Журнал «Огонек»: ГЕРБЕРТ УЭЛЛС И ЕГО ЖЕНЩИНЫ

Меры в женщинах и в творчестве Герберт Уэллс не знал и не хотел, за что во второй половине жизни расплатился быстро прогрессирующей вялостью пера. Временами же в его поздних романах столько направленного против женщин гнева, что сразу видна справедливость поговорки: «Когда черт состарится, его в монастырь тянет»
У англичан первый день недели не понедельник, как у нас, а воскресенье. Именно поэтому, несмотря на давно введенную пятидневную рабочую неделю, вторая половина субботнего дня у англичан до сих пор называется weekеnd.

«Испортить уикенд» — поступок уголовно не наказуемый, но одно из самых пакостных деяний, которое британец может совершить по отношению к британцу.
Для 44-летней Сары Уэллс, жены лавочника Джозефа Уэллса, субботний уикенд 21 сентября 1866 года оказался безнадежно испорчен. На собственном супружеском ложе в присутствии и с помощью повитухи Эммы Харвей и доктора Моргана Сара Уэллс доблестно терпела предродовые схватки. Когда старые часы с шипением и скрежетом пробили половину пятого вечера, стены дома огласил пронзительный младенческий писк. На свет явился третий сын четы Уэллсов — Герберт Джордж Уэллс.

Сара Уэллс вела дневник. Две записи в нем, посвященные грудному Берти, останавливают внимание: «Малыш чрезвычайно беспокойный и назойливый», «Ни с одним из моих детей мне еще не было так трудно».

Берти Уэллс не оказался скверным и неблагодарным сыном. Он мог язвительно отзываться о родителях, скептически и презрительно относился к их нелепым взглядам на жизнь, но — отдадим ему должное — не позволил отцу и матери бедствовать. В 1880 году родители расстались, не расторгая брака, а с середины 1890-х Герберт, ставши сперва финансово независимым, позже — богатым и известным, еще позже — очень богатым и знаменитым, регулярно и щедро им помогал. Точнее — содержал их, ибо прилично зарабатывать старики уже, понятное дело, не могли. Сара Уэллс умерла в 1905-м, Джозеф Уэллс — в 1910-м. Оба дожили до 83-летнего возраста, с учетом того, что Джозеф был на пять лет моложе супруги.

Титул «великий писатель» Герберту Уэллсу принадлежит по праву. Зато абсолютно бесспорен и харизматически неотделим от Уэллса еще один его титул, гораздо менее известный — «великий бабник».

С ЧЕГО БЫ ВДРУГ?

Надо сказать, что наши представления о викторианской Англии XIX века как о стране строгой морали и сплошных запретов по меньшей мере сильно преувеличены. Подобные традиции распространялись исключительно на средний и высший классы общества. В высшем из высших классов — в среде титулованной аристократии — викторианские нравы служили предметом посмешища, а следование им нередко облекалось в шутовскую форму. Английские аристократы, с XVII века защищенные не только титулом, но и законом о неприкосновенности личности, гораздо больше заботились о поддержании своего ранга небожителей в глазах низших классов, чем о реальном следовании строжайшему пуританизму во вкусе Виндзорской вдовицы, как они называли Ее Величество монархиню.

Тем более викторианство не было свойственно английским «низам», работному люду и сельским жителям — точно так же, как монастырские уставы и строгие правила православного благочестия и аскетизма не руководили повседневной жизнью русского крестьянина. Английские простолюдины много работали, поработав, отдыхали, как умели, то есть выпивали и закусывали, крепко выражались при женщинах, дрались, орали песни, плясали до слома каблуков, богохульствовали и предавались блуду.

Да и вообще английская социальная пирамида не была простым геометрическим телом; количество градаций, прослоек, групп, корпораций и связей меж ними в тогдашнем британском обществе совершенно выходит за рамки сегодняшнего нашего разумения.

80 — 90-е годы XIX столетия — время, когда викторианство начало выдыхаться и скукоживаться. Расцвет его пришелся на 40 — 50-е годы, а с принятием пакета весьма прогрессивных для того времени законов (в частности, закона 1871 года о народном образовании и школьной реформе) социальные границы затрещали и стали рушиться. Если мистер Пиквик в 1827-м очутился под судом, а потом и в тюрьме за нарушение обещания жениться (которого не давал), то фаулзовский Чарлз Смитсон («Женщина французского лейтенанта») за то же самое преступление был в 1867-м обруган последними английскими словами, но и только.

