Екатерина Шерга: Елена Булгакова — третья жена Михаила Булгакова (часть 2-я, продолжение)

1936

В феврале 1934-го Булгаков наконец получил квартиру в Нащокинском переулке. Почти каждый день к ним приходили гости: Качалов, Ахматова, Раневская, Эрдман. Булгаков — общительный человек и блестящий собеседник — говорил: «У нас лучший трактир в Москве». Елена Сергеевна уговаривала мужа ложиться не позже трех ночи, но гости редко покидали их гостеприимный дом раньше пяти или шести утра. Между тем за его стенами обстановка становилась все страшнее и опасней. Надежда Мандельштам вспоминала, как просила у знакомых денег для арестованного мужа, и упоминает, что Елена Сергеевна Булгакова заплакала и сунула ей в руку все содержимое своей сумочки.

По соглашению с Шиловским их старший сын Женя остался с Евгением Александровичем, а младший Сергей жил с матерью и ее новым мужем. С обоими детьми у Михаила Афанасьевича были прекрасные отношения, и однажды, по воспоминаниям Елены Сергеевны, он начал рассуждать о том, что в жизни надо уметь рисковать. Потом добавил в качестве назидательного примера: «Вот, смотрите на маму вашу, она жила очень хорошо с вашим папой, но рискнула, пошла ко мне, бедняку, и вот поглядите, как сейчас нам хорошо… » На что Сережа, помешивая ложечкой кофе, задумчиво сказал: «Подожди, мама ведь может рискнуть еще раз». Булгаков выскочил из-за стола, красный, не зная, что ответить.

Михаил и Елена Булгаковы, Сережа Шиловский, 1940 (во время болезни)

Осенью 1939 года у Булгакова начинаются проблемы со зрением, резко ухудшается самочувствие. Врачи ставят диагноз — неизлечимая болезнь почек. Они предсказывали ему несколько дней жизни, он прожил еще полгода. Долго длится это мучительное, страшное угасание. Все знают, что никакой надежды нет. Последние дни он был в бреду, практически ослеп. 10 марта 1940 года Булгаков умирает. Перед смертью Елена Сергеевна дает ему обещание: она добьется того, что все его произведения будут напечатаны.  На бесконечно долгие десятилетия это станет главной целью ее жизни.

Вдова антисоветского писателя

Елена Сергеевна по-прежнему оставалась одной из самых обаятельных женщин Москвы. Очень скоро рядом с ней появился знаменитый в то время поэт Владимир Луговской. Его друзья и знакомые наблюдали, как он подобно тетереву распускал перья, буквально токуя перед Булгаковой, и называл ее Инфантой. Ставшая потом последней женой Луговского поэтесса Елена Быкова так рассказывала об этих отношениях: «Массовые репрессии, аресты. Исчезали и гибли люди вокруг. Сдавали нервы…  И вдруг Елена Сергеевна — ум, обаяние, красота, имя!..  Кругом черно. Елена Сергеевна была единственной ниточкой жизни. Она ободряла, призывала быть стойким, держаться, находила нужные слова. Елена Сергеевна была сильной, свободной и веселой женщиной». Но они оба были нужны друг другу. Татьяна Луговская, его сестра, вспоминала: «У нее в жизни образовалась такая дыра, ее нужно было чем-то заполнить».

Луговского называли советским Киплингом, в его кабинете на стенах висели пистолеты и туркестанские сабли, среди его друзей были герои Гражданской войны, боевые летчики и отважные пограничники. Как потом написал его ученик Константин Симонов, «он всю жизнь писал стихи о мужестве, и читал их своим медным, мужественным голосом…  и выглядел в форме как само мужество, и заставил всех верить, что, случись большая война — уж кто-кто, а он на нее — первым!»

Но вот большая война началась. 27 июня Луговской откомандирован работать во фронтовой газете, точнее, в боевом листке. Во дворе Литературного института ему устраивают проводы, играет музыка, ему дарят цветы, среди провожающих и Елена Сергеевна. Его торжественно сажают в поезд, отправляющийся на Северо-Западный фронт.

