Лазарь Модель: Дневники декабристов

Донесение Шервуда Дибичу и дневник полковника Николаева
Н. А. Рубакин. Рукописи Шервуда и Николаева// Воля России. Прага. 1925.№ XII. С. 36–58.

Доклад и донесение Николаева
Письменный доклад полковника С. С. Николаева барону Дибичу10.

Барону Дибичу 18 ноября в 9 часов вечера с К. Унтер-Оф. Мульгановым.

Ровно 15 числа пришел Шервуд в трактир Матуска и я, из числа многих, тотчас узнал его по желтому мундиру. Он также отгадал кто я; ибо приметно встревожился, не смотря на то, что я одет был просто в сертуке.

По приглашению, он явился у меня и прочитавши повеление В. П. рассказал все дело, как писал к Графу Алексею Андреевичу и лично доносил Государю Императору.

Через нарочного Унтер Офицера Мульганова, имею честь представить В. П. новое донесение Шервуда по сему случаю и два письма, написанные к нему Вадковским. Сами по себе письма еще ничего не объясняют; но соображая с содержанием дела и рассказами Шервуда смысл их довольно внятен.

Теперь, соглашая действия мои с показаниями Шервуда, я останавливаюсь на том, что Граф Николай Булгари находится с некоторого времени в Одессе и неизвестно когда возвратится; тот же Шервуд надеется собою заменить Булгария и выманить от Вадковского поручение; но мне кажется, что он в нем не успеет; ибо — сколько я понимаю — Вадковский не имеет к нему большого доверия.

Впрочем, я решаюсь — как и условились мы с ним — до 1 Декабря пробыть здесь во ожидании писем и Графа Булгария, а тогда ехать в Курск, отправив на перед туда Шервуда; между же тем через письмо Шервуд спрашивает у Вадковского: «нашел ли он кем заменить Графа Булгария».

Я предполагаю, что если бы Булгари приездом своим и удалось Шервуду выманить донесения и ведомости у Вадковского, содержание которых мне известно будет, тогда узнавши, какие именно бумаги остались еще у Вадковского, я намерен взять его, ибо по словам Шервуда, он составляет в заговоре сем довольно значительное лице.

Не знаю, будут ли одобрены предположения Шервуда на счет собрания им на письма Вадковского ответов. Но мне кажется, что таковые действия будут весьма медленные и самый ход их ненадежен. Впрочем первые бумаги попавшиеся мне в руки должны открыть более.

Из донесения Шервуда В. П. усмотреть изволите, что имея сильные предстательства, Вадковский надеется получить позволение поехать в отпуск. Если бы это случилось, то человек сей по пылкости ума своего и не спокойному духу через личные свидания наделать может очень много.

Основывая донесение мое единственно на показаниях Шервуда и моем заключении, я осмеливаюсь наконец признаться, что действуя с верноподданническим усердием, я не боюсь неудачи по возложенному на меня поручению, важность которого понимаю в полной мере. Но как худой политик боюсь ошибки, которая может иногда испортить все дело: Взять человека легко; но если не найдется при нем предполагаемых доказательств, то сим в обществе наделать можно много весьма невыгодных толков. В Харькове проживаю я под видом ожидания из Петербурга Офицера и денег, с которыми должен буду начать покупку Унтер-Офицерских лошадей; и под сим видом могу пробыть без всякого подозрения до Декабря; а там действовать буду тоже соображаясь с обстоятельствами.

С сим посланным буду иметь честь ожидать ваших приказаний. С ним же прошу покорнейше прислать мне еще два бланкета; ибо употребив один для посылки Унтер-Офицера и заменив другим свою подорожную, дабы иметь оную не так грозною, у меня остается свободным только один.

Теперь11, более всего боюсь ошибки в деле столь важном, то есть, чтобы не взять человека без ясных доказательств и не наделать тем попусту много шуму, ибо, в таком случае злодеи ото всего могут отказаться.

