Борис Васильев: писатель, прошедший войну

Скажи мне, кто твой враг, и я скажу, кто ты. И хотя известная пословица звучит по-другому, «скажи, кто твой друг», про «врага» всё-таки ближе к истине. В друзья могут случайно «затесаться», там могут оказаться «временщики», среди врагов случайных попутчиков нет.

И высшей похвалой писателю-фронтовику Борису Васильеву (21 мая 1924, Смоленск — 11 марта 2013, Москва) и его творчеству может служить то, что его не любили и критиковали за «писанину» о войне (а писал он правду, поскольку сам в ней участвовал), за его порой резкие высказывания и суждения о полководцах Великой Отечественной Войны. Критиковали читатели «определённого» круга, о котором нет смысла говорить долго.

Понять войну не воевавшим невозможно. Сколько бы о ней ни говорили, ни кричали «Ура!» в День Победы, сколько бы ни было выпито рюмок (фронтовых сто грамм) в праздник «9 мая». Понять войну – это слышать свист снаряда, угодившего в окоп рядом с твоим, слышать шёпот смерти, витающей над головой, слышать предсмертный стон товарища, видеть кровь его на земле. Понять войну – это испытать самому дикую боль от ранения, контузии.

Как-то Борис Львович рассказывал случай, когда он перешёл из одного окопа в другой, а туда, где он только что был, угодил снаряд. Ангел-Хранитель сохранил ему жизнь. Было ли тогда время осмыслить произошедшее? Вряд ли. Времени на войне нет. Между жизнью и смертью нет промежутка. Осмысление приходит позже.

Конечно, писатель Васильев писал не только о войне. У него были и исторические романы (более позднее творчество). Но Великая Отечественная Война была главным в его творчестве.

Надо сказать, писателей Советского Союза нынешнее поколение не знает и не помнит. Ни Валентина Распутина, ни Юрия Трифонова, ни Юрия Нагибина, ни Василя Быкова. Борису Васильеву в этом плане повезло больше. Фильм «А зори здесь тихие» по одноименной повести часто показывают в День Победы, а фильм «Офицеры» по его сценарию – 23 февраля.

Журналисты любили затрагивать тему войны в беседах с Борисом Васильевым. Ведь он не только был писателем, драматургом и сценаристом, много писавшем о войне, но был и человеком, прошедшим её сам, а потому имевшим свой собственный взгляд.

Отрывок из интервью, данного Васильевым известной журналистке Марии Ремезовой для издания «Автографы века» – многотомного сборника литературных портретов выдающихся деятелей отечественной культуры.

[…Есть люди, которым Бог отмерил невероятное обаяние. Таков Борис Васильев. Прекрасный рассказчик, остроумный, свободный, полный жизни и сил… Как жаль, что написанные на бумаге слова не в состоянии сохранить удивительной интонации, свойственной этому человеку. 

–    Давайте начнем с войны. Что означает этот опыт – для человека, для общества и для писателя?

–    Война – дело скучное, грязное и, простите, вонючее. Из настоящих фронтовиков не осталось уж никого. Раньше мы все столы сдвигали, когда друзья собирались, – особенно в День Победы. А теперь мы с женой на двоих накрываем, два фронтовика всего и осталось. Война беспощадна – она остается в человеке на всю жизнь, если он воевал, конечно, а не скрипел пером где-то в тылу… В ту войну мы потеряли очень много людей. До сей поры точных данных нет, но покойный Александр Николаевич Яковлев, с которым мы дружили, этим делом занимался, и по его расчетам выходит не менее 31 миллиона человек. Немцы потеряли у нас не многим более двух миллионов. То есть на каждого немца сколько наших приходится? Вот и считайте. Немцы – прирожденные вояки. Они с удовольствием подчиняются, уважают старших по званию, «орднунг» для них все! Любому немцу погоны привесь – и перед ним вытянутся в струнку. Слава Богу, что мы их разбили. 

