Герман Арутюнов: ЧАСОСЛОВ БЫТИЯ. Глава 5-я. «Часослов природы. Ноябрь. Первый санный путь.»

Ноябрь по общему ощущению многим кажется мрачным. А по цвету в целом этот месяц может показаться свинцовым. Но в природе нет оценок, нет понятия хорошо или плохо. Она творит разнообразие, которое поддерживает многочисленные равновесия. Света и тьмы, тепла и холода, шума и тишины, благовония и зловония, острого и тупого, мягкого и твердого, густого и жидкого, гладкого и шершавого, красивого и безобразного. В равновесии – гармония жизни, которая позволяет всем существовать. Это нам, людям, кажется то слишком жарко, то слишком холодно, то слишком светло, то слишком темно. Но, может быть, Творец как раз и создал человека для осознания, для сравнения, для внесения в мир оценки …А оценка и сравнение уже подняли нас над природой, над простыми первичными потребностями, развили в нас целую палитру красок-ощущений, из которых потом стали рождаться художники.

Для природы, видимо, не так уж плохо даже самое плохое, то, что нам кажется самым плохим. Это мы считаем ноябрь самым темным и мрачным месяцем в году. Это у нас в ноябре самое сильное впечатление от холода. Это у нас такой аппарат восприятия, что иное ощущение может показаться абсолютным из-за сочетания с чем-то еще. Ведь в ноябре нам холодно не столько от мороза, сколько именно от ветреной ноябрьской, как говорят, «холодрыги», от которой мерзнешь больше чем в мороз.

Но как художнику изобразить этот «собачий холод», эту «холодрыгу»? Не стужу, не морозище, не сугробищи, не зимищу, не зябкость, а именно холодрыгу. То есть такую ветреную холодную погоду, когда мало снега, и ничто не может смягчить этот жуткий ледяной ветер, сбивающий дым на трубе, ветер, качающий пугало на огороде (пугало унесло ветром, осталось только воронье гнездо), ветер, гонящий облака и свинцовые холодные тучи, ветер, обдувающий эту костяную, в шишках (замерзших кусках снега и земли) и колдобинах, землю…

Как все это изобразить? Самыми разными деталями. Например, так как это делает художник Юрий Сергеев в своей картине «Первый санный путь».

Ю. Сергеев «Ноябрь. Первый санный путь»

Вот девочка подняла ногу от холода и стучит ею о другую. Мальчишка в центре в бежевой куртке с пакетом в руке весь съежился. Бабушка сморкается от холода, а у ней все течет и течет с носа. Дети на заднем плане спешат домой, чтобы засветло успеть, потому что в такую погоду на улице даже играть не хочется, так что мамам не приходится их зазывать, сами вскоре прибегают.

Но ноябрь ли это? И что же все-таки такое ноябрь, что о нем говорят, как его описывают, что характерно для него?

Недаром про ноябрь говорят, что «Это ворота в зиму». И, хотя в ноябре даже от лета что-то может остаться — например, зеленая травка (она там, у забора), или сухая пожухлая трава…, но деревья уже большей частью голые, хотя на некоторых еще остались листочки.

Слякоть и холодрыга ноября

Это граница между осенью и зимой. До этого была осень, она дошла до предела — слякоти, мрачности, сырости. Мороза еще не было. Бах, и количество перешло в качество! Как будто все количество этой мерзкости и слякости перешло в нечто новое. И зима уже на пороге — пора печь топить. Поэтому у бабушки в руке полено, как символ начала зимы.

В ноябре самый короткий день (всего три часа, с 12 до 15), быстро темнеет. Поэтому ноябрь – самый темный месяц. И люди, когда начинает темнеть, спешат домой – с одной стороны от холода, а с другой нужно успеть попасть домой, пока не стемнело.

Ноябрь – это грязные дороги. Но это до первого снега и тем более до первого льда. Грязь замерзает, а вместе с ней и следы галош, сапог или колес телеги. И черный след от санок.

А еще ноябрь это месяц первой охоты. За зайцами, например, все охотники отправляются именно в ноябре, поэтому тут охотник, три собаки, и они все тут тусуются в поле. Но и это еще не тема

Ноябрь это пора рубить гусей. То есть они в этот период уже максимально набрали вес, нагуляли жир, и им такой холод почти нипочем. Поэтому гуси есть на картине, но не они определяют тему.

