Пусть зайдет та медсестра, которая сейчас заходила

Память. Она работает избирательно. Что-то помнится до мельчайших подробностей, хотя и не имеет для тебя особого значения, а что-то важное, наоборот, забывается. Большей частью по прошествии ряда лет события стираются из клеточек мозга. Но  то, что произошло тогда, когда Людмиле было чуть больше 20, ей  не забудется никогда.

 – Расскажите, с чего всё началось?

 – Тот вечерний звонок в квартиру меня не удивил. «Кто-нибудь из ребят за мной», – решила я. «Нет, не пойду гулять.  Поздно,  да  и  набегалась сегодня», – подумалось мне,  когда шла к двери.  

«Вам телеграмма», – монотонным, ровно ничего не говорящим голосом,  прозвучал оттуда баритон почтальона. – Вот здесь распишитесь». Ни  о чем, не думая, я взяла ручку и поставила  свою закорючку там, где указывал почтальон.

 «Мам, телеграмма, не знаю  от кого», – бросила я, беспечно входя в комнату. Маме было чуть больше 50, но седая прядь в волосах и тяжелая жизнь за плечами делали её в моих глазах почти старухой. Мы жили втроем: я, она и мой брат Колька, служивший в это время в армии. Отец нас давно бросил, жил с другой семьей.

Мама развернула телеграмму и дальше плохо помнила, что произошло. Дощатый пол поплыл  у неё перед глазами, точно палуба корабля во время шторма, горло перехватило спазмом.

«Коля …», – еле выдавила она из себя. Я развернула смятый клочок бумаги. Выбитые буквы слились передо мной воедино: «Ваш сын Николай Кружков в тяжелом состоянии находится в госпитале. Приезжайте …»

 – А дальше?

 – По телеграмме из воинской части билет на самолет мне выдали  без промедления. Я никогда не летала раньше. Но обратила внимание, что происходит, только когда самолет набрал 8-километровую высоту. Больше всего меня поразило, что облака, казавшиеся с Земли «живыми», оказались простыми глыбами снега и льда, неподвижно застывшими  под  крылом самолета.

Прилетев в отряд, меня сразу повели в госпиталь к брату. По дороге командир подразделения – молодой «старлей», рассказал о том, что произошло. При этом он всё время прятал куда-то взгляд. Видимо,  еще не очерствел на  службе.

Произошла дикая, трагическая случайность (как будто в армии, происходило по-другому) – взорвался баллон с газом. Снаряды лежали рядом. Почему они не были своевременно убраны в специальное помещение, никто не знал. Случилось всё во время дежурства Николая, он находился рядом. От произошедшего взрыва задрожали окна в соседнем городке.

Я слушала,  словно оцепенев. Душа моя сжалась. Порой мне казалось, что не очень понимаю, о чем говорят. Хотя, возможно, так и было. В госпитале мне выдали халат, как медсестре, одели на голову белую повязку, загородившую все лицо, оставив видными только глаза. Перед входом в палату строго–настрого предупредили, чтобы я не разрыдалась,  стояла, молча, не выдавая  себя, ни словом, ни жестом.

Коля был в сознании. Он был весь перебинтован, на теле ни единого живого места, сплошные ожоги. Раз в день на ночь его кололи морфием, днем приходилось терпеть неимоверную боль.  Врачи  понимали: «Осталось недолго …».

Я стояла в окружении врачей и медсестер. Для брата все вошедшие были сплошной белой массой, но меня он выделил из толпы и неотрывно глядел в мои глаза. Когда мы вышли из палаты, он тихо сказал сотруднице госпиталя, оставшейся менять ему капельницу: «Пусть войдет та медсестра, которая сейчас заходила».

Ночью он умер. Ушел незаметно, будто и не жил. Маленький человек большого государства. Похоронили его там же в Алтайском крае. Останки мне  не дали увезти в Москву.

 – В каком Вы были состоянии?

 – Месяц спустя со мной произошел странный случай. Я была в квартире одна. И вдруг  в ванной, где стирала белье, ощутила чье-то присутствие, точно кто-то невидимый  стоял рядом. Перед глазами вдруг увидела огонь взрыва. Мне стало так жутко, что я  выскочила на улицу. После этого полгода  не могла  в квартире находиться одна.

                                                                                                            Записал  Лазарь  Модель.