–    А правда ли, что перед тем, как брать Москву, немцы устроили что-то вроде техосмотра, и поэтому мы успели подтянуть силы…

–    Это же немцы! Положено по срокам, значит, будет техосмотр. К тому же перед большим наступлением. Вот и прокопались дней пять. А ведь были совсем близко. Танки-то прорвались к Москве дальше, чем считается – там, где на Ленинградке «ежи» стоят, не крайняя точка. Один танк был подбит уже дальше, на мосту. 

–    Нужен ли все-таки писателю такой трагический опыт – или лучше без него обойтись?

–    Писателю любой опыт нужен. По натуре я человек бесшабашный, веселый – поэтому и стараюсь «уравновесить» себя в литературе. Трагедия потрясает. Эту точку зрения, кстати, разделял и Юрий Любимов, когда ставил спектакль «А зори здесь тихие». И на его спектакле зал не аплодировал. Трагедиям не аплодируют, и не плачут. А молчат. На премьере вдруг – полная тишина, и только девочки кланяются, и Федор, рыдающий, стоит в углу. Единственный звук – только этот рыдающий голос. И потом зал молча встает. Вот это трагедия. 

–    Вы первым подняли тему женщины на войне. До Вас можно припомнить только «Они сражались за родину» – но там она решена в героическом ключе. А у Вас, если воспользоваться более поздней формулой Светланы Алексиевич, «у войны не женское лицо». 

–    Женщин на войне было более 350 тысяч. Они были во всех родах войск. Танкисты, артиллеристы, снайперы. Я уж не говорю про санбат. А когда я пришел в академию, увидел там девочек – два отделения, все фронтовички. Некоторые были ранены. Женщине не место на войне! Не надо было их туда посылать! В тылу помогайте, девочки мои родные. За ранеными ухаживайте, замуж за них выходите, безногому инвалиду создайте уют – вот ваша задача! Женщина должна детей поднимать, а не воевать…]

Но как бы тема войны не была важна и интересна в творчестве писателя, фильм «Офицеры» занимает здесь «особое» место: «…Есть такая профессия – Родину защищать».

И вот что рассказал об этом фильме писатель газете «Известия» в беседе с её специальным корреспондентом Артуром Соломоновым.

[…Известия: Как возникла идея фильма?

Борис Васильев: Идея возникла довольно просто. Потому что я из потомственной офицерской семьи. Все мои предки были офицерами. Мой прапрапрапрадед – герой Бородинского сражения, генерал-лейтенант. Я – офицер, окончил Бронетанковую академию, 15 лет служил в армии.

Это среда, которую я хорошо знаю. Ведь я довольно старый человек, несовременный. Я знаю, что военные были совершенно отдельной кастой. Они понимали, что такое офицерская честь для русского офицера, что такое слово, данное офицером. Оно не берется назад никогда в жизни. Иначе тебе руки не подадут. Там был совершенно особый кодекс, который и я, и мои предки старались соблюдать.

Известия: Вы присутствовали на съемках «Офицеров»?

Васильев: В это время снималась другая картина по моему сценарию. Там режиссер был послабее, и мне необходимо было присутствовать там.

Известия: Сценарий был написан в соавторстве с Кириллом Раппопортом. У вас возникали разногласия?

Васильев: Нет, это было старое содружество. А работа у нас разделялась так: я писал сюжет, а он разрабатывал эпизоды.

Известия: Вы настаивали, чтобы в картине играли те, а не иные актеры?

Васильев: Я настаивал только на том, чтобы в «Офицерах» играл Георгий Юматов. Он играл в другой картине по моему сценарию, мы семьями дружили. А как только режиссер Владимир Роговой увидел Василия Ланового, то сразу сказал, что берет его без проб. Два хороших актера решили судьбу картины.

Известия: Бывали у вас споры с режиссером?

Васильев: Споры всегда возникают. Ведь кинематограф – это искусство режиссуры прежде всего. А потому любой режиссер стремится подогнать сценарий под себя. Мы с Роговым часто спорили. Спорили до пены, до крика. А на другой день каждый помаленьку сдавал свои позиции…]

Что касается сценария и сюжета фильма «Офицеры», любопытно то, что если фильм в чём-то является отражением истории семьи писателя, то об истории этой Борис Васильев узнал уже взрослым человеком. Мать с отцом не рассказывали ни о чём, особенно о своём происхождении. Узнал о родовой ветви Борис Львович от других родных. И здесь оказались очень интересные подробности. Например, история любви в жизни его деда…

[…В отличие от Василия, его брат Иван – отец мамы – устоял перед авторитетом, но не устоял перед юбкой: подобные парадоксы часто случаются с мужчинами. Когда я читаю набоковскую «Лолиту», я вспоминаю деда. Как знать, может быть, Набоков что-то слышал о его трагедии?

