Холод и грязь, под ногами нежная, как живая

Мы бредём бесконечно в военную форму одеты.
Непонятны, как лес. В петлицах златеют значки.
Кто-то курит в рукав, кто-то прячет за щёку конфету.
А глаза перепуганны, словно жуки-светлячки.

И смешно, и грешно. Правят бал узколобые франты.
Их подковы звенят. Шапки — прихоть кубизма. Без слов.
Не хватает на это уже ни ума, ни таланта.
И ещё дискомфорт от побритых без мыла усов.

Я ни раньше, ни позже не помню таких унижений.
Нас под шарик забрили, да так, что не стало лица.
А душа шла под нож, невесомая, словно движенье,
Задыхаясь от страха и близости света конца.

Сколько лет это снится? Тупые и наглые рожи.
Мне разбили затылок когда я входил в туалет.
И родная страна в тот момент мне казалась похожа,
Я не знаю, на что. И забил я на всякий ответ.

И кому же тогда мы лихие защитники были?
Нас возили в закрытых машинах, как скот на убой.
Под бравурный мотив на плацах мы о родине выли!
А потом выметали плацы. Жёсткой щёткой зубной.

Флаги красным горчили. Высылали родители деньги —
Ешь, сынок, и купи что-нибудь почитать.
Мне хотелось завыть. Я не делал альбома под дембель.
Отсидел на губе суток сто. Не забыл ни черта.

Обнаженная сущность мистерии этой военной
Стала кожей второй задубелой. Отчасти нутром.
Всё теперь навсегда. Многоточье безумной вселенной.
…бляхой вены открыть и подставить под струйку ведро…

Я вернулся изгоем. В Москве уже скорчилось лето.
Я всерьёз выпивал. Я бывал незаслуженно бит.
По утрам, не читая, выбрасывал в мусор газеты,
С тёплым пивом мешая синеющий медленный спирт.

Василий Титов.