Написал(а) Спектакль «Кант» в театре В. Маяковского
Жизнь как исследование
Что мы знаем об Иммануиле Канте? То, что это один из классиков немецкой философии, написавший свою знаменитую «Критику чистого разума», живший уже в далеком от нас XVIII веке и сказавший однажды фразу, которую кто только уже не повторял: «Больше всего меня поражают две вещи: звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас».
Именно Кант, исследовавший все и вся, впервые начал исследовать сам разум, как инструмент познания, определять его возможности, границы этих возможностей. «Cам я, — говорил он о себе, — по своей склонности исследователь. Я испытываю огромную жажду к познанию и неутолимое беспокойное стремление двигаться вперед по этому пути…»
А что мы знаем о его жизни? Намного меньше, потому что всю свою жизнь, с 1724 по 1804 годы он прожил в Кенигсберге (нынешнем Калининграде), практически никуда не выезжал, последние двадцать лет жил в своем доме на Принцессинштрассе. Жил неспешно, скромно и внешне однообразно, общался с узким кругом одних и тех же людей. Никаких тебе революционных взрывов и потрясений, интересных для биографов.
И, тем не менее, уже двести с лишним лет фигура Канта привлекает самых разных исследователей, потому что немногие великие люди выстроили свою жизнь по своим идеям, превратили ее в символ своих идей. А Кант посвятил и превратил. Стремясь исследовать мир чистым разумом, он каждый миг своей жизни пытался определить, что это такое, разум, размышлял о том, как сохранять его чистым, защищая от житейской и бытовой грязи, каковы его границы и возможности.
Вот почему о Канте, как ученом и философе, написано много, а вот о Канте, как человеке, очень мало. Тем более, что многим он казался и сейчас кажется закрытым, заумным и сложным для восприятия…С другой стороны, те, кто изучает его глубоко, говорят: «Сквозь его размышления продираешься как через бурелом, зато, когда поймешь, как развивалась идея, открываются невиданные горизонты».
Кант и сам понимал, что выражается сложно и поэтому, как он сам однажды признался, «…хотелось бы, чтобы кто-то, кто достаточно хорошо владеет пером, перевел бы всё то сложное, что написал, на человеческий язык, чтобы он стал понятен.»
200 с лишним лет прошло, и такой человек нашелся. Литовский драматург Марюс Ивашкявичюс написал пьесу «Кант», а литовский режиссер Миндаугас Карбаускас ее поставил в московском театре имени В.Маяковского. Поставил необычно, в духе жизни самого Канта.
Как говорят критики, «сама суть философии кенигсбергского философа выражена в этом спектакле — непознаваемость мира, явления вещей, изгибы пространства и времени являют себя в самой обыденной ситуации – на обеде у Канта.»
Специально под спектакль по идее художника Сергей Бархина переоборудовали зал – в виде шестигранника, по аналогии паутины, пчелиных сот или снежинок. С древнейших времен шестигранник — это магический символ познания, идеальная форма для концентрации энергии, для возникновения мысли. Для Канта, как ученого, это идеальное пространство поиска, лаборатория для исследований.
Но и для зрителя это пространство, идеальное для познания — амфитеатр, напоминающий студенческую аудиторию. Своего рода машина времени, позволяющая переноситься в параллельный мир, в отдаленный от нас двумя столетиями век просвещения.
Зрители, даже настроенные развлекаться, придя сюда, невольно начинают думать и познавать. Попав в такой шестигранный зал, они оказываются вокруг накрытого обеденного стола с крахмальной скатертью. Гаснет свет, зажигаются свечи, и за столом чинно рассаживаются пятеро мужчин в париках и камзолах того времени. Они неторопливо и с удовольствием едят, пьют легкое вино и так же приятно, обстоятельно беседуют о том о сем. Зрителям, которые сидят вокруг, отчетливо, особенно с первых рядов, видны все детали — столовые приборы, кружево на нарядах, пудру на париках, жареную рыбу на тарелках. Слышно каждую реплику, паузу, шепот. Всё просто и почти по-домашнему. Но это обманчивая простота. Идеи здесь пронизывают пространство как трассирующие пули.
