Написал(а) Савва Мамонтов: суд идет!
«Это был удивительный процесс. Человек обвиняется в преступлении с корыстными целями, а на суде если и говорилось, то только о его бескорыстности» — написал после суда над Саввой Мамонтовым редактор «Русского слова» Влас Дорошевич…
Бесценные картины Врубеля, Серова, Репина, Коровина, Васнецова свалены прямо на мерзлую землю у чугунных ворот на Садовой-Спасской, у дома Саввы Мамонтова. На ноге мраморного «Христа» (работа особо любимого Саввой Ивановичем скульптора Антокольского) болтается сургучная печать. Инеем покрылись итальянская мебель, золотые канделябры, инкрустированные ломберные столики, драгоценный фарфор — смотреть на всё это, вынесенное из теплого дома на осенний бесприютный двор, чудно и неловко. Имущество миллионщика Саввы Ивановича Мамонтова идет с молотка. Самого же хозяина увели в Бутырки — пешком, через всю Москву, как последнего каторжника. Сесть в экипаж ему не позволили – смысла в этом не было, разве что дополнительного унижения ради. При обыске у Мамонтова нашли 53 рубля 50 копеек. А еще заряженный револьвер и записку: «Тянуть далее нечего». Исполнить задуманное не хватило какого-то получаса… Впрочем, это-то как раз к счастью. То, что грозило Савве Ивановичу несмываемым позором, обернется еще его нравственным триумфом, просто пока он об этом не знает…
Он потерял огромное состояние: железные дороги, заводы, нефтяные скважины в Баку, имения во Владимирской губернии и на Черном море, московский дом в тридцать комнат на Садово-Спасской и строящийся культурный центр «Метрополь». Это было любимым детищем Мамонтова: грандиозное здание в стиле модерн, фасад венчает гигантская мозаика Врубеля «Принцесса Греза» — ничего подобного не то что в Москве, в самом Петербурге не видывали… В «Метрополе» Савва хотел разместить свою Частную оперу и выставочный зал и еще много чего. Не успел… На аукционе дворец искусств ушел за гроши, и новые владельцы определили его под гостиницу. Впрочем, вскоре им пришлось пожалеть, что связались с этой стройкой, — внезапный пожар уничтожил полздания (знаменитая мозаика не пострадала только чудом). Савву подозревали в злом умысле. Ходили слухи, что накануне пожара к нему на свидание в Бутырку приходил какой-то человек, которому Савва сказал на прощание: «Сделай, о чем прошу, — в долгу не останусь». И посетитель заверил: «Не извольте беспокоиться, Савва Иванович». Доказать причастность Мамонтова, впрочем, не смогли. Да и не факт, что речь на том свидании шла о «Метрополе»…
Разбойник Савва
«Разбойник ты, Савва, поджигатель! Ну как тебе купецкое дело оставлять?!» — гневался в свое время отец, Иван Федорович Мамонтов, узнав, что сын в университете увлекся революционными идеями. Мамонтов-старший был удачливый откупщик, деловой партнер Кокорева: вместе они строили в Москве гостиницы и первую частную «русскую» (в отличие от тех, которые строились иностранными компаниями, силами иностранных инженеров и с интересом иностранного инвестора) железную дорогу — Москва-Троице-Сергиевский Посад. «Русскую» — это в смысле что и пайщики, и строители были этническими русскими. Что для московских купцов было куда важнее, чем для петербургских чиновников…
Дела у Мамонтова-старшего шли хорошо, да вот беда: четыре сына, а «купецкое дело» оставить некому. Старший сын Анатолий был, на взгляд Ивана Федоровича, круглым дураком — много кутил, женился на певичке. Второй, Федор, и вовсе страдал нервными припадками. А четвертый, Николай, был еще слишком молод… Так что выходило, что кроме третьего, «разбойника Саввы», настоящего наследника и нет. А с этим Саввой вечно какие-то проблемы! В гимназии (Савва учился во 2-й мужской, на Разгуляе), блестяще овладев немецким и очень прилично французским, он никак не мог вытянуть латынь хотя бы на хилую троечку. И выпускной экзамен провалил. Отец подозревал, что Савве латынь просто не нравится, а переламывать себя юноша не желает. Из положения, впрочем, вышли, договорившись о повторной сдаче выпускного в другой гимназии. Туда вместо Саввы (благо в лицо выпускника там все равно не знали) просто сходил какой-то другой юноша. А в здании 2-й мужской на Разгуляе появилась чугунная лестница – благодарственный дар Ивана Федоровича Мамонтова (лестница жива и по сей день, теперь ее топчут студенты Московского государственного строительного университета).