Харьков. 18 ноября.

Чтобы увериться в сказанном Шервудом надобно бы самому подобно ему действовать, то есть: вступить в общество заговорщиков; но мне сего сделать никак нельзя. В короткое время доверенность извлечь трудно; к тому же мои лета и угрюмой вид могут изменить мне. Если Вадковский не поверит мне, то можно испортить все дело. Лутче действовать уже через Шервуда. Етот человек будучи 28-и лет, с хорошим воспитанием и отличною гибкостью нрава, не смотря на Унтер-Офицерский чин свой, принят хорошо во всяком обществе, следовательно и здесь мог быть принят, как человек способный, а по службе своей в войсках поселенных, как человек весьма полезный. Мне только кажутся предположения его нащет поездки в Петербург с письмами, не совсем удобоисполнимы, особенно, если здесь Вадковский, или Булгари будут взяты; ибо происшествие сие скоро сделается известным в кругу всего общества и ответов ему не дадут. На щот сей в донесении Барону Дибичу я излагаю мое мнение и подожду его разрешения.

Донесение Шервуда и мое в 9 часов вечера отправил с У. О. Мульгановым.

20 ноября.

Вчера, целый день не виделся с Шервудом — он у меня не был. Между тем поутру был я у Губернатора, который встретил и проводил меня в передней. Множеством похвалов, на которые весьма щедр, и других вежливостей, он осыпал меня. Только, когда я сказал, что покупаю Украинских лошадей для Унтер-Офицеров, он удивился. «Да у вас на Дону — сказал он — есть прекраснейшие лошади». Я ответил, что так угодно Государю и что наши лошади не столько способны к правильной выездке, которую у нас ввести хотят, как здешние. После сего, разговор обращен был на другие предметы. Пребыванием здесь без дела, я уже подал разные догадки.

Я выдумываю и лгу беспрестанно: «приехал для покупки лошадей и дожидаюсь Ротмистра из Петербурга, которым вместе покупать должен». Этим отговариваюсь; но мне уже и верят и к счастию говорят, что я дожидаюсь Графа Аракчеева о чем Полиция всячески узнать старается и через служителей трактирных и подсылая под разными видами людей подсматривать мои занятия. Людям приказал соглашаться, что точно дожидаюсь Графа — ето еще не важно; ибо еслибы ето и правда была, то узнать более ничего нельзя бы. Вечером был у Вановича, который приезжал ко мне утром и был — казалось — очень рассеян. Для перемены, на несколько дней надо было бы выехать; но не знаю куда; ибо нигде нет ни тени дела, ни знакомых. Что то будет далее, а между тем посланный мой скоро приехать должен.

20 Ноября. Вечером.

Кто затеял ето Адское дело? Не ужели Вадковский, или подобный ему молодой человек? Сумневаюсь, и думаю, что тут должно быть кому-нибудь старее. Шервуд сказывал, что приготовляют к сему корпусного командира Генерала Бороздина и приготовление делается самим тонким образом через его Адъютантов, из коих Барон Черкасов молодой человек с отличноумною головою. Но я не понимаю как может сие неисполниться, если Бороздин не был к тому готовым; ибо, честный человек, его лет и чинов не должен следовать за Адъютантами и такой человек, имея в руках своих целый корпус, сам должен преследовать злодеев. Впрочем, Вадковский весьма часто относился к Черкасову, приглашая его; но сей отклонял всегда приглашения, а между тем указывал способных быть принятыми в общество. Если всё правда, то Черкасов должен быть из тех людей, кои действуя, не хотят выставлять своего имени. И Шервуда не вижу два дня; но ему и быть у меня часто и не должно: он осторожен.

