Герман Арутюнов: Глава VI. «Часослов бытия. Духовные камертоны. Песня — гимн жизни.»

Песня – это вроде бы просто набор выстроенных звуков. А на самом деле тайна. И начинается она с того, что любой человек появляется на этом свете с криком. Младенец кричит, выдувает, выдыхает свою маленькую песенку о том, что появился, обозначает этой песней-криком место, где появился, время своего появления и свою звуковую вибрацию, не похожую ни на какую другую, более точную, чем отпечатки пальцев, или радужная оболочка глаза. Это крик-оповещение, крик-закрепление своего места под солнцем, крик-краска в мировой божественной палитре.

Новая краска.

Смотрите – я кричу, я родился

Впрочем, а почему с криком появляется на свет только человек? А птицы? Разве не начинают они сразу галдеть и пищать, едва вылупляясь из гнезда, тоже оповещая мир о себе, обозначая свое место в нем. И потом уже не замолкают, все время поют, прославляя жизнь. Потому что птицы свободны, летят, куда душа пожелает. Кто-то сказал: «Будьте свободны, как птицы небесные, и у вас будет желание петь…»

Почему мы и говорим: «Птицы небесные»… Потому что сравниваем их с ангелами, которые в раю по нашим представлениям все время поют. Славят жизнь и Бога своим пением. И еще говорят, что птицы – это души умерших людей, которые, будучи людьми, мало пели, а теперь, став птицами, могут это делать с утра до вечера…Один воробей петь не может, он только чирикает. Но, когда их много, они по очереди чирикают и получается – поют. Один замолкает, другой подхватывает. Хор певчих. Поющий куст.

Песня – это вибрация радости. Или восторга. Или счастья. Или благодарности. Особенно возвышена песня-гимн, песня-благодарность или песня-восхваление. Не случайно библейский Давид (1035 — 965 гг.до р.х.), сочинив псалмы, славящие Бога, положил их на музыку и стал пропевать, как молитвы. И родилась, сложилась потом одна из великих книг человечества Псалтырь, книга псалмов, песен-восхвалений Бога, которая стала потом настольной книгой многих поколений людей на протяжении столетий.

Песни-гимны, посвященные солнцу, пел еще 3500 лет назад в Древнем Египте фараон Эхнатон:
«Прекрасно появление твое
На светло-голубом небесном своде…
Ты – жизнь сама, само живое солнце,
Извечно существующее в нас
И вне нас существующее вечно…
Когда сияешь ты на небосклоне
И щедро сноп лучей на землю шлешь,
То тешится зверье внизу травой,
А каждый куст и дерево любое
Пьянеют от тепла твоих лучей…»

Эхнатон. Гимн Солнцу

И точно также люди в разные эпохи и в разных странах, спонтанно, нигде этому не учась, вставали затемно и шли встречать восход солнца. А когда оно появлялось, кричали «ура» и пели гимны…

Песня-гимн близка к молитве. Основные ее элементы — призывание (invocatio) и магическая формула (carmen). А составные части этой формулы — эпиклеза, то есть священное имя, и просьба. Так что все гимны загадочны и магичны, все гимны погружают тех, кто их поет, в состояние расширенного сознания, поднимают на самый высокий духовный уровень – божественный, там, где нет мирской суеты и низких энергий, только свет, любовь, добро.

В мировой духовной культуре гимны к богам являются не только древнейшим памятником художественного слова, но занимают огромное место в религиозных таинствах разных времен и народов. Например, в Древней Греции и Древнем Риме это песни-гимны различным богам и богиням в элевсинских мистериях, на Ближнем Востоке это мистические  суфийские гимны  Омара ибн аль Фарида и Джалаледдина Руми. В эпоху раннего христианства в Византии это поэмы-гимны Иоанна Дамаскина и Романа Сладкопевца.  Лучший пример гимна в эпоху Возрождения — гимн святого Франциска Ассизского к «брату Солнцу».

Или например, гимн нашего поэта Гавриила Романовича Державина (1743-1816):
«Свод неба, над моей главою
Что с сонмом многих звезд висит,
Вращаясь вкруг земли, собою
Твое веление творит;
В молчаньи движась, исполняет
Земля вся мание Твое,
И вся природа совершает
Тобой течение свое.»

Песня-гимн и раньше и сейчас один из видов национальных символов, наряду с флагом и гербом. И не только символов, гимн и сейчас мощный механизм концентрации и проявления национальной духовной энергии, укрепляющей нацию. Ведь он звучит при всех значительных национальных церемониях: политических, социальных, спортивных, культурных. Гимн каждой страны – уникальное явление культуры, например, британский гимн «God save our Lord the King» («Боже, храни короля»), американский «My Country, ‘Tis of Thee», гимн Германской империи «Heil dir im Siegerkranz», швейцарский «Rufst du mein Vaterland», шведский «Du gamla, Du fria» и другие.

