Интервью с архитектором Аллой Волковой: Аленька, жизнь после смерти есть …

Алла Волкова — архитектектор. Член Союза архитекторов России. Дома, коттеджи, их убранство, архитектура — её профессиональная деятельность. Окончила 101-ю математическую школу в Москве. Затем архитектурный институт. В молодости серьезно увлекалась съёмками, кинематографией. Ходила в кинематографические студии. Её дочь — профессиональный кинематографист. Зять — режиссёр. Внук, в 10 лет, увлечён компьютерами, гонками. Талантливая, современная семья далека от «мистики» и «бабушкиных поверий». И тем не менее …

— Алла, а почему вы часто вспоминаете свою бабушку?

— Не знаю. Честно. Привязана к ней очень была. Любила её. Вы не подумайте, это не из-за того, что у меня в семье плохая обстановка была, или ко мне родители плохо относились. Наоборот. Даже баловали в чём-то. Послевоенных детей, если семья жила в столице, часто баловали. Родители, пережившие сами тяжеленную войну, хотели, чтобы их дети жили по-другому, чувствовали себя по-другому. Но в жизни каждого из нас есть человек, который нам ближе. Это происходит подсознательно. Непроизвольно. И это совсем не значит, что ты к другим плохо относишься.

— Это была чья мама?

— Папина. Со стороны отца семейная ветвь. Она была восемнадцатым ребёнком у своих родителей и получила два класса образования в сельской начальной школе, что было по тем временам очень немало. Потом из села в тридцатых годах переехала в Москву вместе с сыном, моим отцом. Я уже родилась в Москве, в Хамовниках . Одно время мы жили рядом с метро Красносельская в кирпичном доме. Именно в этом доме и произошли события, о которых хочу рассказать.

— Что же тогда произошло?

— Надо сказать, квартира наша была двухкомнатная, со смежной планировкой. Сейчас таких квартир не делают. Современная «студия» — совсем другое. В таких старых квартирах, как наша, входили во входную дверь, направо — кухонька небольшая, шесть квадратных метров, там стол, газовая конфорка, мойка — больше ничего не умещалось. Рядом — совмещённый санузел.

Если миновать кухню, то из маленького коридорчика можно было попасть в большую комнату, а за ней — в смежную, меньше размером. Там мы и жили с бабушкой. В комнатке нашей было нехитрое убранство — бабушкина кровать, мой диванчик, напротив кровати — мой письменный стол, за которым я делала уроки. Занималась я много: и в школе (она была математической), и в институте, где училась создавать свои первые архитектурные конструкции.

Из обстановки нашей с бабушкой комнаты особенно запомнилась её кровать. Мне она казалась уникальной. Хотя, может, такой она и была. Деревянная, темно-коричневая, кровать производила впечатление изделия из красного дерева, что считалось большим дефицитом по тем временам. Очень красивая.

Кроме этой уникальной кровати на подоконнике стояли не менее уникальные цветы. Один из них зародился в земле, где росли другие цветы, которые бабушка называла: «лилиями». Этот цветок, как я позже узнала, был «перуанский нарцисс», но поскольку он вырос вместе с «лилиями», бабушка его тоже величала «лилией».

Смежная квартира неудобна тем, что когда ты проходишь по смежной комнате (ночью в туалет захотелось), будешь других. Родители уставали на работе, мы с бабушкой старались поменьше их беспокоить, большую часть времени проводили в своей комнате.

Как-то раз я сидела, занималась уроками, бабушка мне вдруг говорит:

— Сестра за мной пришла, в ногах у кровати стоит.

Я знала, что сестра её ещё в Гражданскую войну была зарублена «антоновцами». На Тамбовщине, в сёлах, в то время и красные, и белые лютовали. То белые красных выводили на обрыв реки Вороны и расстреливали, то красные за предательство заживо зарывали поповских дочерей. Так и сестра погибла, в этой жуткой «мясорубке».

Услышав слова бабушки про погибшую сестру, я сильно испугалась: «Разве мёртвые могут приходить к живым?» Вскочила, подошла к кровати. Встала на то место, что она указывала, никого.

Только на следующий день, утром бабушка подозвала к себе отца и спокойным, ровным голосом сказала:

— Не уезжай, сынок, в командировку.

— Ты что, мам, почему? Я же не могу, работа, — удивился отец. — Чуть склонив голову, он привычно наморщил лоб, как делал всегда, когда был чем-то раздражён или взволнован.

— Откажись как-нибудь, придумай что-то. Я скоро умру, на днях. Сестру, тётку твою видела. За мной приходила, в ногах у кровати стояла.

Вскоре, через два дня, бабушка и в самом деле померла. Тихо, тихо ушла. Незаметно. Словно и не было человека.

— А сколько ей было лет?

— Восемьдесят три.

— Всё равно, грустная история.

— Она имела своё продолжение. Ещё в тот день, когда бабушка увидела свою погибшую сестру, я с ней договорилась, попросила её, что если она действительно умрёт, пусть даст мне «весточку с того Света».

Прошёл год. Бабушку я не забывала. Но просьбу свою стала забывать. И вот как-то во сне слышу отчётливо бабушкин голос: » Аленька! Открой глазки. Я здесь.»

Из-за всех сил пробую открыть глаза, у меня ничего не получается. Пытаюсь, пытаюсь их приоткрыть хотя бы, опять не могу. Тогда мысленно спрашиваю бабушку: «Ну, как там? Расскажи.» «Ты не сможешь понять, — отвечает она, — я здесь живу, как-то существую.»

Так и проснулась с ощущением, что хотела во сне открыть глаза, и не смогла.

С тех пор, иногда мне кажется ночью, что по моей комнате ходят какие-то люди, зажигают свет. Встаю, никого …

— А вы сами боитесь смерти?

— Не знаю. Несмотря на возраст, пока не думаю об этом. Но, скорее, всё же не очень боюсь …

А перуанский нарцисс, цветок, который мне перешёл по наследству от бабушки, жив до сих пор, и вы можете мне не поверить, но зацветает он один раз в год, в конце января, в месяц её смерти …

Записал Лазарь Модель.