МЕМУАРЫ ДЕКАБРИСТОВ /МОСКВА ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА», 1988/

Составление,
вступительная статья и комментарии
А. С. Немзера

ЧЕТВЕРО О НЕЗАБЫВАЕМОМ (часть 1-я)
(Мемуарная проза декабристов).

В истории всякой страны есть незабываемые памятные даты.
Проходят годы, меняются поколения, новые и новые люди выходят
на историческую арену, меняется быт, уклад, общественное мировоззрение, но остается память о тех событиях, без которых нет
подлинной истории, без которых немыслимо национальное самосознание. Декабрь 1825 года — явление такого порядка, «Сенатская площадь» и «Черниговский полк» давно стали историко-культурными символами. Достаточно произнести эти словосочетания,
и испытываешь смешанные чувства — гордость и грусть: первое
сознательное выступление за свободу — первое трагическое поражение.
Если бы декабристов (еще не «декабристов» — членов тайных
обществ) не было?.. Смерть Александра I осталась бы важным событием, сложная борьба вокруг престола, развязанная из-за неясности российских законов вообще и «тайного» завещания покойного
императора в частности (царем должен был стать младший Николай мимо старшего Константина), привлекала бы интерес историков
и эрудированных любителей старины, но все же вряд ли бы каждый
из нас столь ясно знал — вот один из звездных часов в истории
Отечества.
Декабристы были. Возникший в 1816 году Союз Спасения —
первая собственно декабристская организация, Союз Благоденствия,
Северное и Южное тайные общества, Общество соединенных славян… Десятилетие шла подспудная работа, рассказывать о которой
мы здесь не станем — ей-то и посвящены публикуемые сочинения,—
финалом которой был «глоток свободы». Восстание 14 декабря.
Восстание Черниговского полка. Картечь в Петербурге, картечь близ
деревни Ковалевка.
Декабристы были. И вооруженные выступления утаить было
невозможно, хотя император Николай I, на всю жизнь запомнивший
ужас первого дня своего царствования, дорого бы дал за то, чтобы
сама память о «друзьях четырнадцатого» исчезла. Одной из задач
следствия, проводимого под постоянным контролем самодержца,
и суда, заочно вынесшего приговоры, было создание государственной концепции случившегося.

«rie в свойствах, ne в нравах российских был сей умысел. Составленный горстию извергов, он заразил ближайшее их сообщество,
сердца развратные и мечтательность дерзновенную, но в десять лет
злонамеренных усилий не проник, не мог проникнуть далее. Сердце
России для него было и будет неприступно. Не посрамится имя
русское изменою престолу и Отечеству. Напротив, мы видели при
сем самом случае новые опыты приверженности, видели, как отцы
не щадили преступных детей своих, родственники отвергали и приводили к суду подозреваемых, видели все состояния соединившимися в одной мысли, в одном желании: суда и казни преступникам» — так характеризуется место восстания в истории и отношение
к нему российского общества манифестом 13 июля, подписанным
«собственною его императорского величества рукою» ’. :
В ночь на 13 июля были повешены Рылеев, Пестель, МуравьёвАпостол, Бестужев-Рюмин, Каховский. Накануне прошла гражданская казнь тех, кому суждены были «каторжные норы», поселение,
дальние гарнизоны. Николай I подводил итоги, манифестом утверждалось: события не было — было нелепое и противное национальной традиции возмущение; борцов за свободу и просвещение
не было — была кучка извергов; общественный резонанс сводился
к ровному негодованию. В торжественно-витийственных периодах
манифеста зарождалась будущая идеология николаевской эпохи,
пока еще смутная идея печально известной триады: «православиесамодержавие — народность». Подобного рода концепции, выстраиваемые вопреки фактам и деформирующие другие факты до неузнаваемости, примечательны среди прочего тем, что им почти никто
не верит. Не верил собственному манифесту даже Николай I.
До конца жизни император был убежден в том, что ему удалось выявить лишь «верхушку» заговора. Отсюда его пристальный
и преувеличенный интерес к мнимым связям декабристов с иностранными дипломатами, к «видам» членов тайного общества на
крупных государственных сановников и генералов (М. М. Сперанский, H. С. Мордвинов, А. П. Ермолов). Николаю было легко
поверить в могущественный аристократический заговор, поддержанный из-за границы и способный возродиться, в любой момент, поэтому он боялся сосланных декабристов, подозревал их родственников, порой мелочно мстил, а порой совершал акты великодушия.
Риторика манифеста скрывала от «толпы» этот затаенный страх,
официальная версия была лишь фасадом, за которым скрывались
далекие от истины предположения императора и его окружения.
Того, что происходило в России с 1815 по 1825 год, того, о чем
говорили на следствии сами декабристы, император понимать, не желал. Ему оставалось метаться между фантасмагорическими подозрениями и бодрой ясностью официозных текстов. Более чем через
20 лет (1848 г.) будет поручено однокашнику Пушкина М. А. Корфу создание книги (разумеется, для узкого круга) «Восшествие на
престол императора Николая I» — сводки «проверенных» свидетельств о восстании 14 декабря, скрепленной все той же официальной концепцией. Лишь после смерти Николая I, в 1857 году, книга
эта выйдет в свет с курьезной надписью на титуле — «Издание 3
(первое для публики)». Сочинение Корфа будет встречено в штыки

1 Цит. по: Восстание декабристов. Документы. Дела Верховного уголовного суда и следственной комиссии. М., 1980, т. XVII,
с. 252.