Луговской еще не осознает, что советские войска на северо-западном направлении стремительно отступают. Под Псковом над их эшелоном появляются самолеты со свастикой на крыльях, они сбрасывают бомбы. Состав сходит с рельсов, вагоны переворачиваются и горят. Луговской чудом остается в живых, он выбирается из-под обгоревших тел и искореженного металла и вместе с горсткой других уцелевших кое-как добирается до Пскова. Снова ехать в сторону фронта он не в силах, у него дрожат руки, он заикается, у него непрерывная рвота. Сейчас бы это назвали «посттравматический синдром», но тогда подобных слов не знали. Будь Луговской менее знаменит, его, скорее всего, расстреляли бы как труса. Но в Москве его положили Кунцевскую больницу, а потом комиссовали, понимая, что толку от него не будет. Старые друзья его не узнают — перед ними старик с обезумевшими глазами. Как страшная тень он слоняется по Москве.

В эти дни происходит его разрыв с Еленой Булгаковой. Точная причина неизвестна, но это и не важно. Скорее всего, в эти дни он был невыносим. Сохранилась ее записка: «Володя, я очень твердо говорю тебе, что мы расстаемся. Я много раз говорила это тебе, но поверь, что сейчас это последний. Я не смогу быть с тобой. После вчерашнего. Так как разговор будет мучителен и бесцелен для обоих — я попросила Сашу, нашего с тобой друга, переговорить с тобой и передать это письмо».

1941

Тут стоит объяснить, кто такой Саша. Это Александр Фадеев, знаменитый писатель, автор повести «Разгром», секретарь Союза писателей СССР, человек, который стал не только другом, но и возлюбленным Елены Сергеевны.

В отличие от Луговского у Александра Фадеева была жена — знаменитая красавица, актриса МХАТа Ангелина Степанова. Когда-то она была влюблена в сценариста и писателя Николая Эрдмана, пыталась поехать к нему в ссылку, их мучительные отношения длились несколько лет, и кажется, что больше ни на какую страсть сил у нее не хватило. Ее брак с Фадеевым выглядел как очень блестящий, очень холодный, образцово-показательный номенклатурный союз. Даже познакомиться они в эпоху железного занавеса ухитрились в Париже.

Когда Фадеев в октябре 1939 года явился навестить умирающего Булгакова, Елена Сергеевна произвела на него сильное впечатление. По одной из версий, Булгаков это заметил и даже сказал об этом жене. После смерти Михаила Афанасьевича она получила от Фадеева письмо, где тот писал о ее покойном муже: «Мне сразу стало ясно, что передо мной человек поразительного таланта, внутренне честный и принципиальный, и очень умный». Были в этом послании и такие строки: «Мне многое хотелось бы сказать Вам о Вас; как я видел, понял и оценил Вас в эти дни, но Вам это не нужно сейчас, это я Вам скажу в другое время».

Трудно распутать эти отношения, понять, когда в жизни Елены Булгаковой был период Фадеева, а когда — Луговского. Трудно так же понять, сколько времени существовал этот любовный треугольник, две стороны которого почти равны. Фадеев с Луговским очень схожи. Оба родились в одном и том же году, оба младше Елены Булгаковой на восемь лет, оба красивы и пользуются успехом у женщин, оба занимают очень высокое место в официальной советской литературной иерархии. И оба много и страшно пьют, как-то спасаясь этим от ужасов жизни.

В конце лета 1941 года Александр Фадеев был направлен на передовую, чтобы увидеть «величественный и скромный героизм наших красноармейцев». Обстановка на фронте произвела на него примерно такое же впечатление, как и на Луговского. Вернувшись, он добрался до квартиры самого близкого для него человека — Елены Сергеевны — и буквально рухнул в жуткое многодневное пьянство. Его, члена ЦК, руководителя Союза писателей, работника Информбюро, разыскивает вся Москва. «Он был в дымину пьяный, и я приносила ему водку, которую Елена Сергеевна просила меня найти», — вспоминала потом Дзидра, жена Евгения Шиловского, старшего сына Елены. Когда наконец он протрезвел, ему пришлось писать две объяснительные записки в комиссию партконтроля при ЦК партии, два поразительных документа — пример того, как в то время ломали людей. В первой записке, от 10 сентября 1941 года, он сообщает: «Мое недопустимое пьянство в эти дни, приведшее к таким последствиям, также началось непреднамеренно в семье мне известной. Это — первая семья генерала Шиловского, состоящая из матери Елены Сергеевны Булгаковой и двух сыновей…  она кажется мне хорошей советской семьей. За время моего постыдного запоя приходил комсомолец Евгений с женой и это, к сожалению, помимо воли этих людей послужило мне поводом для продолжения. Ко мне относились не как к человеку, которого хотят споить, а скорее наоборот, напоминали о работе и сами, когда надо было им, уходили по своим делам. Но в силу сложившихся отношений между нашими семьями и ложного гостеприимства меня оттуда вовремя не выгнали».