Иногда, подобно тому, как в космосе мир от Вселенной сужается до точки, так и песня-гимн сужается до крика. Или внешне звучит как крик. Короткий, как выдох. Хотя на самом деле это тоже песня. Как у Горького:
«Над седой равниной моря
Ветер тучи собирает.
Между тучами и морем
Гордо реет буревестник,
Черной молнии подобный.
То крылом волны касаясь,
То стрелой взмывая к тучам,
Он кричит, и тучи слышат
Радость в смелом крике птицы…»

Полет-песня буревестника

Наверное, если кто-то поет песни и тем более гимны, то он, можно сказать, живет, потому что каждое живое существо в какой-то момент славит жизнь, не может не славить. И, когда славит, это настолько высоко и значительно в смысле предназначенья любого живого существа, что порой все остальное уходит на второй план. Тетерев, например, когда поет, даже забывает об осторожности, не слышит подкрадывающегося хищника или охотника, Да и масса других живых существ при пении теряют осторожность.

Мужчина всегда был разведчиком и добытчиком, а женщина – собирателем и хранителем материального опыта и духовных ценностей. Вот почему девушки, пока жизнь у них безоблачная, часто напевают про себя и даже вслух — неосознанно славят Бога и благодарят за жизнь и ее радости. С годами и с заботами, к сожалению, все реже. И только став бабушками, сбросив с себя суету и напряжение повседневной скоростной жизни, они вновь начинают напевать. Вначале тихо и даже про себя, а потом уже и вслух…То есть начинает человек свой жизненный путь с восхваления Бога и прославления мира и заканчивает тем же. А то что в середине жизни отклоняемся мы все от своего предназначенья…так это слабость наша, гордыня, искушения разные. Опять же женщин больше чем мужчин ходят в храмы, это защита, подсказка как жить, каких истин придерживаться…

Крик или песня объединяют нас не только с Богом, но и с миром через звук. Мир все время звучит. Представить только, сколько живых существ на планете одновременно звучат, просто мы многое не слышим. А, когда звучим сами, то тоже становимся общим звуком, общей звучащей мелодией мира, как бы растворяемся в этой мелодии прославления и благодарения. И теряем сознание – как можно осознать себя, если растворился… Почему и говорят: «Заходится человек в крике или в песне…» И с чем тут сравнятся какие-то преходящие ценности, даже ценность самой нашей жизни…

Потому, наверное, и боль кажется уже не такой нетерпимой, когда мы звучим, поем или кричим. Женщине, когда тяжело рожает, говорят: «а ты кричи, милая!» Она кричит и ей легче. Раньше, когда не было наркоза, воинам при обработке тяжелых ран или ампутации конечностей, советовали кричать или петь. На Кавказе с древнейших времен бытует «Песня боли», которую поют, собравшись вместе, товарищи тяжело раненого воина, которому предстоит операция. Песня потому так и называется, что облегчает боль. В ней зачастую не было слов, но был такой всплеск такой душевной силы, такой печали, что она заглушала боль.

Какую песню ни возьми, из тех, что поют в застолье, есть в ней что-то печальное, невысказанное, несбывшееся. Хотя на первый взгляд слова могут казаться простыми, даже примитивными. Например, знаменитая, миллионы раз перепетая всеми песня:
«Вот кто-то с горочки спустился…
Наверно, милый мой идет,
На нем защитна гимнастерка,
Она с ума меня сведет.
На нем погоны золотые
И яркий орден на груди…
Зачем, зачем я повстречала
Его на жизненном пути?»

То есть песня – это чувственная вибрация не только радости, но и печали, потому что печаль синего цвета, это пауза. Это мысли сердца, которому нужны вопросы без ответа, вопросы Богу. Это уже пространство нашего духа. Недаром в книге Экклезиаста сказано: «Во многие мудрости многая печаль».