Кто эти пять мужчин? Это сам Иммануил Кант, философ, профессор кенигсбергского Университета. Это его друзья и приятели, постоянно приходящие к Канту на обед. Пастор и богослов Иоганн Шульц, старший проповедник королевского двора. Судья и юрист Иоганн Вигилянтий. Начальник полиции Кенигсберга Иоганн Шефнер. Йоэль, личный врач Канта. А прислуживает им и время от времени встревает в разговор, Мартин Лампе, отставной солдат, по-своему неглупый, находящийся все время под градусом и привыкший препираться с хозяином при каждом удобном случае.
И, хотя здесь за обедом о науке вроде бы говорить нельзя, как говорит сам Кант, «только не о работе», все равно исследовательский подход Канта к жизни берет свое, его метод отношения к миру (все есть познание) пронизывает все. Тем более, что здесь никто никуда не торопится, обед длится несколько часов, как в Древней Греции или Древнем Риме, где трапеза как раз и была фоном всеобъемлющих исследований. Они сразу же и начинаются, как только все занимают места за обеденным столом. Рассаживаются так медленно и аккуратно, так собранно и сосредоточенно, что это похоже на обряд, на ритуал.
Возможно, в жизни Канта темы за его обеденным столом возникали спонтанно, случайно, по ощущениям и обстоятельствам. А, возможно, Кант, придя к какой-то догадке, потом намеренно вбрасывал ее в дискуссию, предлагая обсудить. Серьезно или в виде игры. Как, например, сейчас, в спектакле…
Кант (сев на свой стул): «Что-то со стулом. Чужой что ли? Как-то иначе движется…Не так. Иначе. Непохоже…»
Иоганн Вигилянтий (сразу включаясь в игру): «А мой похоже…»
Кант: «А мой иначе…»
Иоганн Вигилянтий : «Мой, кажется громче…»
Кант: «Нет, мой…»
И все начинают ерзать на своих стульях и раскачивать их, как мальчишки, как дети, хотя каждому из этих «детей» уже за сорок. И в этот момент они действительно дети. Потому что исследуют. Потому что не помнят, что взрослые. Потому что быть любознательным, причем, праздно любознательным, а не утилитарно, здесь не только можно, но и приветствуется… На службе, в семье нельзя, а здесь, у Канта, можно. И ведут себя здесь все как дети, потому что чужих взрослых нет. И нет женщин, с которыми «всегда напряженно». Это своего рода мальчишник. Но не мужской, когда говорят о трех вещах (женщинах, водке и подвигах), а ученый. Здесь главное свойство – любопытство, некоторая наивность и поиск истины. И все эту истину ищут. И не боятся быть наивными…
Иоганн Вигилянтий (это он уже не об одном стуле, который под ним, но и обо всех, как бы обобщая): «Да, движутся…»
Мартин Лампе: «Однако не шатаются…»
Надо сказать, что слуга, при том, что он тоже включается в детскую игру любопытных дядей, здесь добавляет во все толику здравого смысла. Как сейчас в случае со стульями.
Кант: «А как ты отличишь?» (движутся стулья или шатаются)
Мартин: «Слышно…»
И, видя, что все хотят наглядности, Мартин открывает рот и, трогая пальцем шатающийся зуб, раскачивает его: «Слышно?»
Все молчат, прислушиваются. Видимо, не слышат.
Мартин: « А мне слышно. Другие движутся, но не слышно. А, если шатается, то ооо – слышно!»
Иоганн Вигилянтий : «Возможно, незначительно…В целом я бы сказал, что движения нет…»
Поскольку Мартин продолжает демонстрировать шатающийся больной зуб, Кант задает всем вопрос: «А здоровый должен двигаться?»
Иоганн Шефнер : «Возможно движение, но незначительно…»
И все открывают рот, находят у себя во рту слабые зубы и пробуют их шатать. Детство, но это поиск, исследование…Кант верен себе во всем…
Вот, наверное, почему пастор Иоганн Шульц не сдерживает свой восторг и восклицает «Господи ты Боже мой, ну до чего приятно! Расслабительно… Попробовал бы развить я эту тему дома с моей Доротеей Элеонорой…»
Иоганн Вигилянтий : «Какую?»