Этот жалкий, но честный документ не удовлетворил партию и правительство. От Фадеева требовалось другое — признание, что идею уйти в запой ему «подбросили враги», как говорил Никанор Босой из «Мастера и Маргариты». В эти дни вокруг Ленинграда смыкается кольцо блокады, танки Гудериана рвутся к Москве, под Вязьмой немцы готовят операцию, в результате которой погибнет или попадет в плен более миллиона человек. Но в Центральном Комитете партии находят время и желание указывать писателю Фадееву на то, что он политически неправильно изложил причины своего запоя. В результате он написал второе письмо. «Если взглянуть на обстановку, где происходило мое семидневное пьянство, не под углом зрения обывательских житейских связей и представлений, а взглянуть на дело политически, то обстановка была чуждая. Ибо дело не в комсомольцах Шиловских, а дело в хозяйке дома. Это — вдова писателя Булгакова, человека антисоветского. Вероятно, у него было и свое окружение, которое вполне могло сохраниться и при его жене. Я этого окружения никогда не видел, но сама Булгакова мне нравилась и этим многое объясняется в моем поведении. Таким образом, в результате распущенности (в части выпивки) и умелого использования этой слабости, руководитель Союза писателей, которому доверили быть членом ЦК, пропьянствовал семь суток в квартире, населенной по меньшей мере обывателями, а то и политически сомнительными людьми. Это повлекло за собой невыход на государственную работу во время жестокой отечественной войны».

Письмо чудовищное, унизительное. Но Фадеев в своей жизни написал много таких же или худших текстов, прежде чем выстрелил себе в сердце в мае 1956 года. Той осенью, покаявшись перед партией, он всего лишь отделался выговором. Самое поразительное, что после этого он возобновил свои отношения с «вдовой антисоветского писателя». Возможно, она не знала о его эпистолярных упражнениях. А может быть, и знала. Может быть, он рыдал, каялся и просил прощения. Между тем немцы приближались к Москве, и Фадееву поручено организовать эвакуацию писателей в безопасный Ташкент. Ему самому полагается лучшее купе в спальном вагоне. Он отдал его Елене Сергеевне. В ночь на 14 октября 1941 года он в последний раз пришел к ней перед ее отъездом. Она записала в дневнике: «Саша. Обед с ним в половине двенадцатого. Белое вино. Прощание. Фотокарточка… » Неизвестно, что это за карточка и кто на ней был изображен.

На следующий день за Булгаковой заехал ее бывший муж Евгений Шиловский. Он привез ее на вокзал, где ее уже ждал Александр Фадеев. В этом же поезде в эвакуацию ехал Владимир Луговской, война для него кончилась. Трое ее мужчин встретились здесь, на вокзале. Луговской, мучительно ревновавший, вынужден был наблюдать, как его бывшая возлюбленная прощалась с Фадеевым. Потом в своих стихах он об этом рассказал:

Большой и страшный, в мертвой синеве

Подглазников, я сплюнул на пороге

Жилища своего и укатил

Тю-тю, как говорится, по дорожке,

Набитой выше горла поездами…

Я вышел. По случайности была

Со мною, мертвым, в том же эшелоне

Знакомая одна, в большой, широкой

Медвяной куньей шубке. Рядом — друг,

Седеющий и милый от притворства.

Все медлили они, передавая

Друг другу знаки горя и разлуки…

На ташкентской балахане

Одиннадцать дней тащится по стране поезд, битком набитый писателями, режиссерами, поэтами и звездами кино, гениями и бездарностями, стукачами и их жертвами. Но даже здесь купе Елены Сергеевны превращается в своего рода светский салон, сюда постоянно заходят друзья — Эйзенштейн, Пудовкин, Любовь Орлова. Наконец эшелон доползает до Ташкента. Елене Булгаковой выделили жилье по адресу улица Жуковского, 54 (искать этот адрес на карте современного Ташкента бессмысленно, квартал был разрушен во время знаменитого ташкентского землетрясения, теперь там современные жилые дома). За глинобитным забором — дувалом лепятся друг к другу старые низкие постройки, их окна и двери выходят в большой общий двор. Здесь уже жили семьи поэта Уткина, драматургов Файко и Погодина, писатель Борис Лавренев, брат Надежды Мандельштам поэт Хазин и Лидия Чуковская с маленькой дочкой. Поселились здесь и Луговские. Елене Сергеевне для проживания была предоставлена балахана — деревянная надстройка над основным домом, подниматься туда надо было по наружной лестнице. Она сразу деятельно начинает обустраивать новое жилище. Шьет чехлы для матрасов, вешает на стены малоприличные карикатуры Эйзенштейна, изображающие ташкентский быт. В своей спальне в угол она ставит шкаф, на полках этого шкафа — книги и рукописи Михаила Булгакова.

