Герман Арутюнов: Глава VI. «Часослов бытия. Духовные камертоны. Вещи из домашнего музея.»

У каждого из нас дома есть старые вещи. Если в нашей городской квартире залезть на антресоль или в кладовку (а на даче или в сельском доме — в подвал или на чердак), то месячного отпуска не хватить — разбирать все, что там насобирали! Да и когда разбирать…

У родителей, конечно, нет времени, они работают, а вот у бабушек и дедушек….Представим себе, что однажды внучка говорит бабушке: «Бабушка, а давай мы с тобой очистим кладовку, а то лыжи уже ставить некуда.»

И залезают в кладовку и начинают доставать. Раскладывают, что достали и прикидывают, что можно выбрасить… Внучка держит в руках какой-то старый альбом и говорит: «Бабушка, давай вот это выкинем.»

Бабушка смотрит, начинает листать… И вспоминает:
«А-а-а, это же ведь альбом моего профтехучилища. За мной тогда, (а было это лет 50 назад), Виталик ухаживал и подарил он мне этот альбом с карандашом. А я ему сказала: «Дурак ты, зачем мне твой альбом с карандашом? Ты лучше бы мне мороженое купил!» А он: «Сказала бы, а то я вижу, что ты огрызком карандаша пишешь на каких-то листочках» «Ну ладно, — говорю, — раз уж купил. Буду туда писать». И вот он, этот блокнот, там столько всего интересного, если начать разбираться. Как же его выбросишь?»

А внучка: «Давай, бабушка, дальше разбираться, мне интересно!»

И до вечера бабушка, сидя с внучкой перед старыми коробками, один только этот альбом и листает с внучкой и все рассказывает ей, рассказывает…

А потом она берет в руки старую игрушечную шарманку…Крутит ручку…Дрынь-дынь-дынь-дынь-дынь…Не вспомнить уже, откуда дед ее принес, кажется, с какой-то ярмарки. И на Новый год, когда розыгрывали подарки, эта шарманка досталась ей, шестилетней девочке. Она огорчилась, а все вдруг именно этой шарманкой заинтересовались, и она стала центром внимания. А один мальчик даже предложил ее поцеловать…Нет, и эту шарманку-развалюху тоже не выбросишь…Память…

До позднего вечера бабушка с внучкой просидели и вроде много чего пересмотрели, а на самом деле почти ничего не успели перебрать. А потом внучка бабушку стала просить: «Бабушка, а давай вытащим еще что-нибудь старое, ты так интересно рассказывала…Я и не знала, бабушка, что ты такая интересная…у тебя такая жизнь была…может, и мне кто когда шарманку подарит…»

Да, наткнешься как-нибудь вдруг на все эти старые вещи и подумаешь: как все это интересно. Ведь ощущение времени – это для нас другая реальность, дверь в иное измерение. И проникать в эту реальность можно через разные двери восприятия, кому что ближе и комфортнее: через зрение, слух, обоняние, осязание, вкус…Это целые миры со своими законами…Проходите в эти двери в другое время и берите там то, что вам нужно…всегда высокое, потому что низкое в эти двери нашей памяти не проходит..

…С художницей Катей Гандуриной мы познакомились в московской галерее «Славянский Дом» по Гончарной набережной. Окончив факультет прикладного искусства текстильного Института, она не стала художником по тканям, но, начала рисовать. А, как прикладник, заразилась интересом к вещам, восхищаясь их мудрой простотой и информацией разных эпох, которая может молчать, молчать, а потом вдруг развернуться, как свиток древнего пергамента.

Катя за самодельным (соседа рук дело) столом

Много живет на Севере, путешествует по далеким оконечностям российской земли. Ее картины завораживают атмосферой синих далей, изумрудных лугов, северных домов-крепостей, сложенных из неохватной толщины бревен, где живут немногословные и даровитые русские северные люди.