Иоганн Шульц : «Да любую!»
И действительно, жизнь слишком реальна, что мы могли позволить себе быть детьми и праздно исследовать окружающий мир. А Кант создал себе в своем доме такую творческую среду и поддерживал ее своими традиционными обедами.
Темы какие угодно. Взять, например, вино. Его, оказывается, здесь всем наливают разное, кому-то — красное, кому-то – белое. И получается комбинация из чередования цветов: белое, красное, красное, красное, белое. Слуга Мартин Лампе, разливая вино, строго следует этому порядку. Если ошибается, Кант его поправляет…Математическая пунктуальность, которая сродни стерильности хирургических инструментов при операции…Такое могло быть только в доме философа Иммануила Канта.
Не случайно Михаил Филлипов, играющий Канта, говорит в интервью, что Канта у нас в России знают даже водопроводчики. Хотя среди философов есть и Паскаль, и Юм, и Фихте. Но их не знают, а Канта знают. Наверное, потому что один он был такой во всем Кенигсберге и этим прославил свой маленький город. Удивительный чудак, оставшийся до 80 лет ребенком.
Не случайно автор пьесы литовец Марюс Ивашкявичус говорит: «Это не Кант как человек, а мир Канта, атмосфера, которой он дышал и в которую всех вовлекал.»
Эту атмосферу передает сцена с леди Фоби Грин, приехавшую из Шотландии в Восточную Пруссию к Канту, чтобы он подписал ей свою книгу «Критика чистого разума». Узнав об этом, Кант, не прерывая обед, шутливо ей сообщает: «Мы собираемся вас исчерпать…»
Иоганн Вигилянтий (поясняет) : «Как тему…обдискутировать!»
Кант: «Если вы не будете против, мы бы встроили вас в беседу…»
Фоби Грин: «А как это будет?»
Иоганн Шульц: «Вы вольетесь в беседу, почувствуете заинтригованность. А после мы в вас углубимся и окончательно исчерпаем…»
Фоби Грин: «Но как это будет выглядеть?»
Она еще не вникла в правила игры, не уловила шутливый тон и все время задает наивные вопросы, хотя уже начинает чувствовать общее настроение и подыгрывает: «А потом вы велите меня…выкатить, господин Кант?»
Иоганн Шульц (восхищенно): «Как она говорит! Тарабарщина, а приятно!»
Таких моментов много за столом. Вот, например, как здесь обсуждают теорию относительности. Слуга Мартин Лампе входит и сообщает: «Господа, треска уже потрескивает. Десять минут, и готово…»
Иоганн Вигилянтий : «Десять минут для кого? Для нас или для трески?»
Иоганн Шульц : «Треске все равно, она жарится.»
Иоганн Вигилянтий : «Но жарится-то она все-таки во времени…»
Мартин Лампе: «В масле…»
Такая вот словесная эквилибристика. Или на эту же тему относительности они выходят, говоря о соседском петухе, который кукарекает, когда захочет, в том числе и среди ночи, будя философа, и тот долго потом не может заснуть…
Иоганн Вигилянтий : «Но это же криминал, господа, петух тревожит философа, не дает ему спать!»
Иоганн Шефнер : «Но закон дозволяет пение…»
Иоганн Вигилянтий : «Ночью, когда человек спит?»
Иоганн Шефнер : «Одному — ночь, а другому – нет…»
Иоганн Вигилянтий : «Но один из этих двоих – петух…»
Кант (слушая и пробуя треску): «Мартин, что за вкус? Не трески…»
Мартин Лампе: «Сударь, вы думаете о петухе, а вы думайте о треске…»
Кажется, все происходящее – ерунда, и автор пьесы всем этим совсем не доносит до зрителя глубоких мыслей Канта и его собеседников. Но это и не надо, глубокие мысли можно прочитать в трудах Канта и в воспоминаниях его современников. А вот атмосфера его жизни, его манера общения, его шутки, ирония…это до нас не дошло. А, если что-то и дошло, то крохи. А здесь передано целая ткань, целое полотно со всеми узорами. И становится ясно, что Кант не просто жил, как все обычные люди, но все изучал, все исследовал, все подвергал анализу, все пробовал скальпелем своего разума. И хотел, чтобы ничто этому исследованию не мешало, чтобы ничто от этого не отвлекало: ни женщины, ни чужие люди, ни житейская суета.
