуляться по ним. Он все чаще предпочитал своим выдумкам кружку пива в ресторане. Любил сидеть там с набитым ртом и нудеть о каких-то бесконечных дорогах, которых не бывает. А мы и не настаивали. В конце концов, может быть, те дураки и были правы. Вряд ли у кого появится желание без конца спотыкаться на дороге. И со страхом ждать, когда полетишь вниз головой.

Я ощупываю Гришкин костюм в яркую полоску.

Гришка с гордостью даже приподнимается с места:

– В Англии приобрел. Вот черти! Все им удается! И главное – все у них удобно! Начиная от костюмов и заканчивая мостами! Это наши все выпендриваются.

– Ты о чем, Гришка?

– Просто я признаю свое поражение! Идеалист проклятый! (Гриша постучал себя по широкому лбу). Все твердил о каких-то невероятных проектах. Впрочем, скорее всего, я наконец-то повзрослел. Высокий мост – это обязательно, когда по нему ездят или ходят. Мост – это сам по себе высота. И ничего не нужно придумывать лишнего. Ведь это всего лишь мост… Бывает достаточно посмотреть вверх или вниз, разве этого мало? Почувствовать риск и не рисковать.

– Я не понимаю, Гришка.

– Просто теперь я конструирую самые совершенные мосты. И даже получаю за это хорошие бабки. По моим мостам запросто шныряют машины и бегают пешеходы. И вряд ли у кого-нибудь из них возникнет желание риска. Они так спешат. Да и зачем все это? Риск – это, скорее, удел бездельников и тупоголовых романтиков. Мы же далеко не такие. Так ведь, Колька?

– Но ведь у тебя все нормально?

– Абсолютно! – Он проворно нанизал на вилку кусок ветчины и с удовольствием забросил ее в рот – Я научился главному. Жизнь без риска гораздо безопаснее, гораздо логичнее, и главное – умнее. Мне нравится, очень нравится жить именно так. И именно так строить мосты. У меня хорошие получаются мосты…

Не успели мы чокнуться кружками с пивом, как услышали звон разбитой посуды, крики и шум. Мы резко обернулись. Ну конечно! Кто же еще! Так громко и на таком оголенном нерве. Театрализованное явление моего второго товарища Влада. Он уже успел порядком надраться, не дожидаясь нашей встречи. Как всегда, в мятых широких штанах и облезлых желтых ботинках. Он похож на потрепанного, постаревшего Маяковского (если бы тот успел постареть).

Влад притормозил в центре зала. И с пафосом продекламировал стихи густым басом. И слегка заплетающимся языком:

«На чешуе жестяной рыбы
Прочел я зовы новых губ.
А вы
Ноктюрн сыграть
Могли бы
На флейте водосточных труб?..»

Затем широким, размашистым шагом направился к нашему столику.

– Салют, старики!– он, стоя выпивает залпом полный бокал моего пива. И пиво непременно проливается на его пожеванные штаны. – Собака!

И мы никогда не знаем, к кому обращено такое вполне приличное ругательство. А он дрожащей ладонью тщательно трет пивное пятно. И оно еще больше увеличивается и чернеет. Влад безнадежно машет рукой и пьяно хохочет своими ровными, но уже далеко не белыми зубами, на которых неизбежно отразились его сомнительные наклонности. Он хохочет своей далеко не голливудской улыбкой. Он доволен собой. Он по-прежнему не может смириться со временем, со своим поражением, со своею судьбой, и в его уверенности, мне вновь видится красавец Влад с его греческим профилем. И я в который раз понимаю, почему он так безумно нравился женщинам. Когда в своих неизменно широких пожеванных штанах. С непременной сигаретой в голливудских зубах. И кепкой, небрежно сдвинутой на затылок. Он появлялся не телеэкране. С обязательным репортажем об очередной трагедии нашей бренной жизни.