В небольшом уютном зале галереи как бы раздвинулись стены и пахнуло свежим ветром и тишиной. Старые рыбацкие сети и утварь деревенской избы шагнули с полотен в галерею, перемешавшись с тонкими красками севера, яркими закатами и восходами, туманами и снегами, создавая грустный образ уходящей от нас северной сказки.

Е. Гандурина. Деревня зимой

Каждый год Катя вместе с друзьями приезжает в старинную маленькую северную деревню (когда-то большую и зажиточную), где у нее с мужем свой дом, на берегу большого озера, купленный двадцать лет назад. Причем, это не просто жилище, а еще и домашний музей крестьянского быта, экспонаты которого собирались годами, бережно и с любовью.

Северная деревня

«Нам достались подгнившие хоромы с протекающей крышей, — рассказывает Катя, — Пока мужчины ремонтировали крышу и меняли венцы у дома, женщины и дети знакомились со старинными туесами, подойниками и огромной деревянной ступой, в которой летала, наверное, местная баба-яга.

Северный дом напоминал заколдованный замок с паутиной, скрипящими половицами и тайнами старых кованых сундуков. Так начиналась коллекция старинной деревенской утвари, того, что посчастливилось спасти от разрушения: прялки, горшки, снегоступы, утюги, многое другое и даже старинный рюкзак.

«Вообще идея дома на севере, некой базы единомышленников, — продолжает свой рассказ Катя, — витала давно. Это было необходимо нашей команде — группе соседских, своих и деревенских детей. Менялись маршруты, подрастала команда, менялись рыбаки и художники, но оставался привитый дух взаимопомощи, локтя и любовь к нашим корням, далекой северной старине.

Наш дом с высокой крышей это местная достопримечательность округи. Он привечает художников, туристов с реки Сума, местных рыбаков, и, конечно, хозяина — домового, живущего в темном углу за печкой, и всегда остающегося в одиночестве зимовать в занесенной снегом деревне.

Их дом-музей

Если серьезно, говорить о своей коллекции я не люблю. Боюсь, деревенские не поймут, осудят. Ну, какой у нас музей, так, береста да колобашки разные. И хранить все эти экспонаты мы с мужем сначала не умели. Помыли, например, бочки, поставили на чердак, так они рассохлись. Оказывается, дерево хранится при определенных условиях — только в сырости. А с другой стороны, грязное быстрее истлевает, разрушается. Поэтому старые вещи мы отмываем от грязи в oзере и притаскиваем в дом. Видим: валяется утюг, спасти надо. Ведь проржавеет весь, как не взять. И тащишь к себе в сарай.

Такие подойники, как здесь (их у нас штук шесть или семь), я видела только в музее в Вологде: чистые, белые, один другого больше. А молоко хозяйки процеживали по-деревенски: в носик засовывали длинный, елочками, мох. Недавно мы нашли бочонок для пива — хоть сейчас делай пиво по местной деревенской технологии.»

Тот самый бочонок для пива

Особенно потрясли Катю с мужем кованые гвозди. Такой красоты они давно не видели. Аккуратные четырехгранники валялись вместе с подковами по всей деревне. Лошади-то кончились в одно лето — колхоз переехал в другую деревню, а там вскоре началась перестройка, и лошади оказались не нужны. Так и пропали — кого волки съели, кто в болото угодил, кто из леса не вернулся. Только старинные гвозди от них и остались.

Одними из первых экспонатов музея стали сундуки, которые достались им вместе с домом. Потом у соседской бабушки они выпросили сундук, сплошь оклеенный бумажками, этикетками начала века. Вначале не знали, что с ним делать. Все ветхое, бумажки отклеиваются, рвутся, пыльное все. Как зафиксировать, лаком что ли покрыть?

Бабушкин (соседки) сундук

Любовь к сундукам у Кати давняя. С тех пор как в Москве огромный бабушкин сундук (ее приданое) полетел на помойку вместе с резным буфетом (ну, как же – ведь тараканы!), спокойно пройти мимо таких сундуков она не может. Вот почему здесь их так много: плетеных и кованых, с отделениями и без, длинных и коротких, больших и маленьких. Трудно определить их возраст, наверное, начало прошлого века, если по картинкам.