1940-е

Достав где-то банку яркой красной краски, она собственноручно выкрасила облупившийся столик в саду, под старой шелковицей. В тени этого дерева, как когда-то в своей московской квартире, она принимала гостей, разливала чай и вела беседы. Жизнь была голодной и нищей. Чтобы как-то существовать, Елена Сергеевна, как и многие другие, продавала на местном рынке привезенные из Москвы вещи.

О великом переселении московской творческой интеллигенции в Ташкент сказано довольно много, среди самых подробных исследований — книга историка литературы Натальи Громовой «Ноев ковчег писателей». В первую зиму в эвакуации, когда дела на фронте шли совсем плохо, многие заслуженные работники искусств, лауреаты разнообразных советских премий размышляли: скоро Гитлер будет в Москве, и в этом случае Среднюю Азию, скорее всего, захватят англичане. В узком кругу, среди своих, потихоньку начинали размышлять, не пора ли учить английский язык.Что до Луговского — он все еще не мог прийти в себя. По-прежнему пил. Когда был пьян, то вел разговоры с деревьями, чаще всего с росшим у ворот вязом — старым, расщепленным надвое молнией. В эвакуацию он приехал с сестрой и умирающей матерью. Елена Булгакова, прелестная, благоухающая духами, помогала ухаживать за ней и вызывалась делать любую работу, даже самую тяжелую и грубую.

В апреле 1942 года мать Луговского умирает. Он так боялся этой смерти, что теперь понимает — самое страшное в его жизни уже произошло. С этого момента он прекращает пить, договаривается с Эйзенштейном о работе над сценарием «Ивана Грозного», пишет стихи. Елена Сергеевна возвращается к нему, они начинают жить одной семьей. Она снова принимается за привычное дело: печатает, правит рукописи, дает советы. Налаживается жизнь спокойная и почти счастливая, насколько это было возможно, поскольку никуда не делись и страх за тех, кто на фронте, и бедность, и кошмарные бытовые условия. Однажды Елену Сергеевну всю искусали москиты, так что она, по ее словам, «стала похожа зебру, приснившуюся в страшном сне». Об этом она пишет в своем легком, веселом стиле и добавляет: «Между нами говоря, прощу теперь Володе все смертные грехи за то, что на него это не производит никакого впечатления и он по-прежнему твердит, что милей мово на свете нет никого». И дальше рассказывает, какой Володя хороший и как с ним легко.

В Ташкент приехала Мира, дочь командарма Уборевича. Ее отец и мать расстреляны, сама она провела годы в детдоме и сейчас поступила в институт. Ей негде жить, и Елена Булгакова решилась на поступок по тем временам великодушный и смелый. Она предложила дочери «врага народа» поселиться у себя, в комнате ее бывшей невестки Дзидры. К тому времени та закрутила роман с драматургом Иосифом Прутом, сбежала с ним в Алма-Ату и навсегда исчезла из жизни булгаковской семьи.

Мира Уборевич десятилетия спустя так вспоминала Булгакову: «Высокая, стройная, с высокой грудью, тонкой талией, с длинными ногами…  Волосы, кажется, были темно-каштановые. Глаза большие, нос красивый, немаленький. Очень красивый рот. Красила она его низко, к углам…  Я запомнила мягчайшей ташкентской зимой Елену Сергеевну, выходящей из балаханы на площадку лестницы в распахнутой пушистой шубке из ярко-рыжей куницы. На ней все было свежо и интересно. И настроение победоносное и приветливое во всем облике. Не хочу даже говорить, сколько было ей тогда лет. Просто она была колдуньей».

Луговской называл ее женой, она себя называла вдовой Булгакова. Он писал о ней: «Но ты мудрей и лучше всех на свете, с пустяшной хитростью и беспокойством, беспомощностью, гордостью, полетом». Между тем Елена Сергеевна записывала сны, в которых ей являлся Михаил Булгаков: «Все так, как ты любил, как ты хотел всегда. Бедная обстановка, простой деревянный стол, свеча горит, на коленях у меня кошка. Кругом тишина, я одна. Это так редко бывает…  Сегодня я видела тебя во сне. У тебя были такие глаза, как бывали всегда, когда ты диктовал мне: громадные, голубые, сияющие, смотрящие через меня на что-то, видное одному тебе. Они были даже еще больше и еще ярче, чем в жизни. Наверно, такие они у тебя сейчас».