С таким трудом организовав сыну возможность поступить в университет, отец не собирался позволять ему вместо учебы увлекаться опасной дурью. Требовалось срочно придумывать для Саввы что-то не менее увлекательное, чем революция, но поближе к торговым делам. Идея родилась такая: послать отпрыска в Персию, за экзотическими восточными товарами. Так московский купеческий сын попал в пустыню. Обвешанный черкесским оружием, ходил по пескам с караваном, отбивался от грабителей, ночевал в караван-сараях, покупал верблюдов и чувствовал себя героем арабской сказки. А в Москву вернулся с богатейшей коллекцией фарфора и тканей.
Не дав сыну опомниться, Иван Федорович командировал его в новую экспедицию — на этот раз в Италию за шелком. Но сынок опять задурил: стал вдруг брать уроки пения в миланской консерватории (у него обнаружился недурной бас) и даже договорился об ангажементе в оперном театре. Иван Федорович, прослышав о таком несчастье, чуть не слег. Ситуацию спас случай: в те дни Савва навестил путешествующих по Италии московских знакомых — вдову Веру Владимировну Сапожникову и ее дочь Елизавету. Савве 23 года, Лизе — 17. Она мила, изящна и очень умна. Увлекающийся Савва забыл о своих сценических планах, едва заметив, что серьезная и строгая Лиза их не одобряет. И написал отцу, что намерен жениться.
Брак наклевывался весьма и весьма выгодный. Мамонтовы в купеческой иерархии считались «середнячками», хотя в считаные годы и заработали приличное состояние на строительстве железных дорог. А Сапожниковы, купцы первой гильдии, уже лет сто как ворочали огромными деньгами, да и связи имели солидные – Вера Владимировна, к примеру, приходилась родной сестрой миллионщику Сергею Владимировичу Алексееву (это его сын Константин со временем прославится под псевдонимом Станиславский). «Выбор твой указанной невесты есть выбор правильный и достойный», — написал Савве отец. А сам благодарно плакал у икон: «Спасибо, Господи, вразумил парня! Был мне сын, стал товарищ!»
25 апреля 1865 года молодые обвенчались. Савва, казалось, совершенно образумился и занялся делами. После смерти отца он сделался владельцем двух железных дорог — Троицкой и Ярославской. Вскоре он построил еще и Донецкую, а потом Архангельскую. Следуя идее отца – об истинно русской железной дороге, акционерами и строителями которой должны быть русские люди, единомышленники в деле развития русского Севера… Еще Савва торговал лесом, покупал заводы — дела шли как нельзя лучше, чему способствовали и природный коммерческий талант, и приданое, взятое за Лизой. Случалось, что министры приглашали молодого Мамонтова обсудить, облагать ли, например, пошлиной ввозимый в Россию каменный уголь или подождать…
Между делом любил Савва и покутить: аттракцион под названием «шансонеточка с гарниром» и прочие традиционные ресторанные развлечения (те, о которых много рассказывается на экскурсии «Петровский парк: загул по-купечески»Совсем Другого Города»), и ему были не чужды, что уж греха таить!