Отдельная тема — предметы деревенской утвари. Это миски, мисочки, плошки, а самое красивое — это «масленник».

Чугунный масленник

«Мы, — признается Катя, — выпросили его у бабы Шуры, той, что «за река» (местное выражение) живет. Долго сидели, чай из самовара пили, ну и заговорили о старой посуде. Тут и выносит она изумительной красоты горшок с носиком. Всю жизнь в нем масло сбивала. Вот, говорит, «коровы больше нет, дети в городе, пусть у тебя будет».

Во всей этой деревенской посуде поражает многообразие форм. Никаких повторов, все разное. Красивые оттенки коричневого с патиной времени. Конечно, все — ручная работа. Старые ухваты, лопаты; совки и прочая домашняя утварь тоже часть дома.

Осколки старого быта

«Все это, — сетует Катя, — от нас, к сожалению, уходит, если уже еще не ушло, и очень хочется затормозить время и хотя бы что-то сохранить».

Многие сейчас ищут по деревням старинные прялки. Самая замечательная прялка, оказывается, валялась в этом же доме на чердаке, покрашенная дикой голубой краской. Когда отчистили, оказалась резной, с остатками росписи, красоты необыкновенной.

Росписные прялки

О редчайшем берестяном рюкзачке Катя рассказала грустную историю. Напротив их дома жил мастер-столяр. Дом сам себе построил, мебель для себя смастерил. А потом, так и не найдя себе пары, уехал из деревни. Дом без хозяина на Севере не жилец. Сначала протекает крыша, гниет потолок, и всё рушится. Так было и с этим домом – умирал на глазах. И тогда Катя с мужем произвели в нем ревизию. Во время кое-что вытащили — вскоре рухнул потолок. Нашли стулья и старый стол, колыбель, три старых безмена, а еще вот эту самую удивительную старинную вещь — берестяной рюкзачок, которому лет-то не так много, но неизменную форму свою он сохраняет, возможно, 200 или даже все 300 лет. Он, по мнению Кати, настолько самодостаточен и совершенен, что украшает все ее выставки, гармонируя с картинами и старыми вещами.

Берестяной рюкзачок

«Это деревня, — говорит Катя, завершая свою экскурсию по домашнему музею старинного крестьянского быта, — с удивительным северным духовным укладом, выверенным размеренным бытом, поражает нас, суетливых горожан, простой логикой жизни. Поэтому мы и приезжаем каждое лето сюда пожить: гулять по окрестностям среди медведей, волков, рысей и росомах, ходить по грибы и ягоды, смотреть на восходы и закаты, что-то рисовать для себя и находить в этом во всем некий медленный смысл жизни, утраченный в городах.»

Керосиновая лампа, челнок, пестик

Дом Кати с ее домашним музеем старинных вещей для разрушающейся деревни – как маячок света и тепла. Впрочем, почему только для деревни. И для Кати, и для ее мужа, и для всех, кто о нем узнает…Маячок света, потому что все увеличивающаяся скорость жизни незаметно переключает нас с глубинного восприятия и постижения жизни на поверхностное, когда предметы и даже люди проносятся мимо, как картинки за окном летящего неизвестно куда поезда, летящего в никуда. Как в стихах одного поэта:
«Надышусь ли белым светом,
Нагляжусь ли я на небо?
Жить спешу, а следом, следом,
Все уходит в небыль, в небыль…»

А старые вещи замедляют наше падение в никуда. Стремясь везде успеть, все посмотреть и попробовать, мы ни на чем не останавливаемся и тем самым падаем в Лету, реку забвения. А, когда всматриваешься в старую вещь, берешь ее в руки, время как будто останавливается, замирает, и тогда какая разница – жив ты еще или умер, ты прикоснулся к вечности, к бессмертию…