Вот почему, когда в 1789 году к Канту без приглашения и предварительной договоренности заявился 23летний Николай Карамзин с целью познакомиться со знаменитым философом, тот не отказал ему во встрече, как он вежливо делал со многими непрошенными гостями, а принял и вместо получаса общения беседовал с ним более трех часов. Потому что увидел в нем не праздного обывателя, желающего приобщиться к славе известного человека, но такого же как сам фаната-исследователя, собрата по науке, коллегу по познанию.
Под стать Канту и его друзья, которым тоже нравится все исследовать и изучать, нравится, что обыденное практичное сознание, не поднимающееся выше здравого смысла, сюда не проникает.
Иоганн Шульц (слушая разговор о петухе и треске и не сдерживая восторга): «Господи, Боже ж ты мой, ну до чего приятно! Ожесточенный спор, а ты отдыхаешь. А дома наоборот – ничего не творится, а устаешь…»
Кант: «Напряжение…»
Иоганн Шульц : «Прямо не от чего…»
Иоганн Вигилянтий : «От женщины!»
Иоганн Шульц : «Ну да, хотя не делает ничего, молчит…А напряжение нестерпимое!»
Кант: «Самое страшное, когда уже замолчит…»
Иоганн Вигилянтий : «Самое ужасное, что все равно ее слышно…»
Иоганн Шульц: «И это такой жуткий шум, господа, невозможно собраться!»
Иоганн Шефнер : «Мне птицы, например, совершено не мешают. Хоть и молчат, А не слышно. Зато, когда дома молчание, это же громче, чем когда они говорят!»
Иоганн Шульц : «Это потому что они молчат нам. Они же не для себя это делают!»
Таким вот образом, легко, непринужденно, разговор затронул две темы, две вселенные – мужчина и женщина. И обозначил вселенскую разницу между ними. То, о чем мы сейчас все больше думаем и говорим. О чем недавно киношники сняли интересный фильм «О чем говорят мужчины».
И такая это насущная для всех тема, такие ее тонкости всплывают, настолько это касается всех, что за столом у Канта возникает пауза, все думают, каждый о своем. И снова, видимо, вспоминая невозможную атмосферу дома, не сдерживает своего восторга Иоганн Шульц: «Господи, ну до чего приятно – все молчат, и никому никто не мешает!»
После таких разговоров и такой фразы невольно задумываешься, а действительно, что же такое вся наша обычная жизнь, если умный человек как на остров спасения спешит на обед к Иммануилу Канту, чтобы почувствовать там высоту мысли, свободу поиска истины, простор исследования…
А вот, например, как разговор за столом с газетных новостей переключается на мистику и заканчивается смехом. Иоганн Шефнер, начальник полиции, сообщает что во Франции впервые запущен в небо воздушный шар с аэронавтами на борту. Все с ходу начинают обсуждать новую тему.
Иоганн Шульц : «И зачем дразнить Бога шарами?»
Иоганн Шефнер : «Но ведь Бог дал нам руки…»
Иоганн Шульц : «Вот именно, руки, а не крылья…»
Иоганн Шефнер : «Для изготовления шара…»
Иоганн Шульц : «Точно не шара…»
Иоганн Шефнер : «И волю, чтоб его поднять в воздух…»
Иоганн Шульц : «А разум, чтоб такого не делать. И зачем бесцельно его куда-то там поднимать?»
Иоганн Шефнер : «Чтобы знать, в чем наша цель…»
Иоганн Шульц : «Шар — это не наша цель…»
Иоганн Шефнер : «А какова же тогда наша? Где доказательства нашей воли? Если мы даже поднять ничего не можем…»
Кант (улыбаясь): «А что, Иоганн, вы хотите поднять?»
Иоганн Шефнер : «Все что угодно, хотя бы…ну, вот этот стол…»
Кант: «Куда?»