А уж у Герберта Уэллса, мелкого буржуа, сына лавочника, который в плавании по волнам житейского моря то и дело цеплял коленками за социальное дно, в 90-х годах возможности порезвиться были почти неограниченные.

…Первой (если не считать сравнительно невинного флирта с Энн Мередит, дочерью пастора) женщиной в жизни Уэллса стала его родственница, дочь отцовского брата, то есть двоюродная сестра по имени Изабелла. Именно с ней атеист и богохульник Уэллс в 1891 году обвенчался в одной из приходских церквей Лондона. По английским законам того времени двоюродные братья и сестры близкими родственниками не считались и брак между ними был дозволен.

Брак оказался поспешным и малоудачным. Изабелла не хотела иметь детей, в чем Герберт Джордж ее поддерживал — семью с детьми не на что было бы содержать. Довольно быстро выяснилось, что отношения супругов напоминают отношения Элизы Дулитл и профессора Хигинса, только в упрощенном варианте и с гарантированно неблагополучным финалом. Изабелла была гораздо «продвинутее» своей литературной подружки-цветочницы, училась благородной профессии (фотограф-ретушер), кое-что знала и читала. Уэллс же на роль профессора никак не тянул. Он был языкат, остроумен, любил ядовито пройтись насчет «священных коров» империи — церкви и монархии (эти разговоры жена сразу же просила прекратить), чрезвычайно легко раздражался и в раздраженном состоянии был способен метать тяжелые предметы. Насытив физическое влечение, помутившее им обоим разум, супруги вскоре стали откровенно скучать и тяготиться друг другом. Не спасало этот брак даже то, что Уэллс по натуре был самым настоящим сатиром и его вспышки страсти отличались непредсказуемостью.

В начале 1893 года Уэллс, преподаватель Университетского заочного колледжа, увидел в аудитории очень красивую девушку. Ее звали Эми Кэтрин Роббинс, и ей под именем Джейн (Уэллс, как восточный владыка, любил самовластно переименовывать своих «рабынь») суждено было стать законной супругой писателя, матерью его двоих сыновей Джорджа Филипа и Фрэнка Ричарда.
Взбалмошный путаник Уэллс с трудом разбирался в собственных чувствах. К Изабелле его влекло физически, к Джейн почти совсем не влекло, но в ее присутствии ему было хорошо и спокойно. Разрываясь и дергаясь, он все же принял решение развестись с Изабеллой еще до того, как стал думать о браке с Джейн. Оба эти события свершились со значительным временным разрывом почти в два года, на каковой срок греховодника Уэллса исключили из «приличного» общества.

Они с Джейн поженились в октябре 1895 года. Как раз того года, когда серый литературный небосклон над головой Уэллса прорезался широкой синевой. После нескольких десятков статей и рассказов, не принесших Уэллсу известности, в июне 1895-го вышел в свет его роман «Машина времени» и произвел настоящий фурор. В дополнение к преподавательскому жалованью в карман Уэллса посыпались гонорары и предложения на новые издательские договоры (с авансами и последующими гонорарами). За короткое время писатель разучился считать медяки. А в голове у него уже зрели замыслы «Острова доктора Моро», «Человека-невидимки», «Войны миров», «Первых людей на Луне», «Когда спящий проснется», «Пищи Богов» — тех обессмертивших имя Уэллса вещей, созданных между 1895 и 1904 годами, которые впоследствии получат наименование «Семи знаменитых романов» и будут десятилетиями переиздаваться во всем мире с неизменным успехом.

В новом браке Уэллс первое время был счастлив, обожал возиться с сыновьями, воспитывал их по собственной системе, играл с ними в игрушки, получая удовольствие не меньшее, чем карапузы. Любопытно: после возвращения из поездки в Россию в 1914 году Уэллс озаботился подыскать сыновьям учителя русского языка. Особых успехов в изучении этого варварского наречия детишки сперва не достигли, но позже старший сын Джип (имя составилось из заглавных букв его двух полных имен — George Philip, Джи-Пи), сопровождавший отца во второй поездке в Россию в 1920-м, в языковом окружении вспомнил все, чему учился, и залопотал по-русски довольно быстро и бойко.