Ноябрь это и первая замерзшая лужа. Вот счастье и лицо ноября, вот что художнику показалось наиболее интересной темой (другой художник мог бы выбрать темой охоту, гусей или что-то еще, это дело вкуса, мировоззрения и еще десятка причин и особенностей, которые отличают нас всех друг от друга). А здесь все закрутилось именно вокруг замерзшей лужи, все стало к ней как бы притягиваться.

И мальчик с санками (он дал соседу на них прокатиться, а теперь, когда санки подскочили на колдобине и выкинули того, как котенка, он думает: а стоит ли мне кататься).

И охотник с собаками (на одну куропатку надо идти вчетвером, никак не меньше).

И бабушка с поленом (говорила деду: «наколи еще три полена», поленился, старый самовар, на печь завалился).

И гуси собрались (ну, как же, раз все во двор вылезли, и они должны). И рыжий мальчишка тут как тут (ему, может, надо уроки учить идти, а он зябнет, не может уйти, смотрит). Целая театральная сцена.

Конечно, можно было нарисовать грязь, как в ней тонет нога или колесо. Такое поздней осенью тоже бывает. Но все же для ноября более типично, когда все уже замерзло, и наст стал твердым.

И это как чудо, эта первая замерзшая лужа. Хотя замерзает-то в ноябре каждый год не она одна. Замерзают капельки воды на ветвях деревьев и кустов, замерзают стекла на окнах…Но для ребенка чудо есть чудо — на этой ледяной луже уже можно прокатиться, поскользнуться, упасть. То есть испытать удовольствие нового, испугаться и почувствовать, что вот она – зима!

«А с другой стороны, — делится мыслями художник, — надо было ввести обряд, то, что отлажено столетиями. Какой? Ноябрь – это первый санный путь. И мне захотелось не рисовать традиционные лошадь, сани и остающуюся за ними синюю колею, а, чтобы мальчишка дурачился с санками — новый поворот темы.

Кататься на этих нераскатанных санках еще толком нельзя, но первый санный путь проложить уже можно. Это и стало входом в картину. Поэтому для оживления этой мрачности, для такой свинцовости, пасмурности, мутности, должна в центре быть смешная сценка. Она и получилась – мальчишка, встретившийся на пути санок, отлетел,, ноги вверх, как контраст мрачной погоде. А тот, который доехал, как бы обалдел – смотрит на санки и спрашивает себя: «Что это было?»

Чудо замерзания воды

Чудо замерзания воды, чудо превращения грязи и слякоти в твердый путь. И как этому не порадоваться? Как у Пушкина:
«Зима. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь…
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью, как-нибудь…»

То есть для рыси она не годна, эта лошадка, это старая бедная кляча, (на новую и молодую у крестьянина нет денег). Но и она, эта старушка, от радости переходит на рысь. Старая кляча взбрыкивает и пытается вспомнить молодость – не плестись она уже не может, плетется, но уже рысью!

Иней, снег, лед, замерзшая лужа… Египтяне и другие жители Африки едут к нам за тысячи километров, чтобы детям показать, что такое иней, снег, лед, сосульки. И действительно, вечером лужа, а утром встал, вышел из гостиницы – уже лед. Два дня пройдет и ко льду все привыкнут, уже он не будет чудом. А пока – чудо. Потому что первое и только что.

Внешне замерзание воды в ноябре замечают все… и в деревне и в городе. То есть первый лед – это вроде бы что-то обыденное (каждый год происходит, причем, само, не надо за ним идти за тридевять земель или где-то добывать, доставать). Но это и чудо. Была вода водой, и вдруг стала твердой. То по этой воде нельзя было ходить, А тут пожалуйста, «аки по суху», как Христос! Так бывает: в обыденном и будничном открывается вдруг великое и величественное.

И для средней территории России ноябрь именно такой. Кто-то, кто живет в деревне или сидит на даче до первых заморозков, скажет: «О, бочки замерзли», тут же слышишь: «и лужа замерзла, первый ледок». Но вот оценить ноябрьское замерзание воды как чудо…это проходит мимо нас.

А ведь действительно, главное событие в ноябре – замерзшая вода. Только что была вода, и вот это уже плоскость. И замерзает все, в том числе и вода, потому что до этого прежнее состояние природы дошло до предела.

Предел осени, когда мерзлее, промозглее и сумрачнее, больше нельзя. Сама природа уже теряет терпение в таком до момента замерзания безобразии. А замерзание все преображает.