Когда это стряслось, дед был уже взрослым, а главное, многое пережившим человеком. Отсидел в «Крестах» за участие в студенческих демонстрациях, проходил по процессу «83-х», был сослан на родину под надзор полиции, сбежал вместе с братом Василием в Америку, где братья и решили строить счастливую жизнь по рецепту Фурье, организовав трудовую коммуну. Из этого дела ровно ничего не вышло, и, когда закончились деньги, братья подались на родину.

Да, поиски нравственного идеала в России конца прошлого века многих уводили за океан и очень многих – в места не столь отдаленные. Деду повезло уцелеть и вернуться, а когда его брат Василий вдруг увлекся религиозными построениями Толстого, он – в знак протеста – приехал в Петербург, где и продолжил учиться, но уже не в Университете, а в Технологическом институте, «Техноложке» – как тогда, да и сейчас, его называют. Сняв комнату у вдовы чиновника, бородатый студент учился легко и увлеченно, что не помешало ему, впрочем, вскоре жениться на своей квартирной хозяйке. Брак не вызвал особых пересудов: супруги были одного круга, Дарья Кирилловна сохранила и красоту, и обаяние, несмотря на то что родила дочь в очень юном возрасте. Покойный супруг ее – отец девочки – был грек, и дочь-полукровка возвела в квадрат красоту, живость и обаяние русской матери и греческого папы. Это было на редкость грациозное существо с идеальной фигуркой, черными косами ниже пояса и густо-синими глазами: сочетание, которое не может спокойно вынести ни один нормальный мужчина. И дед не был исключением: через год после свадьбы пятнадцатилетняя падчерица родила ему первого ребенка – мою старшую тетю Олю.

На этой клубничной сенсации давайте остановимся. Я рассказываю о своем деде и о своей бабке, и мне совсем не хочется, чтобы их трагедия выглядела этакой секс-опереттой. Может быть, она и была бы таковой, если бы мой дед всю жизнь до безумия не любил бы этой женщины и если бы эта женщина не была такова, какова она была. И, к сожалению, выражение «до безумия» в данном случае не метафора. Дед и впрямь тронулся рассудком от этой несчастной любви, которая превратилась в ненависть, оставшись великой любовью и породив в реальной жизни поэтическое единство диалектических антиподов. Но все должно знать свое место, а в особенности – рассказ о бабушке, ибо она-то и стала моим главным наставником, учителем и воспитателем.

Когда несовершеннолетняя девочка оказывается мамой, это естественно, но не совсем привычно, что ли, а потому способно создать лавину слухов и сплетен. Когда же эта родившая девочка – ваша падчерица и вы не только не открещиваетесь от всего на все стороны – нет, вы безмерно счастливы! – это уже гран-скандал. И, учтя неизбежность этого гран-скандала, дед при первых намеках падчерицы на взаимность честно рассказал все ее матери, то есть своей законной жене. Не повинился, а объявил, что любит он не ее, а ее дочь, и женился только для того, чтобы быть рядом с девочкой всю жизнь и всю жизнь любить ее. И что девочка ответила взаимностью со всем пылом греко-славянского происхождения. Не знаю, любила ли Дарья Кирилловна моего деда, но все их объяснения закончились тем, что оскорбленная супруга уехала в Высокое, отошедшее к тому времени в собственность Ивана Ивановича, заявив, что не желает более видеть ни мужа, ни дочери.

Вскоре у двух горячо и искренне любящих людей родился первый незаконный ребенок. Незаконный потому, что Дарья Кирилловна о разводе не желала ничего слышать, и в глазах церкви и общества получалось, что юная грешница прижила ребенка на стороне. В соответствии с этим ребенок получил отчество не по родному отцу, а по крестному, а поскольку крестным был брат Ивана Ивановича Георгий, то моя старшая тетушка и писалась всю жизнь Ольгой Георгиевной во всех бумагах и документах. Матушка моя оказалась второй незаконной дочерью, крестным отцом ее был другой брат, Николай, и звалась она, соответственно, Еленой Николаевной. 