Тем временем Лиза производила на свет наследника за наследником: сначала Сережу, потом Андрея, а вслед за ними Воку. «Сергей, Андрей, Всеволод — САВ уже получилось, — радовался Савва. — Осталось ВА». «ВА будут девочками», — улыбалась жена. Так и вышло — со временем на свет появились Вера и Александра. Большой семье требовался большой дом — в 70-м году Мамонтовы присмотрели имение Абрамцево. Конечно, далековато, в 60 верстах от Москвы (Савве ежедневно приходилось тратить на дорогу в контору и обратно по четыре часа), и цена немалая — 15 тысяч… Зато имение «с историей» — раньше оно принадлежало писателю Аксакову, а Мамонтов всегда был тщеславен и неравнодушен к людям искусства…
Жители ноевого ковчега
Со скульптором Антокольским он сблизился в Риме. Это было чудное лето! Савва снял бельэтаж дворца в 12 комнат, нанял повара, купил 4-местное ландо. Труднее было найти в Риме самовар — пришлось посылать за ним в Россию. С огромной серьезностью Мамонтовы готовились к местному карнавалу. Объединившись с несколькими русскими семьями, разыграли адскую колесницу: нарядились чертями, причем у мужчин по ходу дела вываливались бутафорские груди, а у женщин «отрастала» борода… Один из участников этого буйного веселья — Антокольский. Савва был им совершенно очарован, и хмель искусства снова ударил купцу в голову. Он стал брать уроки скульптуры, а новому другу выдал немыслимую сумму: две тысячи рублей в качестве аванса за статую, которую автор может сделать какой хочет и когда хочет…
О кутежах в Петровском парке было забыто: Савва загорелся идеей превратить Абрамцево в центр искусств. Принялся рассылать приглашения по всей России, чем, бывало, весьма обескураживал едва знакомых, а то и вовсе незнакомых художников, писателей, музыкантов. Дело пошло живее, когда сам Тургенев — живая легенда, полубог — согласился посетить Мамонтова. Когда Савва вез его в тарантасе со станции, Иван Сергеевич, бывавший в Абрамцеве еще в юности в гостях у Аксакова, все тревожился: «Вы же не перестроили дом? А сад? Он остался прежним?» Все оказалось точь-в-точь таким, как хотелось «живой легенде». В том числе пир в честь его приезда с вальдшнепами и зернистой икрой.
Толпам именитых гостей, которых Савва привадил в Абрамцево, теперь вечно не хватало места — пришлось ставить особый гостевой дом, прозванный Яшкиным. Просто маленькая Веруша, любившая «якать» и прозванная за то Яшкой, утверждала, что этот сказочный теремок строится для нее. Через десять лет в Яшкином доме художник Серов будет писать с Веруши свою «Девочку с персиками». Да каких только картин не появилось на свет в Абрамцеве! Репин создал здесь запорожцев, пишущих ответ султану Ахмету III, Васнецов — «Алёнушку» и «Трех богатырей» (Алёшу Поповича — с двенадцатилетнего хозяйского сына Андрея, а коня Ильи Муромца — с лучшего мамонтовского рысака Лиса), Врубель — «Демона», Нестеров — «Видение отроку Варфоломею».
Савва и сам то и дело «баловался» творчеством. Совсем еще юный Костя Алексеев, еще не сделавшийся Станиславским, удивлялся: «Ты, брат, бизнесмен с душой художника! Как это можно в одно и то же время руководить постановкой домашнего спектакля, писать пьесу, лепить скульптуру и диктовать бумаги по железнодорожным делам?». Тогда он еще не знал, что и сам будет совмещать свою канительную фабрику с театром… «Хочется быть равным среди художественной братии, да куда там с таким достатком!» — веско отвечал Савва.