В этом и загадка ноября — только что была вода, а стал лед. Чудо природы. Только что было одно ее состояние – вязкое, тормозящее, вялое, квеклое, а подморозило и все стало твердое, жесткое, звонкое, блестящее, катящее…Сам воздух был вяжущий, а стал звонкий…И ветер стал другим. Был мягкий, густой, тягучий, а стал жесткий, колючий, жестокий, противный…

Вообще, наверное, когда в природе появляется что-то новое, то это говорит о том, что предыдущее дошло до предела. То есть дошла до предела эта слякость, эта мерзкость осени, и тогда все сразу вдруг меняется. Была грязища, по которой не проедешь. А тут она замерзла и ходи. Была неудобная лужа, которую не обойдешь и не объедешь, а замерзла, и так удобно стало, можно ходить и ехать напрямую. Вместо воды и грязи, стало сухо и чисто.

Ноябрь. То ли еще осень, то ли уже зима

Быстро отреагировать на эту смену температур в природе обычно никто не успевает. Валенки вроде одевать еще рано, а в осенних ботинках уже холодно. Как у Пушкина:
«Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки Жучку посадив.
Шалун уж заморозил пальчик.
Ему и больно и смешно.
А мать грозит ему в окно.»

В октябре он, хоть и бегает без варежек, но пальчик еще не заморозит. А вот в ноябре заморозит, обязательно заморозит, потому что без варежек. А идти домой… попробуй, когда так интересно по льду прокатиться, да еще «в салазки Жучку посадив». Забыл совсем, что надо домой бежать за варежками. В декабре конечно, он варежки уже наденет. А в ноябре многим надо бы надевать уже и зимнее пальто и ботинки, а они форсят, боятся показаться белыми воронами.

«Как-то я, — рассказывает художник, — вышел в ноябре к Ярославскому вокзалу, чтоб понаблюдать, кто во что одет. И увидел, что многие в ноябре одеты легко. Ежатся, запахивают шарф, мерзнут, а идут. Ни в одном месяце люди так не ежатся. Ходят, хотя и скрюченные, как раки и крабы – не могут разогнуть спину, зато модные. В такой позе идти по Москве им не стыдно, а шапку теплую стыдно надеть».

Чудо замораживания охватывает и вкус. Когда первый лед, первый холод, то ягоды замораживаются. Рябина, калина, барбарис, облепиха, шиповник, боярышник, черноплодка. Рябина, была несладкая, даже горькая, а тут стала как мед. И ребята говорят: «Лужа льдом покрылась, айда рябину есть!» Замороженные в ноябре ягоды это дары месяца.

Ноябрь был бы неполный без народных примет, занесенных в народный календарь. Например, такой: «Если дым низко от трубы, то это, говорят, к сильному похолоданию.» Или такой: «Гусь ногу поднял – к сильному морозу».

Екатерина-санница – это не будничный день, это праздник первого льда, первой замерзшей лужи!

И удовольствие ноября — по-детски поскользнуться и упасть на льду. Ребенок падает даже не потому, что поскользнулся, а потому что ему подсознательно, наверное, действительно хочется упасть на этот первый лед, крутнуться на спине на этом льду, на этой твердой воде. Вообще когда что-то в природе первый раз, пускай оно тысячу раз уже было, это все равно притягивает, приглашает включиться. И мы, как зеркало, отражаем происходящее каким-то словом, какой-то фразой.

О каждом месяце все что-то говорят. Скажем, в июле горят торфяники и все говорят: «Торф горит». В августе пасмурно, и все говорят: «Туманы сплошные». В сентябре жгут картофельные плети, и все говорят: «Дым замучил». А в ноябре все говорят о холодрыге — первом морозе, о его силе или крепости: «Вчера было уже 8 градусов!» Этим хотят сказать, что зима уже близко. А в марте те же 8 градусов мороза – ерунда, потому что март это – весна, а за ней уже начинается тепло. И вот эта мысль о тепле уже сама по себе согревает.

Наверное, поэтому и ходят в марте чуть ли не в пиджаках или одном свитере. Форсят. Весна на дворе! А температура, между прочим, такая же, как и в ноябре. А в ноябре попробуй, пройди в свитере…Ходят скрюченные или скукоженные, сквозь зубы говорят: «Холодрыга!» Но одеться не спешат. Казалось бы, что мешает? Оденься и будет тебе тепло! Так нет! Вроде еще не время. Одна девчонка об этом сказала так: «Дрожу, но форс держу». И действительно, оденет шубу и шапку, поднимут на смех: «Ты что? Надела на себя…Тебе зима что ли?!»