Осенью 1904-го, получив от Изабеллы письмо с известием, что она вновь вышла замуж, Уэллс испытал дикий приступ ревности. Одно это свидетельствовало, что о гладкой дальнейшей жизни Уэллса-семьянина не стоит и мечтать.

Так и вышло. После рождения второго сына Уэллс охладел к супруге. А поскольку простоя в таких делах он физиологически и органически выносить не мог, то, оставаясь финансово порядочным джентльменом и не заикаясь о разводе (все же какой-то викторианский страшок в нем засел), пустился во все тяжкие.

Первым делом один из основоположников научной фантастики подбил клинья к Вайолет Хант, молодой писательнице, близкой к сообществу художников-прерафаэлитов, постоянной обитательнице лондонских злачных мест, вроде Сохо и Пимлико, где помимо питейных заведений с достаточно свободными нравами и лексикой посетителей имелись еще домики с комнатами наверху. Затем в объятия Уэллса попала Дороти Ричардсон, школьная подруга Джейн. Надо сказать, что она руководствовалась благородными соображениями: видя, что у подруги начались нелады с мужем, решила помочь ей разобраться. И помогла единственно доступным для женщины способом. Правда, мистер Уэллс ее разочаровал. Ему нравилось в Дороти то, что она пухленькая цветущая блондинка. И больше ничего! Джейн он ценил за то, что она знала о его приключениях и молчала, и еще за то, что она вносила в его жизнь порядок и домашний уют.

На заседаниях «Фабианского общества» (клуба, в котором достаточно состоятельные люди развивали социалистические проекты всеобщего благоденствия) Уэллс и познакомился с очередной своей возлюбленной — Эмбер Ривз, дочерью ярого фабианского функционера Уильяма Пембера Ривза, годившейся в дочери самому Уэллсу. Они стремительно пролетели дистанцию от разговоров о социализме до постели, а в 1909-м Эмбер Ривз сообщила Уэллсу о скором появлении на свет еще одного научно-фантастического отпрыска. Писатель собрался бежать из уютного викторианского дома вместе с Эмбер, но ограничился тем, что отвез ее во Францию, а сам вернулся к семейному очагу. Родилась от этой любви дочь Анна-Джейн, которая только в 1932-м узнала, кто ее папа.

Почти параллельно с Эмбер сорокалетний Уэллс увлекся молоденькой Розамундой Бланд, тоже дочерью члена фабианского клуба, но вот здесь ему быстро «наступили на хвост», пригрозили скандалом, и посрамленный классик ретировался.

Единственным человеком, который все знал о выходках Уэллса и хорошо представлял себе масштаб его темперамента, была его супруга Джейн — верная, молчаливая Джейн, мило и непринужденно беседовавшая с дамами, за которыми ухлестывал писатель-фантаст.

С Элизабет фон Арним, австралийкой, вышедшей замуж за немецкого графа, Уэллс познакомился, что называется, по переписке. Они пролюбовничали три года, и Уэллс сам разорвал эту связь по причине, которая в данном контексте может показаться анекдотической: Элизабет начала слишком сильно ревновать его к жене. К тому же она не скрывала, что он у нее не первый и явно не последний, а сильнее оскорбить влюбленного Уэллса, чем указать его место в этом длинном ряду, было невозможно.

Двадцатилетняя Сесили Фэрфилд, вошедшая в многотомную историю уэллсовской супружеской неверности под именем Ребекка Уэст, впервые увидела своего будущего любовника в 1913-м. В следующем году она родила Уэллсу сына Энтони, но связь на этом не прервалась, как этого следовало ожидать. Напротив, этот внелитературный роман, один из самых серьезных в жизни Уэллса, продлился десять лет. Ребекка оказалась единственной любовницей, попытавшейся женить Уэллса на себе, на что он отреагировал одной из своих знаменитых вспышек ярости — право на подобные инициативы он оставлял только за собой.
Ребекку Уэст в 1924-м сменила голландка Одетта Кен. Впоследствии, говоря о ней, Уэллс, и без того не слишком сдержанный на язык, употреблял выражение «мерзкая баба».