Иоганн Шефнер : «Хотя бы вверх…»
Кант (решительно): «Мартин, ну-ка убери суп…»
Иоганн Шефнер (подхватывая мысль Канта): «Господа, предлагаю положить всем руки на стол, дабы воля наша знала, что она поднимает…»
Все кладут руки на стол, как на сеансе спиритизма, которые, кстати, во времена Канта были очень модными, закрывают глаза для концентрации и мысленно начинают его поднимать.
Иоганн Вигилянтий : «Что, уже поднимаем?»
Общий смех в зале. Возникает пауза, Кант и все его гости, участники обеда, молча, с помощью мысли пытаются поднять стол. Он пока не поддается. Иоганн Шефнер, начальник полиции, которому по долгу службы положено всех подозревать, укоризненно жалуется: «Кто-то не поднимает…»
Все участники: «Я поднимаю…»
В зале смех. Вдруг в тишине раздается сильный треск.
Иоганн Вигилянтий : «Что-то треснуло…»
Иоганн Шульц : «Стул…»
Иоганн Шефнер : «Не стул…»
Кант: «Ниже…»
Мартин Лампе: «Пойду вниз, господа, посмотрю, возможно, вы уже поднимаете всю комнату…»
Видимо, именно после этого момента в пьесе один из зрителей напишет потом в отзывах: «И пространство в спектакле «Кант» удивительное — постоянно отлетающее ввысь, особенно если его не придерживать: того и гляди – то стол упорхнет, а то и сама комната выстрелит в космос…»
В спектакле и дальше все происходит в таком же веселом, немного сумасшедшем, исследовательском духе. Помимо выяснения, почему стулья под ними скрипят, обедающие размышляют и о том, например, можно ли вытащить рыбную кость из горла силой мысли. Или вместе со слугой вступают в полемику про сжавшееся, вращающееся и переслаивающееся время, которое, как выразился Иоганн Шульц, «само по себе за собой не поспевает». А потом вслед за Шульцем все начинают махать руками, пытаясь увидеть в воздухе туманные полосы от не успевающего за собой времени. Идиотизм? Нет, процесс познания, который здесь, в доме Канта, вполне уместен.
И это в духе Канта, для которого и время было «вещью в себе», как и многое другое, «способом располагать, выстраивать в душе представления». По Канту именно своим сознанием мы развертываем время и держим его в протяженности. Объективно же, как пишет Кант в работе «Трансцедентальная эстетика», «время – не есть нечто такое, что существовало бы само по себе…»
Конечно, это не просто – выразить в пьесе, в легком разговоре за обеденным столом, сложнейшие понятия, дать представление о философских произведениях Канта, в том числе и о его главной книге «Критика чистого разума». Но и автор пьесы, и режиссер, и актеры театра имени Маяковского пытаются это сделать. И небезуспешно. Как говорит режиссер спектакля Миндаугас Карбаускис: «Наша критика чистого разума в отличие от великой книги, надеюсь, окажется более доступной для понимания…»
Доступность эта достигается не только живыми диалогами, но и поворотами сюжета. Таинственным и загадочным кажется неожиданное появление в середине обеда той же Фоби Грин, якобы племянницы лучшего друга Канта, шотландского купца Джозефа Грина. Очаровательная девица хочет не только получить автограф у автора «Критики чистого разума». При этом она еще хочет понять и содержание философии Канта, участвует в дискуссиях за столом и своими наивными вопросами позволяет поворачивать разговор в самых невероятных направлениях. Потом девушка исчезает, а позже выясняется, что никакой племянницы с таким именем у друга Канта Джозефа Грина никогда не было.
Сюжет еще больше напоминает детектив, когда в него вторгаются две монахини-лютеранки из соседнего монастыря в поисках украденного слугой Мартином петуха, который своим пением мешает спать Канту по ночам.
Но спектакль не заканчивается финальной сценой с разоблачением убийцы, как это бывает в детективах. Здесь задача другая – погрузить зрителя в напряжение кантовской мысли, которым была пронизана вся его жизнь. И пусть это напряжение скачет, как сила тока в сети, зато, как говорит слуга Мартин, «умные мысли стоят в очереди за глупыми». Без этого нет поиска, нет озарений, нет открытий. И без этого нет Канта.
Герман Арутюнов.