Утром ездил с Вановичем осматривать город только снаружи. Были в зале Благородного собрания. Строение и внутренняя отделка хороши; но самая зала показалась мне небольшою, к тому же оставленною без всякого присмотра; ибо после выборов в Сентябре еще бывших не прибраны расставленные стулья и невыметен пол. Университетский сад, заведение так же оставленное. Одна Китайская беседа — и та обветшала. Вид города с Холодной горы прелестный. Но Университет здешний не имеет его снятым.

22 Ноября.

Вчера целый день пробыл у меня Шервуд. Изыскивали способы, как лутче взять Вадковского с его бумагами, дабы не дать времени спрятать или сжечь оные. Дело пустое, а препятствий много. Хорошо, если он будет в Курске, то ночью, нечаянно, спящего, с помощью жандармов захватить можно; но Боже спаси, если он наперед начнет догадываться. Я хочу в Курск приехать под чужим именем, остановиться на постоялом дворе и ночью. Днем узнать квартиру и в ту же ночь сделать мой приступ.

Здесь Полиция явно меня преследует. Людям не дают отдыха вопросами и подсылают подсматривать. Вчера, Жид и какой то неизвестный человек в виде пьяного взошли ко мне, как будто по ошибке. Для перемены толков хочу съездить в Кременчуг под видом принятия вещей, дождусь только Мульганова.

Харьков. 24 Ноября.

О Боже! Император скончался. 19 числа, около 10 часов утра, Он из жизни сей перешол в вечную, оставив неутешенными Императрицу и приверженных к нему подданных. Столько обласканный покойным, я скорблю и справедливо более многих. Уведомление Начальника Главного Штаба вчера вечером полученное, совершенно меня расстроило. Шервуд быв у меня в сие время и тоже тронулся.

Курск. 30 Ноября.

Целые двое суток не мог я ни спать, ни есть. На сердце у меня лежал как камень: его жало, теснило и я не мог плакать. На третий день я рыдал как дитя оставленное материю и мне сделалось несколько легче; но мысли мои все были расстроены: я говорил без связи и делал всё невпопад.

Поездку в Кременчуг я оставил, дабы поспешить в Курск и хорошо сделал; иначе, по грязной, а после ужасно колкой дороге долго бы мне не возвратиться.

Отправив 25 числа рапорт к Генералу Дибичу, что на другой день выезжаю, я действительно в 10-м часу утром выехал в Курск, отправив Шервуда свечера. Новая, везде взрытая дорога, столь грязна и тяжела, что ехавши день и ночь, я прибыл в Курск 29-го уже в 3 часа утра вместе с Шервудом, которого догнал в Обояне. Остановился через шесть дворов от Вадковского, а Шервуд взъехал к нему. Живу под именем отставного Штабс-Ротмистра, проезжающего в Петербург и чуть чуть ложь моя не обнаружилась. На постоялом дворе, где остановился, нашол казака Попова из Новочеркаска торгующего вином, который, услышав, что приехал Штабс-Ротмистр моего прозвания, начал было расказывать кто я; но кое как я заставил его говорить со мною одинаково.

Если бы удалось выманить у злодея Вадковского бумаге и самого его схватить, тогда открылось бы многое. Подождем. Вчера не виделся с Шервудом, а ето подает мне надежду; ибо я думаю, что теперь занимаются они приготовлением его вместо Графа Булгари.

Как жаль, что лично я не могу действовать; но я написал прокламацию на щот Дона в Республиканском духе и отдал ее Шервуду. Он переписал и будет читать Вадковскому, как будто бы получил ее от меня, познакомившись со мною в Харькове. Какое то произведет она действие?

Ныньче — думаю — Шервуд увидится со мной и я что нибудь узнаю.

В 4 часа по полудни.