Женщины, уверен, не отрывали от него свои жадные взгляды. Наплевав на всех своих мужей и любовников, вместе взятых. Он всегда играл под Маяковского. Но очень тонко. Очень изящно. Очень умело. И женщины, наверняка, не особо вникали в его печальнофилософские монологи о нашей трагичной жизни. У них на уме было явно другое. И Влад это другое никогда не отрицал. Напротив, он благодарно принимал любовь, и никогда не любил. И в этом была его личная трагедия, до которой нашей печальной жизни не было никакого дела.

Влад шумно усаживается. Пьяно подмигивает мне, развязно развалившись на стуле, где висит мой плащ. Он небрежно забрасывает ногу за ногу, не вынимая из своих пожелтевших голливудских зубов сигарету.

Я вскакиваю, как ошпаренный.

– Уберись с этого места, скотина!

Друзья непонимающе уставились на меня.

– Я же сказал, пошел вон! Вон сколько свободных стульев, так нет, ему обязательно нужно бухнуться именно сюда, еще с этой чертовой папиросой!

Я подскочил к Владу и силой наклонил его спину вперед. И аккуратно, насколько это возможно, вытащил свой плащ.

– Все равно помял, сволочь! Еще хорошо, что не прожег сигаретой!

Я тщательно разгладил плащ рукой, встряхнул его, даже понюхал.
– Фу, уже насквозь пропах спиртом. Что скажет, Валя?.. Ох, как ты меня достал, Влад!

Влад скривил свой прямой, почти греческий нос:

– Всего лишь спиртом? Радовался бы, что не духами.

Официант Петя мгновенно появился возле столика. Он научился, как гончий пес, чувствовать неладное.

– Что-нибудь не так, Николай?

Я, молча, без предисловий, протянул ему плащ. Петя понимающе кивнул и скрылся в подсобке.

Влад внимательно разглядывает меня. Его большой рот скривился в снисходительной усмешке. Он вновь выпивает. Но уже водку. Его черные круги под глазами. Его дрожащие руки. Его скука в глубоких морщинках у губ. Его потрепанный вид и усталость не ускользают от моих глаз. Все это он заслуженно заработал. Но уже не в бессонных ночах, проведенных наедине с бумагой. И пером. Или наедине с женщиной. А скорее всего – наедине с рюмкой, которую он судорожно сжимает в своих дрожащих руках. Впрочем, я не заостряю на этом внимания. Мне кажется, я давно устал от его нервных жестов, слишком подвижной мимики. От его нетерпения жить…

Гришка нравоучительно замечает, нанизав очередной кусок ветчины:

– А вот в Англии так не пьют, Влад!

– И столько не жрут! – ловко парирует наш товарищ.

Я, пытаясь загладить инцидент с плащом, смягчаю тон:

– Что-то давно не видал тебя по ящику. Куда спрятался, дружище? Ты же делал гениальные репортажи! Женщины при одном твоем виде падали в обморок. Ну, чем не старина Маяковский!

Влад кисло усмехнулся и опустил голову вниз, вытянув длинные ноги.

– От Маяковского остались разве что желтые ботинки. К тому же я его по возрасту перерос. Но и век желтых ботинок уже того, тоже, похоже, заканчивается. Мой закончился раньше. Ты же сам прекрасно знаешь, что показывают сейчас по телеку – ужасы и нездоровые страсти. А я человек добрый, к тому же созидатель. И вообще. Если честно, то рожей не вышел. Нынче в почете другие рожи. В общем, не вписался в узкие рамки голубого экрана. Впрочем, наверно, и жизни.

Гришка смущенно протирает свои новые золотистые очки, совершенно нелепые и безвкусные:

– Ну, зачем ты так, Влад. Ты ведь еще так молод.

– Все мы более-менее молоды. И от этого становится более тошно. Когда еще относительно молод, но нет уже никакого желания покорить этот мир. Потому что он уже давно не наш. И остается разве что покориться ему. Я покорился. И вы знаете, мне это далось не так уж напряжно. Так что не смейте меня жалеть!

Влад стукнул кулаком по столу так, что бокалы и тарелки от страха задребезжали. Но мы Влада не боялись. Он был слишком слаб.

Материал полностью читать здесь.