Равенство он, впрочем, понимал своеобразно. Перед респектабельными Поленовым и Репиным слегка заискивал. А с начинающими художниками, у которых гроша за душой не было, церемонился мало. К примеру, в отведенной для них комнате стояло рядком двенадцать кроватей — а что, мол, не баре! Однажды Савва одернул Врубеля, налившего себе дорогого вина: «С тебя довольно было бы и чего попроще!»
Хуже всего для обитателей Абрамцева были мамонтовские бурные затеи — часто веселые и остроумные, но слишком уж многочисленные. На Новый год непременно затевались живые картины. Однажды Поленов изображал пушкинскую «Русалку», а историк искусства Адриан Прахов — Зевса: импровизированный хитон случайно развязался и упал, и «Зевс» ко всеобщему буйному хохоту остался совсем голый. Потом был праздничный пир: суп из лебедя, рака и щуки, каша из манны небесной, вино из погреба Ноя, на десерт — дули и фиги. На сюрпризы Савва был неистощим. К очередному приезду Репина нарядил всех бременскими музыкантами, сам же представлял осла. В другой раз затеял на реке Воре «марины» — ночью расселись по лодкам одетые викингами (один Савва, смеха ради, в пачке балерины), зажгли факелы, трубили в рога. А на день рождения жены затейник Мамонтов разыграл сюжет «Аленького цветочка», нарядившись чудовищем. Елизавете Григорьевне следовало его поцеловать, чтобы Савва «обернулся» добрым молодцем…
Денег на своих друзей Мамонтов не жалел. Одно только издание альбома «Рисунки русских художников» обошлось ему в пять с половиной тысяч. А уж сколько он под тем или иным предлогом раздарил — никто и не считал.
Елизавета Григорьевна тем временем увлеклась благотворительностью. Построила в Абрамцеве больницу, школу, храм, вечно пристраивала каких-то сирот… Ей было всего 33 года, когда Мамонтов стал звать ее не Лизонькой, а «мамой»… С каждым годом она становилась все серьезнее и богомольнее и все с меньшим одобрением смотрела на веселую, буйную чехарду, которую вечно устраивал ее муж. «Шум с 10 утра до 2 ночи, — жаловалась Елизавета Григорьевна. — И зачем вовлекать во все это детей?! Они возбуждены, мало спят, все маршируют с мечами и распевают непристойные песенки».
Размолвки между супругами случались все чаще. Теперь у Елизаветы Григорьевны были свои приверженцы — Васнецов и Нестеров, — они молились, держали посты, возрождали исконно русское искусство резьбы по дереву и писали картины религиозного содержания. Савве Ивановичу ближе были развеселые Коровин и Антокольский. Между «партиями» зрело глухое недовольство. Совсем плохо стало в Абрамцеве, когда Савва привез Врубеля. Елизавета Григорьевна не терпела этого человека и тем паче картину, которую он писал, — «Демон». Впрочем, с некоторых пор у госпожи Мамонтовой появился повод для печалей куда похуже Врубеля: Частная Русская опера.
Научить Станиславского
«Савву Ивановича пора брать под опеку, он просто умалишенный, — поговаривали в Москве. — Издержал три миллиона на оперу, и все ради любовницы-певички!»