Большинство русских песен несет в себе женское начало и большей частью исполнено печали. Женщина как правило поет, как бы пригорюнившись, слегка тоскуя, печалясь…Это выше конкретных роптаний на судьбу или конкретных обвинений кого-то, это разговор с Богом. И это, наверное, самая нужная волна, на которой поет душа. Как в знаменитой печальной русской песне, которую полтора столетия назад записал русский поэт Иван Суриков (1841-1870):
«Я ли в поле да не травушка была,
Я ли в поле не зеленая росла;
Взяли меня, травушку, скосили,
На солнышке в поле иссушили.
Я ли в поле не пшеничушка была,
Я ли в поле не высокая росла;
Взяли меня, срезали серпами,
Склали меня на поле снопами.
Я ли в поле не калинушка была,
Я ли в поле да не красная росла;
Взяли калинушку, поломали
И в жгутики меня посвязали.
Я ль у батюшки не доченька была,
У родимой не цветочек я росла;
Неволей меня, бедную, взяли
И с немилым, седым, повенчали…»

Русские женщины поют пригорюнившись

В мужских песнях, как ни странно, та же печаль по несбывшемуся, неосуществленному. Видимо, человеку помимо пространства настоящего нужен еще и простор прошлого. Например, другая, тоже часто-часто пропеваемая в застольях песня:
«Когда б имел златые горы
И реки, полные вина,
Все отдал бы за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна.
Не упрекай несправедливо,
Скажи всю правду ты отцу.
Тогда свободно и счастливо
С молитвой ты пойдешь к венцу.
Ах, нет, твою, голубка, руку
Просил я у него не раз.
Но он не понял мою муку
И дал жестокий мне отказ.»

В сказках мечта вначале недосягаема, но потом герои каким-то невообразимым счастливым образом осуществляют свои планы и достигают желаемого. В песнях мечта остается реально недосягаемой, как радуга над головой. Но, может быть, она такой и должна быть, чтобы освещать жизнь внутренним сердечным светом, как лампада.

Раньше песни пели все. Потому что была деревня. Потому что были просторы, раздолье. Была тихая скорость жизни, паузы, в которых песне было место, ей было где разогнаться, для нее хватало времени, чтоб набрать дыхания. И песни пели не только на природе — в поле, в лесу, на дороге, на лугу…Пели и дома. На праздники и в будни. Всегда в застолье.

Деревня без песни не деревня

А теперь мы поем все реже. Бабушки уже не поют внукам и внучкам. И те, вырастая, тоже уже не поют песни своим внукам. Потому что уже с внуками не живут. И места в городе для песен нет. И скорость жизни такая, что не до песни.

Искусство всегда либо прославляло жизнь, либо проникалось ее проблемами. В этом смысле песня – интересна для искусства, для воплощения. Ведь когда человек или даже любое другое живое существо поет, это гимн жизни, радость жизни, звучание высокой душевной струны. А, если не поет, то живет ли настоящей полноценной жизнью?
Девушка, тоскуя о любимом человеке, поет:
«Оживают в ночи все мои желанья,
Я хочу быть с тобой, только с тобой.
И сердечко мое, словно птичка ранняя
Без тебя не поет…»

Вот и художник, когда видит, что перестают петь песни, что они исчезают из нашей жизни, перестают звучать, начинает беспокоиться, переживать, думать: что же происходит со всеми нами?
«Главное богатство это жизнь. – рассуждает художник Юрий Сергеев, — Но живем ли мы? Похоже, скорее бежим по жизни. Не бегут разве что женщины, точнее те из них, которые, воспитывая детей, проводят целые часы с ними. И это уже не бег по жизни, а все-таки жизнь. Если только взрослые не успели еще втянуть ребенка в свой взрослый водоворот скоростной жизни, когда все время надо куда-то бежать и спешить.

А у мужчин на жизнь уже нет времени. Сказать сейчас прямо на улице какому-нибудь мужику в городе: «Пойдем на луг, соберем цветов, попоем!», он на тебя посмотрит как на сумасшедшего.

Не секрет, что многие мужчины и женщины уже почти живут на работе: в офисах, в грузовиках, в гостиницах, в дороге. Бизнес и выживание вынуждают их так жить.

И действительно, живя в офисе, что человек может? Да он даже не может дать душе пищу — уединиться, вдумчиво послушать музыку? выбраться на природу со своими детьми. Он может быть только белкой в колесе, не знающей света Божьего…

И мне захотелось написать картину, которая подошла бы под определение «настоящая жизнь»…Не та городская, которой мы живем, несясь как по замкнутому кругу, а деревенская, в единстве с природой, когда пауза, как вдох…Где герои ликуют от свободы, от простора, от возможности и радости жить…Когда пусть хоть на мгновенье, но возникает чувство свободы, осознание, что никто тебя ни в какие рамки не загоняет…

Это место, село Вошня, и там такая красивая долина, похожа на Украину с ее хуторами и огромными холмами. Здесь как будто три страны: и лес, и луга с полянами, и овраги …Когда сюда приходишь, тут рай. И я иногда думаю, может раем это место и назвать?