Луговской мог одержать победу над живым Фадеевым, но не мог — над Булгаковым, которого уже три года не было на свете. Весной 1943 года Елене Сергеевне вдруг пришло письмо — в Москве собираются восстанавливать спектакль «Александр Пушкин», ее вызвали для консультаций. Она уезжает. В ее комнате в балахане потом будет жить Анна Ахматова и напишет об этом стихотворение «Хозяйка»:

В этой горнице колдунья

До меня жила одна:

Тень ее еще видна

Накануне новолунья…

Вскоре Елена Сергеевна пишет в Ташкент письмо, где говорит, что именно в Москве она дома, здесь ее друзья, дорогие для нее вещи, здесь она знает, что она — Булгакова («Пишу это, зная все отрицательное отношение Володи к этому афоризму», — добавляет она). Это был деликатный и в то же время честный и предельно ясный способ сказать, что обратно она не вернется.

Луговской довольно скоро нашел себе молодую жену, с которой прожил оставшиеся ему годы. Он умер в 1957-м, лишь на год пережив своего друга и соперника Фадеева. В последние полтора десятилетия своей жизни он писал очень хорошие, даже прекрасные стихи, которые мало кому известны. Возможно, если бы Елена Сергеевна ему, так же как и автору «Мастера и Маргариты», обещала, что будет беречь его рукописи, добиваться их публикации и объяснять всем, как они прекрасны, все было бы иначе. Но Елена Сергеевна любила не его, а Михаила Булгакова. И Владимиру Луговскому было суждено остаться одним из самых недооцененных русских поэтов.

Вдова забытого писателя

Следующие 15 лет были самыми тяжелыми в жизни Елены Сергеевны. У нее нет денег, она живет за счет продажи своих вещей, мечтает кому-то сбыть старую пишущую машинку. Потом начинает зарабатывать переводами с французского, переводит Жюля Верна, Густава Эмара, книгу Андре Моруа «Ления, или Жизнь Жорж Санд». В 1848 году умерла любимая сестра, Ольга Бокшанская. Девять лет спустя произошла еще одна, по ее признанию, самая страшная трагедия ее жизни. В возрасте всего 35 лет ее старший сын Евгений умер от нефросклероза, той же болезни, что была у Булгакова. Она пишет: «Эта омерзительная маска “О-ла-ла!”, которую я стараюсь напяливать на себя как можно чаще, — это только защита от жалости. Не хочу, чтобы жалели. А дома — жизнь среди ушедших, письма, альбомы, газеты, фотографии. Притронуться трудно. Когда одна. При ком-нибудь легче».

Она покинула квартиру в Нащокинском переулке и переехала в дом №25 на Никитском бульваре, через несколько лет поселилась по другому, уже последнему своему московскому адресу — Никитский бульвар, 9. Она перевезла сюда все вещи, которые принадлежали когда-то Булгакову, здесь были его бюро красного дерева, кресла, книжные шкафы. На стене — старинная географическая карта и горный пейзаж, написанный Максимилианом Волошиным, с подписью «Дорогому Михаилу Афанасьевичу — первому, кто запечатлел душу русской усобицы». В коридоре висел плакат «Водка — враг, сберкасса — друг!», который Булгаков когда-то снял с забора и принес в дом. В соседней комнате стояла деревянная кровать с иконой в изголовье. Под этой кроватью долгие годы она хранила часть булгаковского архива.

1961

Все свои качества: ум, обаяние, хитрость, упорство, умение выстраивать нужные связи Елена Сергеевна поставила на службу одной цели — опубликовать его произведения. Мариэтте Чудаковой она потом говорила: «Чтобы Миша печатался, я отдамся любому!» Неизвестно, пришлось ли ей прибегать к этому способу. Но по поводу ее отношений с Константином Симоновым, ставшим впоследствии председателем комиссии по булгаковскому наследию, ходили разные слухи. Но все бесполезно. Булгаков почти забыт. Он считается второстепенным писателем, автором когда-то знаменитой пьесы «Дни Турбиных» и нескольких забавных фельетонов о нэпманской эпохе.