И только последующие дети – Владимир и Татьяна – родившиеся после смерти Дарьи Кирилловны и венчания собственных родителей – получили право на отцовское имя: Владимир Иванович и Татьяна Ивановна. Татьяна Ивановна, моя тетя Таня, пережила всех и вся: революцию и Гражданскую войну, смерть первого мужа и расстрел второго, коллективизацию и опричнину, Великую Отечественную войну и угон в Германию…]

История семьи, её военные корни, дореволюционные традиции оказали влияние на формирование мировоззрения писателя. Борис Васильев писал об этом так: «Меня воспитывали еще по старинке, как это было принято в провинциальных семьях русской интеллигенции, почему я, безусловно, человек конца 19-го столетия. И по любви к литературе, и по уважению к истории, и по вере в человека, и по абсолютному неуменью врать…».

Увлечение же литературой, любовь к истории проявились в школьные годы. Учась в воронежской школе, будущий писатель играл в любительских спектаклях, выпуская вместе со своим другом рукописный журнал.

А когда окончил 9-й класс, началась Великая Отечественная война, и Борис Львович ушел на фронт добровольцем в составе истребительского комсомольского батальона. Третьего июля 1941 года он был направлен под Смоленск.

Первые годы той страшной войны лучше не вспоминать. Их отряд попал в окружение, из которого они выбрались в октябре 1941 года. Затем лагерь для перемещенных лиц, кавалерийская, пулеметная школа и продолжение войны в рядах ВДВ.

Во время воздушного десанта в 1943 году он попал на минную растяжку, вследствие чего получил контузию, оказавшись в госпитале.

Позднее писатель рассказывал: «…мне и вправду выпал счастливый билет. Я не умер от тифа в 34-м, не погиб в окружении в 41-м, парашют мой раскрылся на всех моих семи десантных прыжках, а в последнем – боевом, под Вязьмой, в марте 43-го – я нарвался на минную растяжку, но на теле не оказалось даже царапины» («Век необычайный», М., 2003).

В том же 1943 году Васильев поступил в Военную академию бронетанковых и механизированный войск, где познакомился со своей будущей женой – Зорей Альбертовной Поляк, с которой прожил счастливо всю жизнь.

После окончания в 1946 году инженерного факультета академии будущий литератор стал работать испытателем колесных и гусеничных машин на Урале.

И только демобилизовавшись в 1954 году в звании инженер-капитана, он посвятил себя полностью литературной деятельности.

Однако первая же пьеса писателя «Танкисты», посвященная тому, как непросто происходила смена поколений в послевоенной армии, которая под названием «Офицер» готовилась к постановке в Центральном театре Советской армии, после двух просмотров в декабре 1955 года была снята еще до премьеры ГЛАВПУРОМ (Главным политическим управлением армии).

Об этом случае Васильев напишет в воспоминаниях: «А может быть, это-то и хорошо, что запретили без всякого объяснения? Если бы надавали замечаний, я бы растратил уйму времени, пьесу все равно бы угробили (в этом ведомстве своих мнений не меняют), а я бы привык доделывать да переделывать по указаниям, слухам, мнениям… Я слушаю только редакторов, устраняю их замечания или принимаю к сведению, но никогда ничего не переделываю во имя, так сказать, сиюминутного момента».

Тем не менее, упорство и целеустремленность писателя были вознаграждены. Его пьеса «Стучите и откроется» в том же 1955 году была поставлена театрами Черноморского флота и Группы войск в Германии, и по приглашению Н.Ф. Погодина он приходит в сценарную студию при Главкино, где по его сценариям были поставлены кинофильмы «Очередной рейс» (1958), затем «Длинный день» (1960) и другие.

Стоит отметить, что работать в кинематографе непросто. Это только со стороны кажется, что там безоблачное небо. Ради заработка он пишет сценарии для телепередачи КВН, подтекстовки к киножурналам «Новости дня» и «Иностранная хроника».