Он был неправ. Тоненькая, хрупкая дама, двадцатью двумя годами моложе своего любовника, Одетта Кен отличалась всего лишь мелкостью и заурядностью характера, склонностью скандалить с обитателями соседнего дома, который они с Уэллсом построили во Франции для совместной жизни, и открытыми намерениями сделать при помощи Уэллса светскую и литературную карьеру. Главной причиной их разногласий было то, что Уэллс осознал, причем впервые за всю свою многолетнюю практику, что связался с заурядным и вполне практичным существом. Когда знаменитый, прославившийся на весь мир человек попадает на крючок к обыкновенной охотнице за деньгами, это означает, что он состарился и что ему нужна нянька. Настенный календарь сурово и неумолимо напоминал: в текущем году, 1926-м, Уэллсу исполняется шестьдесят.

Жизнь наказала Уэллса за все его эскапады и выходки настоящей большой болью. 6 октября 1927 года умерла Джейн.

На похоронах жены Уэллс сначала плакал навзрыд, потом ему стало дурно, а во время надгробной проповеди, произнесенной священником, он вдруг без всякой истерики и рисовки тихо по-звериному завыл. Свидетели этой сцены (к примеру, жена Бернарда Шоу, Шарлотта) много лет спустя говорили, что им было по-настоящему страшно: старый грешник и безбожник тяжко каялся над гробом жены…
Он вернулся во Францию к Одетте Кен, но они уже с трудом выносили друг друга. К тому же Одетта принялась шантажировать Уэллса, вынудила подарить ей дом во Франции, нелепо и свински угрожала опубликовать их переписку. Тогда-то по совокупности заслуг он и приклеил ей уничижительную кличку.

КТО ЗА СЦЕНОЙ?

Не секрет, что знаменитые русские женщины-вамп с момента появления этого женского типа чаще всего оказывались связаны с политической полицией.
Причина была самой прозаической — неограниченные возможности спецслужб в разбойные и голодные времена. Именно поэтому были так интимно близки к ВЧК — ГПУ — НКВД — МГБ (или к МИДу) такие русские вамп, как Лариса Рейснер, Александра Коллонтай, сестры Лиля Брик и Эльза Триоле, Мария Закревская-Будберг. Через друзей, знакомых, мужей, любовников они выкачивали из «органов» — редко прямо, чаще косвенно — гарантии личной безопасности и бытового комфорта, возможность жить в свое удовольствие независимо от того, какая на дворе стоит «генеральная линия». Трудно было винить их за это, хотя многие и многие им этого не прощали при жизни.

Лиля Брик в свое время выразила эту мысль просто, почти наивно: «Мы привыкли хорошо жить, пить много чаю с вареньем, и хотелось, чтобы так было всегда…»
Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф-Будберг к чаю с вареньем была равнодушна. Она предпочитала икру и водку. Контакты ее с ВЧК, никогда не афишировавшиеся и документально никем не доказанные, носили скрытый характер.

Закревскую за связь с британским агентом Локкартом в 1918-м крепко шантажировали и долгое время держали на коротком поводке. Став любовницей Максима Горького, она сумела этот поводок ослабить. Затем вместе с «буревестником» эмигрировала и в отличие от него назад не возвратилась. Но и после ухода Горького в мир иной, после темной истории с возвращением в СССР горьковского архива, она не прервала связи с советской госбезопасностью.

Как уже упоминалось, во второй раз Уэллс приехал в Россию осенью 1920 года. Прибыв из Петрограда в Москву, он заночевал в доме № 17 по Софийской набережной, принадлежавшем английской миссии (там и сейчас находится резиденция британского посла). Утром в сопровождении революционного матроса Уэллс перебежал Москву-реку по Большому Каменному мосту и через полчаса сидел в кабинете Ленина.

Беседу их описывать не стоит — на это дело уже и так извели массу бумаги, в том числе и сам Уэллс, написавший пять больших статей, которые составили книгу «Россия во мгле». Уместно привести лишь один фрагмент этой книги, систематически выкидывавшийся из советских изданий.