Это было не вполне справедливо. В первую очередь Мамонтов увлекся самой Частной оперой. По его задумке она должна была стать лучшим театром России. Савва требовал, чтобы каждая сценическая деталь, мизансцена, элемент костюма работали на достоверность эпохи. Декорации писали Коровин, Врубель, Левитан. Их консультировали искусствоведы и историки. И это в 1885 году, за 13 лет до основания МХТ! Кстати, Станиславский считал Мамонтова своим учителем…
Что же касается примы театра — меццо-сопрано Татьяны Любатович, она и в правду была «слабостью» Мамонтова. Набирая труппу, он приехал к ней, недавней выпускнице консерватории, — плотный, самоуверенный, с тяжелым взглядом. По-хозяйски вошел в квартиру и сказал: «Ну-ка спойте». Девушка спела — голос был неплохой, но не более того, но Савва уже знал, что даст ей ангажемент. Этим лукавым, дерзким глазам он просто не мог противиться. Татьяна была легка и прелестна, и к тому же младше Саввы на семнадцать лет…
Дебют Частной оперы состоялся в Камергерском переулке, в доме Лианозова, где позже разместится МХТ. Театр «сбесившегося богача» публика приняла не сразу. Бывало, что на спектакли не продавалось ни единого билета и спектакли игрались в пустом зале: Савва приказал не сдаваться ни при каких обстоятельствах. А потом он уломал начинающего композитора Римского-Корсакова поставить в Частной опере «Снегурочку», и дело пошло! Партию Леля пела Любатович. В газетах спектакль хвалили, а певицу ругали, но Савва упрямо отдавал Татьяне все партии, какие она только желала. В партнеры ей Мамонтов приглашал лучших певцов. И когда публика кричала «бис!» Шаляпину, в компании с ним на поклон неизменно выходила Любатович.
Шаляпин был гордостью Саввы, его открытием, купеческим «фартом». До Частной оперы Федор Иванович пел в Мариинском, но лишь одну партию, и особенного успеха не имел. Мамонтов же нанял певцу-самоучке концертмейстера, сам заставлял делать вокальные упражнения, разбирал с ним партии, безжалостно критиковал, если видел, что Шаляпин выглядит на сцене карикатурно. Он же был посаженым отцом на свадьбе Федора с Иолой Торнаги. Свадьбу играли в усадьбе Любатович, вино текло рекой. Ночью неистовый Мамонтов разбудил молодоженов криком: «Какого черта дрыхнете?» — и скомандовал гостям начинать концерт: на печных вьюшках, заслонках, ведрах. Дирижировал Сергей Рахманинов.
А через полгода Мамонтов пережил страшный удар: Большой театр предложил Шаляпину на две тысячи в год больше, чем в Частной опере, и тот ушел. Савва воспринял это как предательство, как смертельное оскорбление! Впрочем, это было только первое звено в цепи несчастий, которые вскоре обрушились на буйную голову Мамонтова…
И ни друг, и не враг, а так…
Савва лечился в Карлсбаде, когда получил от сына тревожное письмо: в дирекцию Архангельской железной дороги понаехали ревизоры, копают… Больше всего Мамонтов был поражен, когда узнал, кто возглавляет эту комиссию: Шульц — человек Витте, сердешного друга Саввы.
Их дружба и началась с того, что Мамонтов уговорил министра финансов (а в недавнем прошлом – министру путей сообщения) Витте провести эту самую железную дорогу из Москвы в Архангельск — 1826 верст, дабы связать Русский Север с его несметными и неизведанными богатствами с цивилизованной частью страны. Снарядили опаснейшую экспедицию на Север на двух кораблях, Мамонтов по дороге заболел цингой, Витте серьезно простудился…
Вернувшись, Савва Иванович устроил грандиозную рекламу будущей Северной дороги на Нижегородской выставке: построил павильон «Крайний Север» со шкурами белых медведей, вяленой рыбой, диковинными одеждами поморов. В огромной бочке плавал живой тюлень, и плохо говоривший по-русски самоед Василий кормил его рыбой и учил приветственно махать ластом. Государь Николай II, посетивший павильон, пришел в восторг и подарил самоеду 100 рублей, а тюленя погладил по усатой морде. Дело со строительством дороги было на мази…