Обедал в трактире Шарля сего дня. В два часа пришол туда и застал двух Офицеров уже обедающих. Один Таганрогского Уланского полка — Штохман молодой белокурый человек с приятною наружностию, а другой Муравьев ремонтирующий для Мариупольского Гусарского полка, — довольно заиковат. Разговор был о какой то дуели в Гусарском полку; но я слышал только окончание и по тому ничего узнать не мог. По том, переходя от одной материи к другой, обращен был к смерти Государя. Штохман расказывал о сем Муравьеву за новость и у сего показывалась на лице улыбка. Он повторял часто: жаль, жаль, по том удивился, что смерть случилась скоропостижно. Я вмешался в разговор и расказал, что Государь болен был более двух недель и что больным приехал из Крыма. Жаль, жаль, были слова им повторяемые. По том заговорили они с Штохманом по французски о том, кто будет преемником: «Константин, — говорили они, — не может быть потому, что женат на подданной и не имеет детей»; о других же мнения были различны: один хорош для военных только, другой дурен для всех. На конец заключили, что надобно ожидать во всем большой перемены. Между тем Муравьев жаловался на несправедливость начальников при приеме лошадей, а Штохман всячески франтил, и насвистывал песенки, как дядя Тоби.

5/а, часов вечера.

Сердце у меня сильно бьется и, как будто что нибудь предчувствует. Я помню, что точно так оно билось в день смерти Императора. После обеда я заснул и мне привиделся страшный какой то сон, так, что я проснулся; но сердце все еще продолжает биться. Не быть ли сего дня чему нибудь? Я говорю на щот взятия Вадковского. Мне уже и здесь кажется, что за мною присматривают? — как в Харькове. Но здесь я проездом в Петербург по своим делам и дожидаюсь брата из Киева. Более всего желал бы знать теперь, что делают Шервуд с Вадковским. Ныньче я проходил мимо ворот квартиры последнего, отколь вышли два человека из его прислуги, я был впереди их и мне казалось, что они обо мне говорили; но вслушавшись, что речь идет о каком то слесаре — я успокоился.

В 8 часов вечера

В 7 часов опрометью прибежал ко мне Шервуд и сказан что все дела идут как нельзя лучше. Ему поручается доставление донесения к Пестелю и 3 числа назначено ими отправить, а 4 и сам Вадковский едет с Генералом Залом. Тепер он пишет донесение Пестелю о годовых успехах своих. Князь Барятинский Ад’ютант Витгенштейна в обществе. Более не мог сказать мне поспешив выдти.

Слава Богу. Но только сим действия мои не кончатся. Если возьму Вадковского, то немедля ни минуты отправлю его в Таганрог, но там если откроется, что здесь, или близко есть кто из сообщников, должен схватить их, действуя уже гораздо прямее, то есть: через Див. начальника. Сделавши сие, немедленно отправлюсь во 2 армию и через Главнокомандующего должен буду потребовать, чтобы взяли Пестеля и других главных кто откроется. Но наперед отправлю У. О. Шервуда с депешами. В етом случае мы оба будем не в безопасности; но жизнь наша ни что против блага отечества.

Курск. 1 Декабря.

Сего дня Шервуд у меня не был да так и условились, дабы не подать причины к подозрению. В самом деле, ето ужасно трудно и надобно больших способностей, чтобы все ето выдерживать так, как он. Но впрочем, иначе и быть сего не должно. Он определил себя на раскрытие ужаснейшего зла, и следственно должен следовать за ним всеми путями. Завтрешний день должен решить многое.

Вот на чем еще останавливаюсь: Пестель был Адъютантом у Графа Витгенштейна, а Барятинский теперь Адъютант. Ну! если сам Витгенштейн глава общества, что весьма легко быть может, в таком случае, во 2-й армии мне делать будет нечего. Я помню и слова Дибича, сказанные мне перед отправлением, что обыкновенно политика Генералов при подобных случаях такова должна быть, что бы пустить вперед молодежь, а самим оставаться в безъизвестности, для того, что если попадется кто из них, то самому быть в стороне; Шервуд говорил, что принимающих на себя исполнение ужаснейшего предприятия имена и от членов даже скрываются.