Главная тема картины о ноябре – замерзшая вода – становится и организующим началом. Все смотрят на эту замерзшую лужу. Даже парень, который к нам спиной, он только что по луже проехал. И следы оставил – первый санный путь. И раскидал, разметал всех, кто попался по пути. Наверное, он вместе с санками взял разбег, чтобы по льду проехать, а мальчишки рядом с ним бежали, упрашивая: «Нет я, нет я». И когда он уже поехал, оказалось, что у них скорость-то меньше, потому что они на своих двоих, а он – на санках. И от этого они все разлетелись в разные стороны. А приехавший как бы поплыл, все в нем мгновенно ускорилось, а теперь не может остановиться. Даже гусю это его состояние отчасти передалось – он внимательно рассматривает санки, как бы говоря: «Может, и мне попробовать?»

А бабушка как будто говорит внуку: «Ну, что, говорила я тебе: Не цепляйся за Илюшку! Теперь все коленки себе пробьешь о колдобины…Я итак на тебя штанов не напасусь!» А, может быть, она ворчит на него: «Чем шастать-то на санках без толку, лучше б рябинку мне для чая собрал, пока последнюю всю птицы не склевали!»…Или она собралась дрова колоть (а что делать, раз надо), да вспомнила, что варежки забыла. И тут с носа потекло. Достала платок, только начала сморкаться, как в поясницу вступило. Она и выругалась, опять же на внука: «Перец праздный, гоняешь тут на санках, лучше дрова бы поколол!»

Охотник смотрит на все это спокойно, может, вспоминает свое детство. Может, и сам хотел бы прокатиться, да не мальчишка уже. И потом, собаки ждут, пора на охоту…А, может быть, просто идет пустой с охоты – так тоже бывает, раз на раз не приходится. И остановился посмотреть.

А вот гуси, они на пути к луже, как в сказках, когда защищали сокровище. Попробуй мимо них пробеги – заклюют. Но это в сказке. А в жизни у них, конечно, такой власти нет. Здесь они всего лишь начинают возмущаться и кричать: «Эх, не успели мы тебя за задницу ущипнуть!» Наверное, если выбирать птицу месяца, то именно гусь — примета ноября. И не обязательно на одной ноге и со скрученной от холода шеей…

Кто-то скажет: «Тоже мне, событие нашли, замерзшую лужу! Как будто в ноябре ничего нет более важного…» Конечно, есть. Но дело не в событии, а в том, насколько оно выражает время в сознании художника. Его взгляд переходит к зрителям и для кого-то из них становится своим…

После ноябрьской холодрыги хорошо заскочить в теплый дом, затопить баньку, попариться, поддавая на камни настоянную на летних травах воду. А потом сесть за стол, выпить что-нибудь согревающее. Оглядеть стол, на котором выстроились разносолы: соленые огурцы, грузди, опята, моченые яблоки, квашеная капуста с клюквой и морковкой. Все засолилось и заквасилось как следует и теперь должно приятно хрустеть…хрустящая кухня ноября…А, если еще к этому добавить дичь с охоты, гусь в яблоках перед рождественским постом, да поросенок с хреном…Право, ноябрь уже не покажется таким мрачным.

Если квасить капусту, то только в ноябре

А раз все теперь замерзает, то уже можно пить талую воду. Как? Поставил чашку между окнами и потом ее можно оттаивать и пить …А по хорошей ясной погоде можно сходить в лес за мороженными калиной или рябиной, боярышником или черноплодкой. А, если найти мороженое яблоко в саду под яблоней или прямо на ветке – это улыбка ноября.

Улыбка ноября

Мрачный и ледяной ноябрь как скользкая доска над пропастью – и спрятаться некуда, и равновесие надо держать, и приедешь неизвестно куда. Но для чего нам Бог дает новые ощущения и новые испытания? Чтоб рос запас прочности на всю оставшуюся жизнь и чтобы мы хоть краешком заглядывали в инобытие, в непознанные пока нами миры, где другое ощущение времени и пространства. Можно прокладывать первый санный путь по снегу. Это тяжело, зато безопасно и комфортно. Легче лихо прокатиться по льду, оставив на нем тонкий след полозьев. Это рискованно, можно упасть, ушибиться, что-то потянуть или даже вывихнуть. Зато чудо замерзшей воды перенесет нас в другой мир, где начинается отсчет совсем другой реальности…

Герман Арутюнов.