Когда я сюда приезжаю, то хочу петь, особенно с друзьями. А в Москве уже не попоешь – слишком большая скорость жизни. Поэтому я в Москве живу как в клетке: молча, не пою, жду, когда вырвусь в село…

Этим летом был праздник Ивана Купала. И я попросил всех соседей по селу принести песенники, что у кого есть, и все принесли. И мы так душевно пели…И вот думаешь: «Эта потребность петь, что это такое?»

Ю. Сергеев «Песня – гимн жизни»

Художник задает вопрос, а я задумываюсь. И мне вдруг открывается, что песня это не просто звуки, а нечто божественное. Это пропускание необыкновенных слов, положенных на музыку, через себя, как это пытался делать 500 лет назад немецкий монах Мартин Лютер. Он с детства пел мальчишкой в хоре и уже тогда задумался: а, может быть, это Бог приходит ко мне через музыку и божественное слово. Это высшее – приобщение к Богу через песню…И Лютер подумал, что звук соединяет небо и землю. Через песню на землю спускается небо… Он открыл для себя, что пропевание текстов священного писания помогает ему отгонять искушающего его беса, доставляет неизъяснимую радость, высшую из всех испытанных им раньше. И он подумал: а почему бы не научить этому и других людей? Из всех глав Библии лучше всего подходили для переложения на музыку псалмы, прямо молитвы в чистом виде! Поэтому именно их он выстраивал как стихи и писал к ним музыку. За ним запела вся средневековая Европа.

«В деревне — продолжает художник, — петь даже уговаривать никого не надо, сами поют. И слова вроде не учат, никто их не учил. Генная память что ли…Что-то, видимо, записывается на детскую память, когда слышишь за столом, как взрослые поют… «По Дону гуляет…», «Пчелочка златая…»

Даже тогда, когда деревенские становятся городскими, давно уже уехав из деревни в город, и в них почти уже выключается все природное, деревенское, несмотря на это, все равно они, их дети и даже внуки сохраняют в душе нужные для песни деревенский простор и способность медленно жить, останавливаться, делать паузы. Что ни говори, а какие-то образы детства мы навсегда сохраняем в памяти и выносим во взрослую жизнь, как бы она ни менялась. Например, когда тебе шесть лет и ты лежишь в июльской траве на спине, а вокруг тебя цветы, одуряющие запахи, какой-то живой гомон или приятный шум маленькой невидимой жизни: кто-то шуршит, кто-то стрекочет, кто-то тоненько свиристит…Природа сама все время поет песню-гимн, прославляющую жизнь, и в деревне, где бы ты ни был, ты ее услышишь. А в городе…там тоже своя песня, но это не гимн жизни, это страшный гимн безжалостной машине, разрушающей жизнь…

И вот, когда деревенские выбираются в сельскую местность, в отпуск ли, на выходные или просто, когда уже невмоготу оставаться в городе, тогда в них все деревенское природное мгновенно включается.

Когда я писал картину, то вспомнил эпизод, когда внуки из города приехали к родственникам в деревню на каникулы. Не какие-то там идеальные герои, стройные, с духовными лицами…Нет, самые обыкновенные, даже, может быть, уже и бездуховные, как часть современной городской компьютерной молодежи.

И вот, выйдя за околицу прогуляться, они оказались в поле. И буквально опьянели от всего: от запаха цветов, от красок, от звуков, от пения птиц, от облаков…

Как у Владимира Высоцкого в песне про нейтральную полосу, о том, как два офицера, наш и турецкий, пошли на нейтральную полосу за цветами для своих приехавших к ним невест, и что из этого вышло:
«Пьян от запаха цветов капитан мертвецки,
Ну и ихний капитан тоже в доску пьян.
Повалился он в цветы, охнув по-турецки,
И, по-русски крикнув что-то, рухнул капитан…
А на нейтральной полосе цветы
Необычайной красоты…»

И вот точно также и эти дети города от всего этого рая-раздолья точно оглохли и ослепли и повалились в траву. А девчонка потом вскакивает и поет от избытка чувств. …Ну, не могла не запеть, не влиться в общий хор…Не готова была, и традиции все уже город из души вымел, так что осталась одна пустота и шумы всякие, но включилась какая-то струна души и зазвенела. И это что-то глубинное, древнее. Ведь до сих пор священные гимны еще сохранившихся в Африке и в Южной Америке первобытных племен состоят всего из двух-трех фраз, беспрестанно повторяемых, с незначительными изменениями…