В довесок к концессии на строительство Витте навязал Мамонтову погрязший в долгах Невский металлургический завод. Предприимчивый Савва задумал возродить его, чтобы самому производить рельсы, паровозы, вагоны… На все это требовались большие деньги, и Мамонтов с ведома Витте взял 9 миллионов из кассы Северной дороги по фиктивным счетам – под видом аванса под будущие заказы (на самом деле, давно полностью оплаченные). Акционерам он об этом не сообщил – впрочем, это был уже не первый раз, когда он рискованными операциями изрядно увеличивал их капитал: за время его управления акции выросли со 150 рублей до 700 за штуку. Вот и сейчас Савва свято верил в свою звезду. В то, что возместит долг года за два, а там пойдут прибыли… Ведь друг Витте уже обещал, что акционерному обществу Северной железной дороги достанется весьма выгодная концессия на строительство ветки Санкт-Петербург – Вятка, за счет которой можно будет быстро и незаметно погасить образовавшуюся задолженность…
Что произошло дальше? Об этом пишут по-разному – в зависимости от отношения к фигуре Витте. Насколько спланированной была та подлость, которую тот совершил по отношению к Савве – неизвестно. Скорее всего, дело было все же в том, что над всесильным министром финансов и над самим стали сгущаться тучи: новым министром юстиции назначили его давнего врага Муравьева. Того самого, досье на которого справедливейший человек в России – юрист Анатолий Кони папочку, озаглавил «Мерзавец Муравьев» (так и написал на папочке). Того самого, который в январе 1905 года убедил царя не идти на переговоры с рабочими, желавшими передать петицию, а применить силу…
Когда Витте донесли, что Муравьев «раскопал» финансовые манипуляции со строительством Московско-Архангельской дороги, он поспешил подорвать эту мину сам, приказав провести ревизию у Мамонтова, чтоб свалить вину на одного Савву. Не упустив, впрочем, случая еще и изрядно заработать на распродаже мамонтовского имущества. Часть внезапно подешевевших акций весьма прибыльных предприятий Мамонтова отошла в казну, о которой Витте (надо отдать ему должное), будучи министром финансов, немало заботился. Часть – его собственной родне…
Так Савва стал арестантом. Пять месяцев он провел в тесной, сырой одиночной камере. Стал нехорошо кашлять и часто жаловался на сердце. Бывало, падал в обморок. Он никогда не отличался крепким здоровьем, а тут еще и возраст — как-никак 58… Оставленная, но верная жена, едва узнав о несчастье, примчалась из Абрамцева в Москву, и здесь с ног сбилась в поисках нужной для залога суммы. Власти запросили 763 тысячи. В прежние времена для Саввы Ивановича не составило бы проблем найти эти деньги, но теперь на все его имущество был наложен арест… Уже согласился выручить троюродный брат Мамонтова — текстильный магнат Савва Морозов, согласился уплатить. Но в последний момент по чьему-то таинственному приказу сумму увеличили до заоблачных 5 миллионов — таких денег в свободном обороте не было даже у Морозова…
Тем временем Поленов и Коровин собирали подписи под прошением «облегчить участь великого русского мецената». А Серов, приглашенный в Зимний писать портрет государя, бледнея от страха и неловкости, замолвил за Савву словечко — так было получено высочайшее позволение перевести подследственного под домашний арест – что его, по всей видимости, спасло от смерти. Зато Татьяна Любатович и ее сестра Клавдия, на которую Савва незадолго до печальных событий переписал Частную оперу, спешно распродавали декорации, костюмы, уникальные партитуры — все это потянуло на 30 тысяч, и возвращать их Мамонтову, понятно, никто не собирался… Еще одна любимица Саввы — певица Частной оперы Надежда Забела, жена Врубеля, не стеснялась восклицать: «И куда он годится теперь, когда у него нет денег? Это единственное, что его украшало! И я теперь жалею, что назвала своего сына Саввой. Боже сохрани, чтобы он походил на Савву Ивановича!» (мальчик, впрочем, не дожил и до 2 лет, но об этом – отдельный рассказ о другой трагедии, Врубеля).
