By Сфабрикованное дело «троцкиста» часть 3
Эта полуистлевшая тетрадка пожелтела от времени. Исписанные ровным почерком листки стали обветшалыми. Но именно здесь, в дневнике Ушера Стуля описаны происходящие тогда события. И дело не только в живом их описании. Сами события становятся словно живыми, а не только документами, написанными протокольным официальным языком.
В дневнике видно, как этот ужас начинался.
Из дневника Ушера Стуля
…Два звонка в дверь прозвучали ближе к вечеру. Это ко мне, но я не успел еще выйти из своей комнаты, как соседка постучала и привычно злым голосом сказала:
— К вам пришли.
Не сложились у меня отношения с соседями, особенно сестрой жены, с которой мы уже не жили, хотя еще и не развились официально. Я обычно старался в жизни не конфликтовать с людьми. Только это не от меня порой зависело.
Открыл дверь своей комнаты, и ко мне тут же вошли двое незнакомых мужчин. В шляпах несмотря на то, что было конец лета, и погода в том году под двадцать градусов. Сначала я не понял, что происходит. И только когда они недружелюбно произнесли:
— Вы проедете на дознание с нами, — под сердцем у меня повеяло противным холодком.
По тому, как они встали вокруг меня, один спереди, другой сзади, по их тону, шляпам, плащам серым, я догадался, что это сотрудники МГБ, поскольку, работая в своё время в финансовом отделе этой организации, много таких штатских видел.
ОДИНОЧКА
Только и предположить не мог, что кто-то отсюда придет за мной. Наверное, меньше бы удивился, если бы на улице началась снежная вьюга с летящими в лицо хлопьями снега. И все-таки у меня внутри в этот субботний вечер теплилась надежда, что это какая-то ошибка, да и как могло быть иначе? Сам работал в этой структуре, воевал, награды имею. Нет, определенно какая-то ошибка.
Так я думал и до понедельника в камере предварительного заключения, куда меня поместили, в ожидании вызова на допрос к следователю.
Однако в понедельник с утра пришел военный и сказал, что мой следователь Зайцев уехал в срочную командировку, в которой неизвестно сколько пробудет, поэтому я буду пока находиться в КПЗ одиночной камеры.
Я сел на лежак, стоящий в углу, сбитый из досок и крайне неудобный даже для сидения, не зная, что делать и чем себя занять.
Прошло, наверное, минут тридцать, не больше, и я стал чувствовать, ощущать физически, как на меня давит эта гнетущая тишина.
Когда где-то часа в два приоткрылось окошко в двери, и мне просунули туда какую-то похлебку, пахнущую жиром и чем-то еще, я почти закричал охраннику:
— Принесите, что почитать!
— Не положено, — сухо прозвучало в ответ, и окошко тут же прикрылось.
Обед есть было явно невозможно. Помимо затхлого запаха, он представлял из себя какую-то бурду, которую в рот не возьмешь. Вернул его весь назад. Как дождался ужина, не знаю. Там было что-то кашеобразное, но это месиво все-таки съел. На фронте кормили не всегда. Были дни голодные. Но когда готовил повар, было много вкуснее.
Странно. Мне казалось, что после фронта я ни чего не буду бояться. Бомбы летели прямо на нас, когда мы были в окопах, пули свистели над головой, кто-то падал рядом, когда шли в атаку. Была жуткая, страшная, но жизнь. А здесь — жизни не было. Совсем. Тишина. Все замерло, и ты в этом омертвевшем царстве.
Всю ночь я ворочался с боку на бок. Утром во время завтрака попробовал заговорить с охранником, тот даже ничего отвечать не стал в ответ. После обеда у меня стала мутнеть голова. Шел второй день заточения в одиночке. Через силу поднялся и стал мерить камеру шагами. Раз — два — три — четыре шага поперек. Шесть шагов — вдоль. Семь — из угла в угол.
Бом — бом — бом раздавалось в голове от своих же шагов. Тишина то резонировала во мне, от отдавалась гулом, то давила на виски.
И снова ночь без сна. Утром сидя снова на лежаке стал вспоминать все стихи, которые учил в детстве. Потом вспоминать свое детство. И, наконец, фронт. Только фронт было слишком страшно, мне, казалось, что смерть, витавшая там над головой, начинала касаться боком, а
через некоторое время и заходить в меня. Тогда не умер, не погиб, сейчас шло, словно возмездие, что выжил.
И снова «бом — бом — бом», — в голове. На четвертый день меня мотало, как соломинку на ветру. И было ощущение, что медленно и верно схожу с ума. Четыре дня — голые стены камеры и эта жуткая тишина. И когда мня вечером пригласили к следователю, я не очень понимал, что происходит.
Автор Лазарь Модель
Связаться с редактором статьи almodel@ya.ru
Читайте также:
- Сфабрикованное дело «троцкиста» часть 1
- Сфабрикованное дело «троцкиста» часть 2
- Сфабрикованное дело «троцкиста» часть 4
- Сфабрикованное дело «троцкиста» часть 5
- Сфабрикованное дело «троцкиста» часть 6
- Сфабрикованное дело «троцкиста» часть 7
- Сфабрикованное дело «троцкиста» часть 8
- Сфабрикованное дело «троцкиста» часть 9