Я себе представляю, как эта девушка лежала, как эти мальчишки, слушали, как кузнечики стрекочут, как птички на дереве поют, листья шелестят под ветром, как в траве кто-то шуршит … Ведь все в природе по-своему поет…И человек в состоянии восторга или переполненности души поет …Даже у кого слуха нет, и тот…Вот и запела…

Так уж мы устроены, что когда нас переполняют чувства, нам хочется говорить, кричать, петь. И такая потребность возникает от общения с природой. Она что-то говорит, и мы хотим ответить. Внешне-то она как будто молчит, но на самом деле она всегда звучит. Даже облака только на первый взгляд плывут по небу молча, на самом деле они разговаривают, но не звуками, а образами, меняя свои формы. И листья вроде бы молчат, но это до первого ветра…

Как-то я ехал на трамвае в Новый год, и вдруг кто-то запел. А постепенно и другие стали подтягивать. В итоге весь трамвай затянул. Пассажиры заходят, чужие, каждый со своими проблемами и заботами, а на лице у них вдруг улыбка появляется…Значит что-то в этом есть, первичное, изначальное, то, что выше места, времени и обстоятельств, то есть географической принадлежности, эпохи и занятий. И нельзя, чтобы это было потеряно, утрачено…

Надо это первичное, природное, что у нас было, возвращать в нашу жизнь… И надо, чтобы женщины пели, потому что женщина отвечает за обряд, она несет традиции. И, если об этом не говорить, это уйдет совсем…

Я согласен с художником. Перестав петь песни-гимны и просто песни, мы утрачиваем религиозность, магию жизни, обратную связь с Богом (или Высшим разумом). А без этого жизнь уже не будет чудом. И тогда человек перестанет ее ценить, будет искать отраду в удовольствиях и не захочет размножаться. Что сейчас и делается в атеистической компьютерной Европе.

Да и кто теперь объясняет современному, перегруженному знаниями человеку тайные механизмы жизни? Сейчас все всё знают и один другого норовит научить. Так что, собравшись (в Думе, в правительстве, на митингах, в застолье), не слушают друг друга, перебивают. Ты – слово, тебе – пять, а ты – десять. А почему? Потому что песни петь разучились, почти и не поем их уже. Даже гимн страны нам лень выучить, слушаем, молча, глядя, как кто-то еще пока поет. Потому что нам просто говорят, что надо бы петь, но никто не объясняет, что это растворение в нации, что это вливание себя в реку страны, что это принятие в себя энергии Отечества, энергии всех россиян. А через другие гимны – и энергии всех людей мира. Когда же в тебя входит весь мир, в тебе воцаряется мир, потому что всё в тебе, а не против тебя, потому что нет врагов, а все другие – это ты сам.

Как эта девушка на картине запела, вливаясь во всеобщий хор природы, в котором каждая краска – не вызов и не угроза, а часть общей картины, общей палитры. Услышал же этот хор 600 лет назад монах-иконописец Андрей Рублев и написал «Троицу» выразив свое чувство смирения и согласия…

И все же не все так безнадежно. Да, деревня наша, где всегда пели, умирает. А с другой стороны возрождается, потому что люди начинают осознавать, что город медленно убивает душу, ожесточая, высушивая ее, что единственный выход — жить семьей и воспитывать детей в окружении живой природы, где поле, лес, река, все завязано в общую гармонию, где каждый маленький голос вплетается в общий хор голосов, так что и не захочешь, а запоешь. И они пытаются переехать в деревню, пусть пока частично, поселяя туда на все лето родителей и оставляя с ними детей, курсируя между городом и деревней, стараясь больше бывать на природе.

А кроме того, растет число храмов и монастырей, где в воскресных школах детишек с малолетства приобщают к пению и молитвам, которые являются маленькими гимнами. Они вынесут привычку петь и молиться в свою взрослую жизнь и будут передавать эти навыки другим.

К песне мы еще вернемся

Песня объединяет человека с миром, с другими людьми, поэтому она была частью жизни советских людей, строящих социализм, когда общее было дороже частного, государственное важнее личного. И с легким сердцем вся страна пела в пятидесятые-шестидесятые годы:
«Легко на сердце от песни веселой
Она скучать не дает никогда
И любят песню деревни и села
И любят песню большие города
Нам песня строить и жить помогает
Она как друг и зовет и ведет
И тот кто с песней по жизни шагает
Тот никогда и нигде не пропадет!»

Или:
«Широка страна моя родная
Много в ней лесов, полей и рек
Я другой такой страны не знаю
Где так вольно дышит человек…»

Наверное, в этом было что-то очень ценное и что-то очень ценное есть и сейчас, раз до сих пор мы испытываем по этим песням ностальгию…

Герман Арутюнов.