Но вот Сталин умирает, наступает период оттепели. Самым прогрессивным изданием в стране считается «Новый мир», где только что опубликовали «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Елена Сергеевна встречается с Твардовским, главным редактором журнала, передает ему рукопись «Мастера и Маргариты». Вскоре тот ей перезванивает, говорит, что потрясен, что Булгаков гений — и что роман напечатать сейчас невозможно. Проходят еще долгие семь лет, и наконец издана «Жизнь господина де Мольера». Еще через год наступает черед «Театрального романа» и «Белой гвардии». Но опубликовать «Мастера и Маргариту» ни у кого пока не хватает решимости.

И тут Константин Симонов, верный друг и соратник, придумывает блестящий ход. На свете существует литературный журнал «Москва», мало кому интересный. Его главный редактор Евгений Поповкин знал, что неизлечимо болен, и мог уже ничего не бояться. Он прочитал роман, страшно им увлекся и решился на публикацию. Первая часть «Мастера и Маргариты» вышла в ноябрьском номере журнала за 1966 год. Все боялись, что вторую запретят, но ее опубликовали в январском номере за следующий год. Так Евгений Поповкин, автор прочно забытых соцреалистических эпопей, одной своей подписью навсегда вписал свое имя в историю русской литературы.

Вдова великого писателя

Существует легенда, что гонорар от «Мастера и Маргариты» Елена Сергеевна отдала первому, кто после публикации принес цветы на могилу Булгакова. Это чистой воды фейк. Но правда, что роман мгновенно стал сенсацией, и с 1960-х Булгаков занимает то место в русской литературе, которое ему было положено — место бессмертного классика. Многие хотели познакомиться с вдовой этого классика и не верили своим глазам — они ожидали увидеть сгорбленную седую старушку, но перед ними женщина поразительно молодая, не со следами былой красоты, а просто красивая. Владимир Лакшин, замглавреда «Нового мира», рассказывал, как должен был обсудить с Еленой Сергеевной какие-то вопросы, и позвонил ей домой. Она обещала приехать. Он прикинул расстояние, сообразил, что ее надо ждать минут через сорок. И тут она появилась на пороге его кабинета — нарядная, с безукоризненной прической, в шляпке с вуалеткой. Он потрясенно поинтересовался, как она сюда добралась. Она ответила: «На метле!»

1961

Слависты, основатели издательства «Ардис» Эллендея и Карл Проффер, приехавшие в 1969 году в СССР, называли ее эффектной и очаровательной, светской и утонченной. «Даже на восьмом десятке она сохранила чисто женскую привлекательность. Она была элегантна, и так же — ее квартира. И никакой чопорности. Она была очаровательной хозяйкой». Елена Сергеевна то с гордостью, то с досадой говорила, что ее дом превратился в читальный зал Ленинской библиотеки. По вечерам, иногда до поздней ночи, в ее гостиной сидели то доктор наук из Ленинграда, то аспирантка из Харькова, то некий француз Мишель, студент Оксфордского университета, то Александр Солженицын. Она поила их чаем, знакомила с рукописями покойного мужа, давала читать его письма. Иногда уставала и раздраженно спрашивала: «Где все эти люди были раньше?»

Ее приглашают за границу, впервые в жизни она оказывается в Европе, куда так хотел попасть Михаил Булгаков и где он так никогда и не побывал. Она ходила по улицам Парижа, съездила на Лазурный берег, купила массу красивых и дорогих вещей себе и сыну Сергею. Ее энергия кажется безграничной. Но в ее письмах постепенно начинают появляться упоминания того, что силы ее оставляют: «Сергей требует, чтобы я сразу же ехала в санаторий под Москвой. Я, действительно, как это ни странно, чувствую себя средне. Сердце».

Ее пригласили на «Мосфильм» смотреть отснятые материалы фильма «Бег». После просмотра она вдруг плохо себя почувствовала, попросила отвезти ее домой. На следующий день, 18 июля 1970 года, ее сердце остановилось. Она была похоронена рядом с мужем на Новодевичьем кладбище. Незадолго до смерти она писала младшему брату Булгакова, жившему за границей: «Я делаю все, что только в моих силах, для того, чтобы не ушла ни одна строчка, написанная им, чтобы не осталась неизвестной его необыкновенная личность. Это — цель, смысл моей жизни. Я обещала ему многое перед смертью, и я верю, что я выполню все».

Фото: К. Венц, Б. Шапошников, Н. Ушакова.

Текст: Екатерина Шерга.