У Кати, впрочем, и не только у нее, здесь открывается другое зрение, рождаются новые ощущения, как будто впервые приходишь в этот мир, удивляешься ему, открываешь его заново. И, чтоб он не исчез, хочется остановить его, оставить для себя, хотя бы на картине или в записях. И она рисует или записывает…

«Когда, мы впервые приплыли в эту деревню, нас встретило стадо. Четыре коровы, бык, телята, овцы важно шли через мост, Мы попили парного молочка, посидели, прислонившись к теплым бревнам дома и… решили остаться.

Через год у нас здесь был свой дом, и мы узнали, что у Селюгиных корова-затейница может и в лесу заночевать, и в речке поп­лавать. У Ольги Андреевны самое вкусное молоко, а соседка Сeрафима Степановна с коровой причитками разговаривает и знает, как заговорить ушиб.

Скоро зима, мое время. И снег, белый снег, тысячи оттенков белого, которые хочется понять и ласкать взглядом. Настроение белого, белое звучание, музыка света. А. потом — весна.

Весной меня сбивает с ног синий цвет. Вернее, сначала он бе­лый, а потом — синие окна в красных болотах, облака ультрамариновые, талая вода, солнечный ветер в лицо.

Другой цвет — желтый, ед­кий, терпкий, он пришел ко мне недавно. Он вибрирующий, нахальный, это цвет подсолнухов, золотой, неуловимый, почти оранжевый.

Зеленый — мой любимый цвет. Это цвет травы в овраге, неба на закате, вкуса, лимона в январе…

Здесь у меня есть свое персональное озеро. Состояние белой ночи, когда ты сидишь одна на острове посре­ди огромного озера. Солнце неслышно идет где-то, прячась за холмами, вокруг тебя. Огромные облака разноцветными кучами громоздятся на небе и как прожектором высвечиваются ярко-розовым, желтым цветом те из них, которые видны солнцу. Где-то кричат гагары…

Это очень странное ощущение, когда плаваешь вечером, вода теплая, можно плыть, как хочется и куда хочется. Вода внизу черная и, как зеркало, отражает все краски неба, и ты совершенно одна на ближайшие полсотни километров вокруг. Деревня пуста, и огромные северные дома смотрят на тебя маленькими оконцами.

Говорят, раньше в озере водились русалки и водяные. После захода солнца деревенские даже за водой не ходили, чтобы не беспокоить водяного…»

Думаю, что у старых вещей мы можем многому учиться. Умению медленно жить, бережно относиться к прошлому, к традициям, к тому, что создано чужими руками, до нас. Умению радоваться привычному. Ведь оно, это привычное, потому и стало таким, что притесалось к нам, притерлось, подошло. А отчасти, потому что и мы подошли к нему, притесались, притерлись.

Так где же ум, когда выбрасываем? Чтобы заново тратить время на притирание и привыкание? А когда же жить, то есть делать в своей жизни что-то значительное, то, что предназначено тебе, твоему роду?

Точно также и с человеком. Сейчас, чем кто быстрее живет, тем быстрее меняет вещи, привязанности, близких людей. Не во времени дело, в воспитании. Быстро ищем, быстро теряем. А в душе то, что быстро, не задерживается. Она живет не поверхностно, как тело, а объемно, познавательно, с эхом в прошлое и вопросами к будущему. Значит для души надо замедлять нашу жизнь. Хотя бы для души. И это замедление может происходить не только в храме или на кладбище, где мы проникаемся уважением к загадочному для нас миру, а дома, около старых вещей, а еще лучше – около домашнего музея, где собраны фотографии предков, какие-то вещи, письма, документы. Это не бумага, не тряпки, не дерево, а то, что способно остановить наш сумасшедший бег в никуда. В каждом доме должен быть домашний музей. Надеюсь, со временем так оно и будет.

Герман Арутюнов.