Такая же кажущаяся видимость легкого успеха была у писателя и при написании его прозаических произведений. Среди которых на самом деле были те, которые по несколько лет лежали в столе, или оказывались там навсегда. Его первое произведение «Иванов катер», принятое сначала к публикации в «Новом мире», после смерти Твардовского не печаталось почти три года, пролежав в редакционном портфеле до 1970 года.

К этому времени в журнале «Юность» (1969, № 8) вышла в свет звёздная повесть писателя «А зори здесь тихие». В эти же годы Васильев начинает совсем по-другому писать о войне. Он уходит от «лейтенантской прозы». Его всё больше притягивают судьбы людей, которые, как и он, оказались на войне оторванными от своих, оказались без поддержки армии, но защищали свою Отчизну до последней капли крови. К этому автобиографическому жанру относится повесть «В списках не значился», основанная на документальном материале, и другие произведения тех лет.

То же направление продолжает писатель и в 80-е годы. «Летят мои кони» (1984 год) – автобиографическая повесть, написанная искренне, от души, с большой теплотой к прожитому времени, а повесть «Завтра была война» – одно из самых жёстких произведений писателя.

Интересно, что более позднее творчество Васильева – его исторические романы («Вещий Олег», 1993), («Князь Ярослав и его сыновья», 1997), («Ольга – королева русов», 2002) рассказывают о смутном времени, последствиях этого времени, борьбе за власть. В этом ряду особняком стоит произведение «Глухомань» (2001), посвященное нравственным проблемам общества, падению духовности.

Обращение к исторической тематике, конечно, не было случайным. Писатель всегда занимал активную жизненную и гражданскую позицию. История же, как никто лучше, проводит параллели, перекликаясь с современностью.

Путеводной звездой в жизни и творчестве Бориса Васильева была жена Зоря Альбертовна, ставшая прототипом Сони Гурвич и Искры Поляковой в выдающихся книгах.

В интервью корреспонденту «КП» Борис Львович так рассказывал о своем творчестве:

«В первую очередь я делюсь своими замыслами с женой. Если Зоренька прочтет черновики и скажет: “Боря, это не получилось” – я эту вещь выбрасываю. Не переписываю никогда».

А вот, как он писал об их совместной жизни, начиная с драматичного эпизода, произошедшего вскоре после свадьбы:

[…И тут я увидел незабудки. И уже набрал букетик, когда вдруг увидел минную растяжку. Проследил глазами и заметил мину, к которой она вела. Мину с невывинченным взрывателем. И понял, что меня занесло на неразминированный участок обороны. Осторожно развернулся к юной жене, а она оказалась передо мною. 

Лицом к лицу.

–    Мины.

–    Я знаю. Боялась кричать, чтобы ты не бросился ко мне. Сейчас мы осторожно поменяемся местами, и ты пойдешь за мной. Шаг в шаг.

–    Первым пойду я. Я знаю, как и куда смотреть.

–    Нет, ты пойдешь за мной. Я вижу лучше тебя. Говорили мы почему-то очень тихо, но лейтенант Васильева говорила так, что спорить было бессмысленно. И мы пошли. Шаг в шаг. И – вышли.

С той поры я часто попадал на минные поля. В январе 1953-го, когда отказался сделать доклад о заговоре «убийц в белых халатах» и только смерть Сталина спасла меня от лагерей. В 1954-м, когда демобилизовался по собственному желанию, обозначив это желание в рапорте как «желание заняться литературным трудом». В Москве, когда спектакль ЦТСА по моей первой в жизни пьесе «Офицер» был запрещен Политуправлением CA без объяснения причин на второй премьере, и мы десять лет жили на Зорину зарплату в 86 рублей, пока я не написал «А зори здесь тихие…». И еще множество раз.

Вот уже более шести десятков лет я иду по минному полю нашей жизни за Зориной спиной. И я – счастлив. Я безмерно счастлив, потому что иду за своей любовью. Шаг в шаг…]

Зоря Альбертовна умерла в январе 2013 года. Менее, чем через два месяца, не стало и большого писателя.

Лазарь Модель.