Процесс
В июне 1900 года началось слушание дела Мамонтова в суде. Впрочем, по этому делу обвинялся не только Савва, а еще пять человек, входивших в правление акционерного общества Северной железной дороги, в том числе его младший брат Николай Мамонтов и двое саввиных сыновей – Сергей и Всеволод Саввичи. В зале яблоку негде было упасть — публика ходила в суд, как в театр. Прокурор, обвиняя подсудимого, был красен от гнева. Впрочем, с его гневом история мутная. В столь громком процессе, на котором судьей был сам председатель Московского окружного суда, обвинителем вопреки ожиданиям выступал не главный прокурор округа, а всего лишь его заместитель – Курлов. Потому что главный прокурор — Алексей Лопухин, человек безупречной честности (став вскоре директором департамента полиции, он очистит это заведение от давно принятой там нормы полицейских провокаций и усадит на скамью подсудимых крупнейшего из агентов-провокаторов – Азефа) – отказался обвинять Савву Ивановича. И даже написал об этом процессе: «Наличность злоупотреблений со стороны Мамонтова и его сотрудников была вне сомнений. Но вместе с тем сравнительно с распространенным типом дельцов, которые безо всяких церемоний перекладывали в свои карманы деньги из касс руководимых ими предприятий и оставались безнаказанными, они представлялись людьми, более зарвавшимися в предпринимательстве, чем нечестными. … Выбор министерством финансов именно их в качестве дани правосудию казался непонятным. Ясны были незаконность одних мер, избыток жестокости других, что вместе с отсутствием справедливых мотивов заставляло подозревать за всем этим наличность какой-то крупной интриги». А вот Курлов работать не отказался. Вскоре он пойдет на повышение, сделавшись шефом корпуса жандармов. И будет замешан в деле об убийстве Столыпина – после чего его карьера все-таки рухнет…
Опрос свидетелей только подогрел сочувствие публики к подсудимому. Начальник мастерских Ярославской дороги, в частности, сказал: «Савва Иванович — отец второй, добрая душа, другого такого не будет. Плакали мы горько, когда его взяли под арест. Все служащие сложиться хотели, внести кто сколько может, чтобы только вызволить его».
Решил дело адвокат Мамонтова – знаменитый Федор Никифорович Плевако — бывший однокашник Мамонтова по юридическому факультету университета. Держа подсудимого за руку, он говорил проникновенно и сочувственно… О том, как, в ущерб себе, Савва на своих дорогах клал более тяжелые рельсы, чем у конкурентов, как не скупился на надежные вагоны, как радел о пользе России. Да и акционеров Северной железной дороги, которые, собственно, и были потерпевшими на этом процессе. На обвинение в том, что Савва их разорил, прославленный адвокат ответил: «Разорение, разорение… Они, палец о палец не ударяя, пожинали плоды смелых планов Саввы Ивановича… и не хотели никого, кроме его, во главе дела. Другой, может быть, не ошибся бы на заводском деле, но другой, может быть, и теперь бы давал им грошовые дивиденды и держал бы акции на их первоначальной оценке. Подсчитайте, было ли это выгодно акционерам … Он наделал много ошибок, но это ошибки человеческие, злого умысла Мамонтов не имел. Если ваш управляющий из мести к вам отдаст лучшие семена соседу, а поле засеет семенами плохими, то это будет злой умысел. Но если управляющий, желая вам пользы, без дозволения засеет ваше поле пшеницей вместо ржи, а пшеница не удастся, это деяние разве содержит злоумышленность? … Что ж Вы оцениваете, когда дело разорено? Вы оценивайте по тому, что это дело должно было совсем другим образом обернуться. … Я утверждаю, что быстрота продажи имущества и смутное время ликвидации не выяснило настоящей цены и не ввело в оценку Невского завода той идеальной ценности, какую имеет всякое дело, если оно вовремя и на месте потребностей рынка. Подсудимый погиб от нетерпения тех, кто быстро пожинали плоды его удач, но были слабопамятны, когда он пошатнулся».
Другие прославленные адвокаты – в том числе Михайлович Багриновский, незаконнорожденный сын революционера Бакунина, защищали остальных подсудимых почти с не меньшим блеском. Всех признали невиновными, и в зале люди плакали от счастья и обнимались. Савва в те дни сделался чем-то вроде национального героя. Теперь он был на свободе, но непоправимо разорен. Ведь освобождение от обвинений в уголовном преступлении не снимало с него обязательства по гражданскому иску — возместить ущерб акционерам. Все имущество ушло за бесценок в пользу погашения этого долга. У него остался только гончарный заводик, приносивший маленький, но стабильный доход, и бревенчатый дом за Бутырской заставой. Он назвал его Абрамцево – и поставил на поток выпуск керамической плитки. Почти такой же, как когда-то художества ради они малыми партиями, ручным способом расписывали в настоящем Абрамцево. Типовые проекты ему разработал Врубель. И с тех пор, кто бы ни строился в Москве, считал своим долгом купить у Саввы его товар – кто камины его плиткой отделывал, кто фасады…
Что касается настоящего Абрамцева – в отличие от остального имущества Саввы, оно избежало продажи с торгов, поскольку было записано на жену (в свое время деньги на покупку имения взяли из ее приданого). Великодушная Елизавета Григорьевна, конечно, приняла бы мужа, но Савва был слишком горд и своенравен, чтобы принять ее великодушие. Пережитое не склеило разбитого брака…
Спасительная любовь
Но и это был еще не конец несчастьям. Один за другим стали умирать все, кто был Савве дорог: любимая дочь Вера, сын Сергей — надежда отца, умница, талант. Он простудился, расписывая с Васнецовым Владимирский собор в Киеве… В считаные годы не стало Антокольского, Серова, Врубеля. Савва становился все более и более одинок. И все же судьба сжалилась над ним, одарив последним подарком. В 1907 году его навестила младшая сестра Любатович Анюта и привезла с собой подругу — юную учительницу из Торжка Женечку Решетилову. Савва выглядел картинно — седой, значительный, в артистической бархатной куртке и малиновом берете. Анюта заметила, что он похож на Леонардо, и спросила Женю, смогла ли бы та влюбиться в такого старого человека. Женя вспыхнула и промолчала.
Долгих восемь лет она наезжала к Савве Ивановичу, а из Торжка писала чудесные письма. Наконец, после смерти Елизаветы Григорьевны, Мамонтов с согласия детей позвал Женю к себе. И не пожалел: несмотря на 38-летнюю разницу в возрасте, она преданно любила его и ни на что не претендовала. Женя стала его сиделкой, экономкой, секретарем: печатала ему на машинке, вела документацию и помогала справляться со старостью…
Под конец жизни Мамонтова одолел жесточайший склероз — он не узнавал никого, кроме Евгении Николаевны, — ни дочь Александру, ни Татьяну Любатович, запоздало приехавшую извиняться. О революциях, последовавших одна за другой, Савве Ивановичу не сказали. Так же как и о том, что пришлось продать гончарный завод. А чтобы как-то жить, Женя поступила работать машинисткой в контору.
Мамонтов умер 7 апреля 1918 года. Похоронили его наспех — в те тревожные дни всем было не до того… Говорят, какой-то старик-рабочий стоял над могилой и причитал: «Эх вы, буржуазия! Такого человека как следует проводить не сумели!»
Абрамцево, так же как и семью Саввы Ивановича, спасла все та же Женя Решетилова. Ей хватило настойчивости выбить в отделе изобразительных искусств Наркомпроса охранную грамоту на дом, которому отныне предстояло стать музеем. Хранительницей ценностей была назначена Александра Саввишна. Удостоверения сотрудников получили все желающие родственники Мамонтова. После, дождавшись возможности, многие уехали за границу.
Ирина Стрельникова #совсемдругойгород экскурсии по Москве
Ирина Стрельникова.
Оригинал материала в Интернете:
